— Берегись, Айшат, если ты с кем-нибудь…

— Иди, иди! Не тебе приказывать, не мне слушать.

— Хорошо! — многозначительно промолвил Хамзат и наконец ушел.

Когда Айшат вернулась домой, она увидала, что Касум укладывает свой рюкзак, и, признаться, растерялась; до сих пор она говорила с ним коротко, все больше на ходу, не останавливаясь. Не раз чувствовала его пристальный взгляд, понимала, что он хотел бы ее задержать, остановить, сказать что-то хорошее, ласковое. И потому торопилась уйти… Но сейчас, когда он укладывает вещи… Вот уедет, и уже никогда не придется поговорить: все, что могло бы… Все останется в прошлом!

— Уезжаешь? — спросила она с невольным укором.

— Думаешь, я должен навсегда остаться в этой дыре?! — мрачно отозвался Касум.

— Не думаю! — дерзко ответила Айшат.

— И хорошо! Я б удивился, если б ты сказала — останься.

Касум посмотрел на Айшат.

— А зачем я должна это говорить?

— Я не сказал, что должна…

— А может быть, скажешь?

— Не скажу! Я не наглец и не насильник! — вдруг взорвался Касум.

Эти слова напомнили Айшат ночь, когда он впервые появился в их сакле. Девушка покраснела: стало стыдно перед очевидцем отвратительной сцепы…

Молча ушла Айшат в свою комнату.

А Касум уже горько жалел, что был неласков, оборвал разговор; придется ли им еще говорить друг с другом? Так всегда бывает в жизни: летом мы не пользуемся его благами, ворчим, что жарко или сыро, жалуемся на мошек, муравьев, пыль… Наступает зима — и мы страстно мечтаем о лете, раскаиваемся и клянем себя, что упустили так много теплых солнечных дней…

Когда Айшат снова вышла на веранду, Касума уже не было. «Неужели уехал не попрощавшись?!» — подумала Айшат и горько вздохнула.

— Он уехал, — сказала она отцу за обедом.

— Кто?

— Наш гость.

— Это я его отправил, — сказал Мухтар.

— Ты выгнал гостя?! — Айшат удивленно взглянула на отца.

— С какой стати его выгонять? — возразил Мухтар. — Парень настоящий, образованный, умный, красивый; по секрету могу тебе сказать: неженатый…

— А мне все равно…

— А вот ему отчего-то не все равно. О тебе расспрашивал…

Мухтар исподтишка наблюдал за дочерью.

— Когда?

— Это было давно. Не тревожься, дочка, он не уехал; он отправился ловить каптара… А я, понимаешь, как мальчишка, сболтнул что-то такое, о чем теперь жалею… Обещал, что выдам тебя за того…

— Это мне уже известно, — сказала Айшат.

— Откуда?

— Земля слухом полнится.

— Это, конечно, несерьезно, но и слово не воробей…

— А вдруг его Али-Хужа поймает? Тогда что? — улыбнулась Айшат.

— Нет, доченька, ты — это ты; во внутренние дела твоего государства я не вмешиваюсь.

— Да и не имеешь нрава.

— Право-то я имею и непременно вмешаюсь, если будешь криво поступать в жизни… Не забывай, что, как говорится, у хромого и тень хромая!

Мухтар разговаривал с дочерью, а сам мучительно думал: где же ловить этого проклятого убийцу, бежавшего из тюрьмы могильщика? Придет ли он в Шубурум? Ведь надо быть бараном, чтобы идти прямо туда, где ожидает засада. А вдруг Хажи-Бекир умнее?!

Лунный свет усилил белое сияние снега в горах и ущельях вокруг Шубурума: первозданного, нетронутого, празднично-чистого снега. На полной, похожей на круглый таз из желтой меди луне отчетливо виден силуэт пастуха, что неустанно дует в дудку; говорят, звезды на небе — это овцы, что разбрелись по синему полю… Их и развлекает пастух в ясную ночь пением своей дудки. Уверяют, что если прислушаться… Нет! Ничего не слышно: прямо первобытная тишина, будто и нет на земле ничего живого.

По дороге за Шайтан-перевалом что-то движется: э, да это идет, крадучись, какой-то человек; вот только отсюда не разберешь — обыкновенный человек или снежный. Свернул к той сакле с плоской крышей, что похожа на древний караван-сарай; помните, в ней собирались ночевать шубурумцы, когда впервые увидели каптара?

А может быть, это все-таки не человек? Вон опустился на четвереньки и стал похож на медведя. Но медведи сейчас беспробудно спят в лесистых ущельях… Наверное, тот склон был крутым и скользким: теперь он снова поднялся на ноги. И сейчас видно, что на человеке лохматая баранья папаха, полушубок надет поверх бешмета, теплые ватные брюки. И все-таки он, наверное, сильно продрог…

Увы, сакля уже занята: из трубы вьется дымок, слабые отсветы видны в маленькое окно без стекла, слышатся голоса… Человек вздрогнул, испуганно отшатнулся, повернулся, чтобы бежать, но тут, наверно, что-то услышал; осторожно, стараясь не скрипеть снегом, подкрался к окну, заглянул…

Весело трещит огонь в железной печке: зимой и сырые дрова горят не хуже сухих, особенно смолистые ветки рододендрона, из которых мороз выжал влагу. У печки сидят и греются три человека, четвертый спит на куче соломы. Это смелые охотники на каптара: заснул на соломе Кара-Хартум, а греются у печки Касум, Хамзат и Али-Хужа. Все-таки не выдержало сердце старого партизана, пошел с ними, и не потому, что хотел поймать снежного человека и получить в жены дочь «сельсовета Мухтара», а просто заскучал старик после отъезда Хужа-Али. Не с кем теперь Али-Хуже отвести душу в ауле, и решил он поискать приключений, размять кости. Целый день отважные охотники бродили по горам и ущельям, измучились, проголодались и решили заночевать в старой сакле… И тут при переменчивом свете пламени Касум вдруг узнал Хамзата: да, да, вспомнил, как застал его в сакле Айшат! И догадался, почему Хамзат, еще подавно считавший нелепым ловить каптара, отправился на охоту после обещания Мухтара… «Наверное, и дядюшку прихватил, чтоб был лишний голос, если начнется спор, — думал Касум с неприязнью. — Как говорится, лиса выставила свидетелем свой хвост…»

— Ты-то зачем, дядя, побрел с нами? — спросил Хамзат, обтирая тряпкой ствол и затвор охотничьего ружья. — Спал бы сейчас в теплой постели…

— Не бойся, — усмехнулся Али-Хужа, — не собираюсь отбивать у тебя дочь «сельсовета». Если и поймаю снежного черта, передам тебе. Мне было скучно в ауле…

— А здесь весело?

— По крайней мере, интереснее, чем в ауле, который уже почти покинут людьми. Погиб Шубурум! Никогда больше не будет он шумным аулом. Время сотрет его…

— Ну, в ауле еще много народу!

— Скоро и они уйдут, даже не ожидая теплых дней. Да и я не останусь… Поймаем мы каптара или нет, все равно…

— Еще как поймаем! — хвастливо воскликнул Хамзат.

— Кто-то, может, и поймает… Эх ты, коновал несчастный, не смог даже папаху забросить в саклю к Айшат… Робкая нынче молодежь! В твои годы я похитил, по крайней мере, трех девиц! — отозвался Али-Хужа.

— И вы были красным партизаном? — с упреком сказал Касум.

— Да, был! — ответил Али-Хужа. — Но похищать девушек не запрещено и красному партизану… Да что вы-то понимаете? Еще и пороху не нюхали… Мое время было бурное. Поди разберись! Кого только не было тогда в Стране гор: белые, зеленые, черные, красные; только вот синих и желтых не было! Тут и турки вопили: мол, мы вам несем свободу! И немцы, и англичане, и белые казаки, и меньшевики, и большевики… А я простой бедняк, не знал ни бумаги, ни карандаша; где мне разбираться в этом водовороте! Вышел я из аула с мечтой: думал, раз война, то в суматохе перепадет что-нибудь, раз все хватают, грабят… Помню, в ущелье Ая горцы пошли на белых; белые побежали, бросили орудия, повозки, ящики. Я, помню, подскочил к одной из пушек, ствол которой еще дымился, нахлобучил на этот ствол свою папаху и ору: «Это моя!» — Касум и Хамзат засмеялись. — Да и я смеюсь теперь, когда вспоминаю. Ведь впопыхах даже не подумал тогда: зачем мне пушка? Дотащить со до Шубурума все равно не смог бы, да, кроме того, на Шубурум, а значит, и на мою саклю, даже в ту пору, никто не покушался… Да. Между прочим, в том бою ранили меня в голову и, видно, так поправили мозги, что с тех пор понял, с кем мне по пути…