Когда Аннес слушал исповедь младшего лейтенанта, у него появилось сочувствие к этому, на год-два моложе его, некогда храброму офицеру, который сейчас понуро стоял пред ним и, чтобы освободиться от какого-то внутреннего напряжения, без остановки говорил.

Отправляясь в штрафную роту, Аннес был готов к любым неожиданностям, но того, что встретит здесь Рихи, он никак не предполагал. Аннес все еще не освободился от замешательства, порожденного встречей с приятелем детства, на которого он обычно смотрел снизу вверх, на кого хотел походить. Мало ли что Рихи частенько подковыривал и насмешничал над ним, высмеивал его доводы, что из этого. И в последний раз, когда они были вместе, Рихи подкусывал, но тогда ему уже было не так просто заставить его, Аннеса, примолкнуть, тогда он и сам мог в том или другом случае загнать Рихи в угол, он много читал и кое в чем поднаторел, стал в некоторых проблемах разбираться и мыслил более самостоятельно. Они работали на строительстве бани на улице Тульби. Собственно, баню еще не строили, а только сносили старую развалюху, которая мешала новому зданию, и копали основание под фундамент, они с Рихи очищали большущие допотопные кирпичи, из которых была сложена труба разрушаемого здания. После этого Рихи точно в воду канул. Он, Аннес, решил было, что Рихи подался в Испанию, туда тогда сложными путями, через несколько чужих государств, отправлялись многие парни, с Вокзального бульвара и с улицы Тынисмяэ, да что там парни, в зрелом возрасте мужчины, испытанные классовые бойцы. Рихи убеждал, что в борьбе с фашизмом нужны не слова, а надо от слов переходить к делу. Он возбужденно говорил об интербригаде и добровольцах, которые направлялись в Испанию из многих уголков Европы, а также Америки, чтобы помочь республиканцам отбить наступление международной реакции. Об этом он, Аннес, сказал и Тийе, когда она приходила к нему справляться о Рихи. В тот раз Тийя не поверила, что дорога Рихи пролегла в Испанию, Тийя предположила, что он тайно отправился в Россию, и получается, что она опять права. Видимо, Рихи выполнял какое-то особое задание. Он был связан с действовавшими в подполье большевиками и сам мог быть подпольщиком. Тийя уверена, что Рихи перешел нелегально границу из-за Артура, у него могло оказаться и другое задание, но Артур был для Рихи важнее всего. Аннесу было трудно в это поверить. Из-за чего бы Рихи ни ушел в свое время из Эстонии, одно теперь ясно: он действительно ушел в Советский Союз. Иначе бы не служил в Красной Армии и не был бы здесь. Но разве не служат сейчас в корпусе некоторые из тех, кто сражался в Испании, почему Рихи не мог быть одним из них? И все же Аннес чувствовал, что, рассуждая так, он ошибается.

Как бы там Рихи ни очутился в России — прямым путем, нелегально перейдя границу или через Испанию, — совершенно непонятно, почему он находится в штрафной роте. Рихи мог быть тут командиром, ротным или замполитом, но не наказуемым. Однако ни тем, ни другим он не был, к командному составу роты, который состоял не из штрафников, Рихи не принадлежал, его послали сюда искупать свою вину. Что же с ним случилось? За что его отправили в штрафную роту?

Аннес был в полном замешательстве.

Он сразу и не узнал Рихи. Иногда бывает, что мы не узнаем даже хорошего знакомого в обществе, где он, по нашим понятиям, никак находиться не должен. Видимо, Аннес с первого взгляда потому и не признал Рихи, что штрафная рота — такое подразделение, в котором подобный Рихи человек пребывать ни за что не может. К тому же Рихи очень изменился. Выглядел совершенным стариком, хотя было ему лишь немногим больше тридцати. В облике и состоянии Рихи проглядывало нечто чуждое, что-то такое, чего Аннес не мог себе объяснить. В начале выступления — комиссар полка направил его, Аннеса, побеседовать в штрафной роте, которую недавно сформировали и придали их полку, о восстании юрьевой ночи — взгляд его задержался на бойце в самом заднем ряду, чуточку отстранившемся от других. В лице его было что-то знакомое, но Аннесу сперва не припомнилось, где он раньше встречал этого человека. До войны или в ходе войны в Эстонии, а может, в дни формирования дивизии на Урале. В два последние года он познакомился с десятками, да что там с десятками — с сотнями новых людей: в Таллине, Палдиски, Клооге, Тарту, Пярну, Кунде, на Сааремаа и в Хийумаа — всюду, где он организовывал и налаживал профсоюзную работу, а также во время оборонительных боев в истребительном батальоне и в рабочем полку, в Ленинграде и Челябинске, где он общался и подружился со многими другими эвакуированными, с мобилизованными, которых собирали в формируемое воинское соединение. Совершенно незнакомым ему этот человек не был, всякий раз, когда Аннес обращал взгляд на сидевшего особняком на склоне холма красноармейца, тот становился ему знакомее. Высокого роста, видимо, гораздо выше его самого. И плечистее тоже. Сидел как-то небрежно, вытянув одну ногу и согнув в колене другую. Сперва опирался спиной о сосну, среди елей тут росли отдельные сосны, потом подался вперед и облокотился на колени. Жаль, что он сидел в заднем ряду, в отдалении, на таком расстоянии не уловишь все черты. Аннес узнал Рихи лишь в конце беседы, когда по его лицу скользнула ироническая улыбка, столь неповторимо знакомая, что, казалось, прожгла молнией: Рихи. Человек этот был явно Рихард Хурт. И никто другой.

После политчаса Аннес потерял из виду Рихи, солдаты поднялись и разошлись, начался обеденный перерыв. Рихи или не узнал его, или не захотел с ним встречаться, иначе бы он не поспешил удалиться из «амфитеатра». Замполит штрафной роты, преподаватель истории одного новосибирского техникума, называл амфитеатром полукружие холма, где в солнечные дни ранней весны проводилась политучеба. Заветренный склон холма, где солнце растопило снег и высушило землю — в лесу снега было еще по колено, — хорошо подходил для проведения бесед. Аннес обратился к дежурному и попросил прислать к нему красноармейца Хурта. Пришлось подождать минут двадцать, — видимо, не сразу отыскали, а может, Рихи сам тянул с приходом. Он обратился к нему в соответствии с уставом:

— Товарищ капитан, красноармеец Хурт по вашему приказанию явился.

Аннес протянул руку:

— Здравствуй, Рихи.

Рихи хотя и подал руку, однако дружеским пожатием со своей стороны не ответил. Лишь сухо сказал:

— Здорово.

— Ты будто и не помнишь меня, — с теплой улыбкой продолжил Аннес. — Или в самом деле не признаешь. — При этом он подумал, что Рихи мог и не узнать его, ведь и он не сразу узнал Хурта. Шесть лет — это все же шесть лет.

Рихи молчал. На его лице нельзя было ничего прочесть, кроме холодной официальности.

— Я — Аннес. — Он был смущен поведением Рихи.

И опять ни слова.

— Ханнес Коппель, — по-прежнему дружески продолжал он. — Мы из одного края, из Порикюла.

Не может быть, чтобы Рихи его не помнил.

— Мы не виделись больше шести лет, возможно, ты и впрямь забыл меня. Ты ведь тот самый Рихард Хурт, у которого расстреляли братьев.

— Какое вам дело до моих братьев, — выдавил Рихи.

Почему Рихи выкает с ним, как с чужаком, почему проявляет к нему враждебность?

Аннес не мог понять его холодного, вызывающего тона. Рихи все еще стоял перед ним по стойке «смирно» и упрямо смотрел мимо. Это был не прежний Рихи, который мог иронизировать, зло насмешничать над тобой, но никогда не смотрел поверх тебя или мимо, это был совершенно другой человек. Его поведение нельзя было объяснить двояко, Рихи не желал с ним говорить, не хотел возобновлять старую дружбу, не допускал к себе. Это встревожило Аннеса, больно задело его, но он понял и то, что не смеет сейчас оставить Рихи в покое, послать к черту, он должен выяснить, что же случилось с ним. Должен. И он продолжил:

— Чем ты все эти годы занимался?

— Зачем вы меня вызвали?

— Я обрадовался, когда узнал тебя, — сказал Аннес. И тут же пожалел об этом, потому что Рихи мог неверно истолковать эти слова. Будто обрадовался, что тот угодил в штрафную роту.