— Какую папаху?
— Серую. Серую твою папаху, ее весь аул знает. Кара-Хартум нашел в Волчьем ущелье…
— Ох, бедняга!
— Кто бедняга?
— Я же поменялся папахами с Шахназаром. Значит, он попал в зубы черному волку…
— Так ему и надо, негодяю! Не будь этого шарлатана, разве пришлось бы мне мучиться?.. Ты — Адам? Конечно же, Адам, мой милый, дорогой горбун, мой мучитель и мой спаситель! — И опять пошел Хажи-Бекир вокруг Адама, пританцовывая и хлопая в ладоши. Видно, не только с горя теряют люди рассудок!
Вдруг могильщик остановился.
— А чего ж ты скрывался? Зачем?
— Отчего скрывался? Сначала от страха и великого желания не потерять ту, что негаданно приобрел… Но, конечно, я не вынес бы долго одиночества, если б… Хе-хе-хе, понимаешь: в ту ночь, когда я бежал от тебя и поскользнулся над пропастью, у меня вырвался крик…
— Разве это кричал ты?
— Да. Я сам себе не поверил, но крик был мой.
— А я думал…
— Ты подумал, что кричит каптар? Хе-хе-хе, и бежал же ты! Я слышал, как ты улепетывал… А я чудом не сорвался. Впрочем, и сорвался бы, беды все равно не было б: оказывается, я висел, вцепившись в камень, не над пропастью, как думал, а всего в двух вершках от земли… Хе-хе-хе! Ну и здорово ж ты бежал!
— Еще бы! От такого крика побежишь…
— Вот тогда и пришла мне мысль отомстить всем за насмешки — малым и старым. С того дня я и стал для Шубурума снежным человеком, каптаром. Мой крик пугал людей — я видел! Хоть раз я мог насмехаться над насмешниками! И я насмеялся вдоволь… Ну и нагнал же я страху в их души! А? Что скажешь, Хажи-Бекир?
— Скажу, что ты жесток, что ты убил, уничтожил аул, разрушил сакли, что люди покидают Шубурум. Скажу, что ты виновник этого опустошения…
— Да, я. Пусть! Я рад, что смог согнать людей, согнать упрямых шубурумцев с бесплодных камней. Давно мог бы я вернуться в аул, а но ходить тайком вокруг да около моей сакли, где живет Хева. Но когда увидел, что могу заставить людей покинуть наконец черствые, скудные горные земли, остался в этой убогой хижине. Я хочу, Хажи-Бекир, чтоб мои односельчане жили на богатых землях, у моря, жили новой жизнью… Там, где кино, телевизор, харчевня, театр… Я и сам хочу жить по-новому!
Да, доводы Адама были не простые, нельзя было не призадуматься… Молча смотрел на него Хажи-Бекир: сколько страданий принес ему этот человек своим желанием насильно переселить жителей Шубурума… Убить его? Но ведь он и ключ ко всей будущей жизни Хажи-Бекира. Адам — это свобода для него, вольная жизнь среди людей, гордая, чистая жизнь — незапятнанная…
— Пошли! — сказал Хажи-Бекир.
— Куда?
— Ты пойдешь со мной в аул, к людям.
— Ни за что! Пока не выгоню из аула всех до единого.
— Ох, не ори! Оглушил.
— И еще: Хева моя! Понял?
— А если я соглашусь, тогда пойдешь?
— Тогда пойду… А ты не обманешь?
— И не подумаю.
— Клянись!
— Чем?
— Своей жизью.
— Своей прежней проклятой жизнью? Пожалуйста.
— Нет, поклянись своей будущей жизнью.
— Клянусь всеми радостями, каких еще жду от жизни, — сказал Хажи-Бекир.
С каждой минутой все теплее, все радостнее становилось у него на душе: вот и кончились невзгоды, будто приснились! Главное, что перед ним сидит живой и здоровый Адам, его освобождение и защита! А Хева — шайтан с ней, все равно она сама не хочет возвращаться к нему… Ничего, найдется и Хажи-Бекиру какая-нибудь девица или вдова если не в Шубуруме, так хотя бы на новом месте: ведь и Хажи-Бекир после всех злоключений и позора не хочет оставаться в этом ауле. Поэтому успокоился Хажи-Бекир, успокоился, развеселился, и они заключили мир, который в истории может быть назван Пурбанчайским миром, ибо так называется река, что протекает в ущелье и когда-то крутила колесо старой мельницы…
Мир они скрепили добрым ужином: зажарили и съели всю баранину и картошку, какая еще оставалась в старом доме лесника у Адама.
О ТОМ, КАК ЛОПНУЛ НАДУТЫЙ ОВЕЧИЙ ПУЗЫРЬ
События в ауле Шубурум показались, видимо, настолько значительными и ошеломляющими, что ими заинтересовались самые разные люди из самых разных мест, близких и дальних. И сегодня сюда привалило столько народу, сколько за все годы не собиралось кунаков: паломники на святую могилу Адама, любопытные туристы, прослышавшие про удивительный аул в поднебесье, целый отряд ученых и специалистов по снежным людям — хорошо организованная и богато снаряженная экспедиция; оказались здесь и ревизоры, приехавшие выяснить, какой ущерб причинил колхозному складу снежный человек; прибыли и представители охраны общественного порядка, которые, впрочем, собирались ловить не снежного человека, а бежавшего из заключения убийцу… Никогда еще не было в Шубуруме такого оживления. Дети совсем сбились с ног: нужно было везде поспеть, все посмотреть, заглянуть в окна сельсовета и колхозного правления, обсудить одежду, очки, машины ученых, выклянчить у них значок или марку для коллекции, побывать у святой могилы, подивиться на туристов с фотоаппаратами и биноклями…
Казалось, приезжих в ауле больше, чем коренных жителей: еще вчера ночью многие покинули Шубурум. Теперь не было недостатка в свободных помещениях, и Мухтар с Чамсуллой радушно встречали приезжих, не спрашивая, кто и зачем прибыл, а просто отводили в пустые сакли, говоря: «Добро пожаловать, устраивайтесь и живите, сколько угодно; мы давно ждем вас, редко у нас бывают такие почтенные люди!» Ничего не поделаешь: таков обычай горского гостеприимства… А тем, кто прибыл ловить снежного человека, Чамсулла и Мухтар говорили: «Надеемся, вам будет сопутствовать удача и вы поймаете этого снежного шайтана; пожалуйста, он к вашим услугам, он в наших горах — сами видели и слышали его крик. Избавьте от него: это из-за каптара люди преждевременно покинули сакли… Впрочем, когда-нибудь это все равно должно было случиться, перед ветром времени не может устоять прошлое… Как ни жаль, а расставаться с горами надо!»
Чамсулла и Мухтар стояли с почтенными гостями возле сельсовета, когда все обратили внимание на странную процессию: это возвращались, тащились, едва передвигая ноги, бравые смельчаки, первые охотники на каптара. Али-Хужа шел впереди с перевязанной головой, припадая на одну ногу; он выглядел самым бравым из всех и даже нес на плече два охотничьих ружья, но еще никогда шубурумцы не видали старика таким мрачным… За ним тащились усталые, измученные, изодранные и покалеченные, голодные и продрогшие Кара-Хартум и Касум, неся на самодельных носилках Хамзата с окровавленным лицом. «Ого! — подумал Мухтар. — Здорово ж их разделал каптар!»
А между тем каптар был здесь ни при чем… Той же ночью, когда повстречали и ранили Хажи-Бекира, они в сакле на Шайтан-перевале почувствовали неладкое: кто-то не раз подходил к двери и вроде бы принюхивался. Охотники выскочили наружу — на снегу отчетливо виднелись звериные следы! Побежали по следам, обогнули саклю, думали увидеть каптара, а увидали горящие глаза черной волчицы, готовой броситься на любую жертву: зима в том году была для зверя голодной, и живот волчицы присох к ее хребту. И тут… Говорят, в каждой стране есть верста плохой дороги, а у каждого храбреца — минута трусости! И тут бесстрашный, неутомимый охотник Кара-Хартум вдруг вскрикнул заячьим голосом и бросился бежать. Волчица кинулась за ним, друзья поспешили на выручку; в смятении и суматохе борьбы Али-Хужа сорвался с обрыва, ушиб голову, вывихнул ногу… Все же Касум поразил волчицу Мухтаровым кинжалом. Содрали шкуру, вытряхнули все остальное. Но теперь начался спор из-за шкуры. «Шкура моя! — яростно кричал Кара-Хартум. — Я хорошо знаю эту волчицу. Я ее три месяца выслеживал!» — «Так почему ж ты удирал?!» — возмутился Али-Хужа. «А вы подумали, что я испугался?! Ха-ха-ха! Просто я хотел увести волчицу в сторону. Нельзя же стрелять, когда вы все в куче возле нее!» — «Хватит! — крикнул Али-Хужа. — Шкура моя: я больше вас пострадал на этой проклятой охоте».