Вошли в ворота. Возбуждение усилилось, я так дрожала, что это не осталось незамеченным моей спутницей. Она повернулась ко мне со словами:

— Успокойтесь, это не так страшно. А теперь скорее. Нижний этаж, направо первая дверь. Я буду ждать у ворот соседнего дома. Отдайте письмо «Эрике» и немедленно возвращайтесь. Вы готовы?

— Я иду.

— Когда пойдете обратно, возле меня не останавливайтесь, а сразу проходите дальше и все время идите на несколько шагов впереди. И не разговаривайте со мной! Должны делать вид, что мы совершенно чужие, только прохожие, которые случайно идут друг за другом. Это все.

Я пошла. В голове промелькнули какие-то посторонние мысли, в душе возникли посторонние чувства, но не было времени разобраться в них. Когда открылась дверь, я бросила взгляд: моя спутница смотрела мне вслед.

И вот я стояла лицом к лицу с вождем подполья, вокруг имени которого ходили легенды. Еще с первых дней революции я помнила его мефистофельский профиль с рыжеватой козлиной бородкой, но теперь он, казалось, переродился: линии лица стали резче, весь облик суровее, в глазах появилось еще больше огня, а вокруг рта — саркастической едкости. В этом лице отражались необыкновенная сила и напряжение воли, его оживляла одна лишь мысль: разрушить существующий в мире порядок, уничтожить эту убийственную реальность, которая мешает осуществить великую идею — свободу трудящимся. Мне казалось, будто для этого человека потеряли силу все существующие житейские взаимоотношения, и когда я искала на лице его боязни постоянного преследования, страха перед предательством, то я не нашла и следов их.

Я смотрела на него, и сердце мое готово было остановиться, я чувствовала, как ослабели колени и стало немощным тело. Протянула ему шифровку, он взял ее и произнес с равнодушной усмешкой:

— Вы хорошо выполнили свое поручение. И достойны доверия, оказанного вам. А потому я приготовил для вас небольшой сюрприз. Думаю, что вам не будет неприятно увидеть снова старого друга.

С этими словами он подошел к занавеске, которая отделяла часть комнаты, отодвинул ее, и я увидела поднявшегося Ханнеса Мальтса. Он был тот же, что и прежде, но будто мужественней и старше: в волосах появилась первая седина. Смущенно улыбаясь, он молча протянул мне руку. И в тот момент я не нашла ни одного подходящего слова. Передо мной встало прошлое, сердце наполнилось странным волнением. В глазах зарябило, закружилась голова, я боялась, что потеряю равновесие. Я его совершенно не хотела видеть, а теперь он все же был здесь, и мне это вовсе не было неприятным. Что я должна была делать, о чем говорить?

— Ну, не играйте в сентиментальных влюбленных, — услышала я голос за спиной. — Коротко скажите все, что хотите сказать. И запомни, Ханнес, тебе сегодня же придется начать длинное путешествие. Не стоит размякать.

Я посмотрела на Ханнеса. В его глубоких, сочувственных глазах я увидела отражение своего собственного лица, я знала, что оно навсегда останется там, и, не говоря ни слова, направилась к двери. Щелкнула ручка, я была на улице. Закрывая дверь, я успела заметить удивленных мужчин посреди комнаты. Они смотрели друг на друга, словно удостоверялись, будто спрашивали: что все это значит?

Я осторожно вышла со двора. Оглянулась. Ничего подозрительного. Повсюду одна и та же темень. Только кто-то стоит у ворот соседнего дома: пестрая шляпка, длинное черное пальто. Проходя мимо, я дружелюбно улыбнулась. Сердце мое слегка ныло, и колени подкашивались.

Незнакомая дама проводила меня до железной дороги и затем незаметно исчезла. Вместо нее я потом несколько раз замечала появлявшуюся фигуру Веэтыусме. И только тогда я начала понимать, что к чему.

Конрад встретил меня с тревогой. Когда я все ему подробно рассказала, он облегченно произнес:

— Ты молодцом прошла свою огневую пробу. А теперь я хотел бы из твоих собственных уст услышать, в каких ты находишься отношениях с офицером из отдела сбора информации Убалехтом?

Я испугалась, но тут же собралась с духом и чистосердечно начала исповедоваться. Когда я кончила, Конрад взял меня за голову, посмотрел испытующим взглядом прямо в глаза и спросил:

— И больше тебе нечего добавить?

Я выдержала его взгляд и твердо ответила:

— Это все.

— Проклятые кровавые псы, — сказал он сердито, — даже в семейную жизнь рабочих они суют свой грязный нос, даже там хотят они сеять распутство, измену и погибель. Скажи после этого, что основы хваленого буржуазного порядка не прогнили. У трудового люда одна дорога: скинуть всю эту нечисть. Будь осторожна с этим прохвостом Кустой. Если он все же не оставит тебя в покое, тогда посмотрим.

Я ничего не ответила и начала варить на ужин кофе. Я радовалась, что смогла признаться Конраду в том, что мучило меня. На душе было так легко и чисто, казалось, будто заново родилась. Холодок между нами исчез.

Приближалась пасха. Она доставила мне много мелких хлопот. Я отпросилась на день со службы, чтобы прибраться дома. Постирала белье и повесила его сушиться во дворе, проветрила и прибрала комнату, чинила одежду и штопала чулки, но немало еще осталось несделанного.

Из-за какого-то пустяка у нас вспыхнула крупная ссора с хозяйкой. Старуха ругала меня, как могла, и велела убираться с квартиры. Таких, как мы, красных, она терпеть не может. Мы-де хотели спалить ее дом и не собираемся платить за убытки. Я ответила, что мы сами пострадали в несколько раз больше, а кто нам заплатит, но до старухи это не дошло, она стояла на своем. Наглая была старуха. Хотя и хвалилась, что знает десять языков, но душевных знаний у нее не было ни на грош. Жила, словно старая ведьма, со своими кошками и собаками. Я плакала и в душе желала, чтобы она сполна получила обратно все то плохое, чего накликает на нас.

В обед я рассказала все Конраду, и он обещал немедленно подыскать новую квартиру. Однако до этого нам пришлось пережить в старой квартире еще несколько неприятностей. Над нашей головой будто тяготело какое-то проклятие, и я готова была верить, что это «злой глаз» квартирной хозяйки приносит нам несчастье. Я тосковала по новому, спокойному окружению, по новым, хорошим людям.

Под вечер в тот день я пошла в город, чтобы отдать в переделку шляпку и починить туфли. Когда я вернулась, хозяйка встретила меня ядовитой, многозначительной усмешкой: оказывается, приходил какой-то офицер, посидел немного в нашей комнате, расспрашивал кое о чем. Я догадалась: это был Куста Убалехт; догадалась и о том, что хозяйка на свой лад «просветила» его. Злоба и горечь поднялись во мне. «Не понимаю, — размышляла я, — зачем этот человек шляется за мной. Думает, что я какая-нибудь легкомысленная девчонка. Нет, я не позволю играть с собой. Пусть отправляется к своим светским дамам или в известное заведение, а меня оставит в покое. Верно сказал недавно Конрад: они хотят и в рабочих семьях посеять супружескую неверность и распутство. Но пускай не надеются: мы с ними справимся».

А сердце все ныло. Выдался сумасшедший день. Вечером около восьми пришел Конрад. И у него не было ничего утешительного. Он был очень возбужден, проклинал небо и землю, чуть ли не плакал: рабочим не дают жить, республика существует лишь для «толстопузых». В таком возбужденном состоянии я его никогда не видела. С большим трудом удалось уложить его спать.

В пасхальную субботу мы перебрались на другую квартиру. Жалкая была картина, она запомнилась мне навсегда. Вещей у нас было немного, все уместилось на одной извозчичьей пролетке, даже для меня осталось место, но Конраду пришлось идти пешком. Едва мы двинулись, как в дверях показалась голова хозяйки, и вслед нам раздалось злорадное:

— Поглядите-ка, люди добрые, на чудо, красные едут в карете. Не знаю, куда они собираются ехать, уж не в Россию ли?