— Но крик слышали не раз!

— Напуганный змеей боится веревки, как говорят. Осел крикнет, камень свалится, баран заблеет, а легковерному да с перепугу все — голос каптара!.. Соседи над нами смеются…

— Чего им не смеяться! — возразил, качая головой, Хужа-Али. — А влезли б в наши-то шкуры…

— Над дураком, говорят, и в мечети смеются, — отозвался Али-Хужа. — Соседи умнее, вот и хохочут…

— Односельчане! — вновь крикнул Чамсулла. — Главное сейчас — хорошая дорога, а не сказки Шехерезады.

— Ну, пошли! — Мухтар легко сбежал с крыльца, схватил кирку и пошел впереди. Возбужденно гомоня, следом повалила толпа шубурумцев. Прошумели — и все стихло.

И стало слышно, как чирикают воробьи.

Только Чамсулла остался дежурить в сельсовете, да Раджаб Одноглазый сослался на неотложные дела и ушел на колхозный склад. Остались, конечно, доярки на ферме и все, кому положено быть при скотине да птице…

Чамсулла знал, когда выбирали парторгом, что тяжелая работа свалится на его плечи, особенно здесь, в Шубуруме. И пытался отвести свою кандидатуру, говорил, что и так много забот в сельском магазине да еще дома: ведь он отец семи дочерей, что шубурумцы считают просто несчастьем. И все-таки его оставили в списке и выбрали. Но тогда Чамсулла и представить не мог, что в ауле произойдут такие события: исчезновение парикмахера, разговоры о снежном человеке, убийстве, а тут еще обвалы, оползни, лавины; прервана связь с остальным миром; в магазине иссякают товары самые желанные, самые необходимые шубурумцам: табак, керосин, спички, сахар… Соль, кажется, еще есть… Чамсулла чувствовал себя, как тот юноша, который похвастался, будто умеет лихо скакать на коне, и вдруг видит, что ему подводят коня и предлагают участвовать в скачках. Забот теперь у парторга — хоть ночами не спи.

Озабоченный Чамсулла хмурится и ходит взад-вперед по кабинету председателя сельсовета: не знает, как начать разговор. А на скамье у входной двери под самым плакатом, на котором смеющаяся женщина тащит корзину с мандаринами, яблоками, виноградом, гранатами — словом, всем, что никогда не росло и не растет в Шубуруме, — под самым этим веселым изображением сидит удрученный Хажи-Бекир и мнет папаху грубыми руками каменотеса.

— Ну что ж, Чамсулла, говори, коли вызвал… — произносит наконец могильщик, не выдержав ожидания. — Я и сам собирался сюда прийти…

— Зачем?

— Хотел поговорить с вами: с тобой, с Мухтаром…

— Поговорить? О чем же?

— Хотел попросить, чтоб вы заступились. Я готов зарегистрироваться с Хевой в сельсовете…

— Но я слышал, она отказалась от тебя.

— Не говори так, парторг! Ты же знаешь: для мужчины это позор, если уходит жена. Не она отреклась, я отрекся. Я!

— А тогда на что же ты жалуешься?

— Жалею теперь. Раскаялся… Да ведь все же знают, что Хева моя жена.

— А ты говорил с ней?

— С Хевой? Да, говорил.

— И что?

— Без толку. Твердит одно: не я, говорит, установила такие глупые порядки, а вы, мужчины. Уйду, говорит, из этой сакли, когда Адам скажет те самые слова… А я ей говорю: нет же, нет Адама! Как же, говорю, быть?

— А она что? — спрашивает Чамсулла и садится за председательский стол; он доволен, что разговор сам собой приблизился к цели…

— Даже повторять не хочется…

— А все-таки?

— А может, говорит, ты его убил!

— Да-а, обвинение серьезное… В самом деле, Хажи-Бекир, давай подумаем: где может быть Адам? А?

— Откуда мне знать?! Знал бы, на руках притащил бы сюда.

— Когда ты видел Адама в последний раз?

— В тот день, когда погрозился его убить.

— Ты хотел убить Адама?

— Да.

— А может быть, ты случайно… его?

— Нет, нет, парторг, не убивал я его! — сверкнул глазами Хажи-Бекир. — Тогда не догнал, а потом не видел.

— Значит, не убивал?

— Не убивал.

— Где же он тогда?

— Не знаю! — тяжело вздохнул сельский могильщик и пожал плечами.

— Гм, да. Понимаешь, Хажи-Бекир, все против тебя. Вон в ауле уже поговаривают, что ты похоронил Адама в одной из могил, которые готовишь заранее к зиме, чтоб потом не долбить мерзлую землю. Слышал, а?

— Слышал. А только неправда это. Злое вранье.

Чамсулла в задумчивости потер щетинистый подбородок. Да, после исчезновения добродушного Адама, сельского парикмахера, многие в ауле ходили небритыми. Взял было Чамсулла телефонную трубку, но вспомнил, что связь прервана, и положил обратно. Закурил. Наступила напряженная тишина.

— А может, его похитил этот самый… каптар? — хрипло произнес могильщик, не выдержав тишины.

— И ты хочешь, чтоб я поверил в эту сказку? — прищурился Чамсулла.

— Да ведь в газетах пишут о снежном человеке…

— Гм, да! Что будем делать, Хажи-Бекир?

— Об одном прошу: заставьте Хеву вернуться.

— Постой, ты о чем?!

— Как о чем? Прошу вернуть Хеву.

— Хева жива и здорова. И никуда не денется. Я спрашиваю тебя: где Адам?

— Не знаю.

— Значит, ты не убивал его?

— Нет, парторг, нет. Не убивал.

— Но ты сам сказал, что грозил убить! И все слышали, как грозился.

— Ну да, грозился.

— А Хажи-Бекир слов на ветер не бросает. Хажи-Бекир горец. Мужчина. Разве не так?

— Так-то так. А только я его не убивал.

— То есть ты не ударил его кинжалом?

— Нет, нет.

— Да. Адам был маленький, слабый человек. Его легко убить и камнем…

— Но я же не ударил его и камнем! Нет!

— А-а, понимаю. Ты нечаянно уронил его с обрыва. Да?

— Нет, нет, нет, нет…

— Ну, ты совсем запутал меня, Хажи-Бекир. Может быть, лучше тебе самому рассказать, как это случилось?

— Что случилось, парторг? Что случилось?!

— Ну, при каких обстоятельствах погиб несчастный Адам?

— Откуда же мне знать, парторг?! Я же не видел.

— Ага! По-ни-маю: ты хочешь сказать, что было темно, когда это случилось? Так?

— Не-не знаю…

— Вот видишь, ты уже отвечаешь неуверенно! Итак, мы установили, что было темно. Очень темно. Так?

Могильщик молчал.

— Эх, Хажи-Бекир, Хажи-Бекир! Мужчина, горец, а виляешь, как собачий хвост. Вот уж не думал, что ты трус!

— Да не убивал я…

— Ты бы еще сказал, что до смерти боишься покойников! А? Грозился, гонялся, хотел убить, но, видите ли, не догнал хро-мо-го, слабенького Адама! А сам, как бык, расшвырял здоровых мужчин, которые пытались тебя удержать…

— Я же говорю: не…

— Нет, Хажи-Бекир, не умеешь ты сказывать сказки. Предоставь это бабушке Айбале.

Чамсулла умолк. Бледный могильщик дышал тяжело и часто, как загнанная лошадь.

Тут в кабинет протиснулся запыленный Кара-Хартум, скинул мешок с плеч, поставил ружье в угол, отряхнул телогрейку и папаху и тогда наконец спросил Чамсуллу:

— Можно?

— Что — можно?

— Зайти.

— А ты уже зашел.

— Да, верно. Уф, устал: от Волчьего ущелья летел на одном вздохе.

Кара-Хартум вытер пот со лба и покосился на Хажи-Бекира.

— Опять с пустыми руками? — спросил Чамсулла.

— Нет. На этот раз нашел кое-что…

— Нашел?! — вскочил как ужаленный Хажи-Бекир. — Где?!

— Говоришь, нашел? — поднялся и Чамсулла.

— Дайте хоть отдышаться, — взмолился охотник. — Устал до смерти…

— Говори, что с ним! — потребовал парторг.

— Бедняга. Больше не будут его дразнить наши сорванцы. А было время, когда и ему пели соловьи…

— Ну, ну?

— Нет его больше!

— Это ложь! — крикнул Хажи-Бекир и пошатнулся.

— Не знаю, случайность или убийство… Сегодня спустился в Волчье ущелье и там наткнулся вот на это… — Кара-Хартум развязал мешок и вытащил обгрызенные зверями кости — берцовую, бедренную и остатки плюсны…

Могильщик закрыл руками лицо, глухо застонал.

— Что с тобой, Хажи-Бекир? — сухо спросил Чамсулла.

— Этого я не хотел… Я не думал, что он мертв…