И вот сейчас не во сне, а наяву он опять видел то, что мучило его последние годы. Перед ним парадным маршем проходили шеренги прусских вымуштрованных солдат, а он спокойно стоял на трибуне, словно принимая парад. Мог ли он еще вчера представить себе что–либо подобное?
Шартен был потрясен. Он вцепился негнущимися, старческими пальцами в барьер ложи и оцепенел, глядя на колонну, ползущую по стадиону подобно огромной серо–черной гусенице.
— Тут немного больше полка? — спросил Стенли.
— Да, господин генерал.
— Неплохо, но мало.
— Будет и больше, господин генерал.
Марш оборвался. Последние шеренги подходили к выходу.
Теперь возле ложи, где сидел Стенли, собрались тысячи три «спортсменов». Им, видимо, было хорошо известно, кто этот человек в сером штатском костюме.
— Они хотят услышать от вас несколько слов, господин генерал, — заискивающим тоном обратился к нему Майер.
Стенли подумал и усмехнулся.
— Можно.
Майер просиял, быстро нажал кнопку и объявил в микрофон:
— Сейчас с вами будет говорить наш уважаемый шеф и гость.
Голос Майера гремел над всем стадионом. Он тактично не назвал фамилии. Стенли оценил это. Майер все–таки умеет вести себя в цивилизованном обществе.
— Я поздравляю, — сказал Стенли, пропустив обращение, ибо называть этих людей спортсменами было бы смешно, а солдатами неудобно, — членов клуба «Тевтон», желаю вам всяческих успехов в работе и учении и надеюсь, что члены клуба встанут грозной стеной против коммунистической опасности.
«Спортсмены» на трибунах поднялись и закричали «хох» и «хайль» — совсем так, как когда–то кричали в ответ на приветствие Гитлера.
Снова заговорил Майер. Он поблагодарил американское командование за заботу и обещал оправдать все, даже самые смелые надежды. Ему тоже кричали «хох», но немного тише.
— Ну, видели, Шартен? — спросил генерал, когда они с писателем остались одни в комнате позади ложи. — Разве это не вдохновляет такого славного вояку, как вы?
— Откровенно говоря, это зрелище напомнило мне вступление немцев в Париж, — сдержанно ответил Шартен.
Стенли захохотал громко и бесцеремонно, как умеют хохотать американцы.
— У вас неправильное направление мыслей, мой дорогой метр. Вы должны думать и заботиться об «американском образе жизни» в Европе. Тогда и Париж наконец станет настоящим Парижем.
Шартен ничего не ответил. Железный топот «спортсменов» гремел у него в ушах. Сейчас ему хотелось поскорее остаться одному, все осмыслить, постараться понять. Ему казалось, что он узнал о страшной опасности и может спасти от нее весь мир. Да нет, все это глупости, никого он не может спасти…
— Вы не устали, метр?
— Устал.
— Тогда я прикажу отвезти вас в отель. Мне еще нужно заехать по делу на Кастаниенштрассе, и я не хочу вас переутомлять.
Настроение Шартена не. понравилось Стенли, и он решил не показывать ему учреждение Берты Лох.
— Я пройдусь пешком до Курфюрстендамм, — сказал Шартен, — погода такая хорошая, сидеть в машине просто грешно.
— Как хотите, — ответил генерал. — Подумайте над этим парадом, — это было историческое зрелище. Спасибо за компанию и желаю успеха!
Через три минуты генерал уже сидел в машине рядом с Бертой Лох. Майеру он на прощанье пожал крепко руку.
— Где вы набрали столько ребят? — уже ставя ногу на подножку машины, спросил он.
— Кое–кого пришлось очистить от несправедливых обвинений, — уклончиво ответил Майер.
Стенли захохотал. Разумеется, эти «спортсмены» — бывшие гитлеровские солдаты, главным образом из эсэсовских частей, осужденные сразу после войны, а теперь выпущенные из тюрьмы. Что ж! Материал проверенный и надежный.
Генерал сел в машину.
На Кастаниенштрассе все так же сплетали свои кроны каштаны и клены, такая же тишина стояла в маленьком особняке доктора Шитке. Но это впечатление было только внешним.. С приходом Берты Лох здесь многое изменилось.
Вместе с нею пришли деньги, лаборатории расширились, и теперь Шитке командовал уже целым штатом сотрудников. Все это были преимущественно его старые знакомые — доктора–палачи из концентрационных лагерей. На них можно было положиться совершенно спокойно.
Шитке уже бросил свои опыты над спортивным допингом. Поле его деятельности теперь чрезвычайно расширилось — раньше он даже мечтать не мог о таком.
А эта Берта Лох — молодец, привезла самого американского генерала, доложила ему обо всем и не забывает его, доктора Шитке, и его заслуг. Видно, хорошо знает ему цену. Шитке с удовольствием прислушивался к ее голосу:
— В случае надобности, господин генерал, наша лаборатория может снабдить вас за одну неделю таким количеством ядов, что их хватит, чтобы отравить водопроводную систему большого европейского города. К сожалению, мы не имеем возможности проверять свою продукцию на людском материале…
«Командоза снова рвется к свежей крови», — подумал Шитке.
Через полчаса Стенли покидал лабораторию в превосходном настроении. Деловая баба эта Берта Лох!
В приемной генерала ждал невысокий кругленький человечек в таком пестром клетчатом костюме, что каждый безошибочно узнавал в нем американца. Увидев его, Арвид Стенли недовольно поморщился. Появление вызванного им самим Артура Шиллинга напомнило ему о деле, о котором он предпочитал не думать.
— Садитесь, Шиллинг, — сказал Стенли, кладя ноги на стол. — Вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Догадываюсь.
— Ну, вряд ли, — усомнился Стенли.
— Вас беспокоят международные студенческие соревнования, — уверенно сказал Шиллинг. — Какое решение приняло командование?
— Мы вынуждены принять участие в этих соревнованиях, черт бы их побрал, иначе они состоятся без нас, и создастся впечатление, будто мы просто испугались. Но раз уж мы примем участие, то необходимо выйти победителями. Берите каких угодно спортсменов, какие угодно команды и просто задавите всех недостижимостью наших рекордов. Победа должна быть одержана любой ценой. Вы меня поняли, Шиллинг?
— Даже ценой поломанных рук и ног?
— Это мелочи.
— Но есть виды спорта, где такие способы неприемлемы.
— Придумайте новые.
— За баскетбол я ручаюсь, за бокс тоже, а в остальном не уверен.
— Вы хотите сказать, что наши спортсмены не лучшие в мире? Стыдитесь, Шиллинг! Я, кажется, зря вас вызвал.
— Соревнование есть соревнование.
— Бот и думайте, как выиграть его наверняка.
— Хорошо, — сказал Шиллинг, — но мне понадобится много денег.
— Деньги найдутся.
В то время, когда происходил этот разговор, метр Шартен ехал в такси от стадиона «Олимпия» вдоль оси Восток–Запад по широкой улице, которая делит Берлин пополам и в разных местах называется по–разному. Шартен приближался к тому месту, где когда–то был Тиргартен, самый красивый и густой из парков Берлина, расположенный возле рейхстага. Тиргартеном он назывался потому, что среди деревьев здесь когда–то стояли превосходные скульптурные изображения зверей. Во время войны осколки американских бомб начисто срезали деревья, и из зверей уцелел только один олень с отбитым рогом и надломленным хвостом.
Шартен бывал тут и раньше: ему стало жаль чудесный парк. Он отпустил машину и подошел к памятнику советским солдатам и офицерам, которые погибли при взятии Берлина. Могучая фигура красноармейца с вытянутой рукой поразила его. Шартен не раз проезжал тут на машине, но вблизи видел памятник впервые.
Возле колонны виднелась маленькая, по сравнению с памятником, фигура часового. День и ночь несла тут Советская Армия почетную вахту. Днем и ночью стоит у колонны солдат, оберегая честь и славу своих погибших друзей.
Шартен прошел дальше, увидел возле Бранденбургских ворот предупреждение о том, что он покидает английский сектор, и почувствовал, что делает это без всякого сожаления. Он долго шел по. Унтер–ден–Линден, затем мимо дворцов по мостам через Шпрее и каналы, все дальше и дальше углубляясь на восток. Многолюдный, шумный Александерплатц закружил, увлек его своей оживленной суетой. Тут шло строительство, тут торговали, тут что–то планировали: давно уже не приходилось видеть Шартену такого бурного оживления в этом большом городе. Он насилу вырвался из этой суеты и пошел вдоль аллеи, часто сворачивая в боковые улицы, разглядывая людей и дома. Он уже знал, что в восточном секторе нет безработных, но убедиться в этом еще раз было приятно и в то же время больно. Приятно за людей, которые навсегда избавились от страха безработицы, больно за Париж, где такое множество лиц тщетно ищет работы.
