В столовую вошла Лора Майклоу. Она радостно бросилась к Мери, обняла ее и расцеловала.

— Я уже давно слышала, что вы переходите к нам, — говорила Лора, вытирая неожиданные слезы. — Очевидно, Шиллинг решил укомплектовать какую–то большую команду. Он собирается даже расширить пансионат. Вы, конечно, знакомы с Эрикой?

Мери опять кивнула; она, видимо, была неразговорчива. Эрика до сих пор не знала, какой у нее голос.

— Вы, наверное, будете работать вместе? — не унималась Лора. — Скоро еще появятся девушки для эстафеты. Да, Шиллинг к чему–то готовится. Это уже наверняка.

Эрика слушала, и сердце ее замирало от волнения. Может быть, тренер готовит команду для студенческих игр? Теперь главное — попасть в эту команду.

— Пойдемте в мою комнату, девушки, — сказала Лора, когда завтрак был окончен. — Тут нам и поговорить не дадут. Идемте, идемте… Мне непременно нужно побеседовать с вами.

Мери только слабо усмехнулась в ответ, а Эрика почувствовала в голосе Лоры какие–то новые нотки и сразу заинтересовалась. Они поднялись по лестнице и вошли в комнату, где на стенах висели портреты хозяйки, сделанные еще в то недавнее время, когда она была молодой и красйвой. Эрика избегала и смотреть на портреты. Ей было страшно сравнивать их с оригиналом.

— Садитесь, — сказала Лора, — у меня есть к вам важный и секретный разговор.

Мери кивнула и опустилась на диван. Эрика села рядом.

Лора подошла к двери, прислушалась, потом рывком распахнула ее; за дверью не было никого.

— Я хотела проверить, не подслушивает ли нас эта толстая обезьяна, — объяснила она и тоже села на диван. — Сейчас я открою вам одну тайну, — торжественно начала Лора, — но поклянитесь, что вы меня не выдадите.

Мери молча подняла вверх два пальца.

— Клянусь! — с готовностью воскликнула Эрика, все больше и больше заинтересовываясь.

Лора с улыбкой оглядела девушек, как шая радость, которую доставит им ее сообщение.

— Слушайте меня внимательно, — тихо сказала она. — Уже решено окончательно: наша команда поедет на всемирные студенческие игры в Берлин.

— Ох! — Эрика всплеснула руками. Все, о чем она мечтала, все, что казалось таким далеким и неосуществимым, стало совсем близким: протяни руку — и достанешь. — Когда это будет? — простонала она.

— В конце лета. У Шиллинга еще хватит времени, чтобы привести вас в отличную спортивную форму.

— И мы попадем в эту команду? — все еще не веря своему счастью, спросила Эрика.

— О да! Наверное, лучших спортсменов он за это время в Америке найти не сможет. Но я позвала вас не только для того, чтобы рассказать про эти игры. У меня другое на уме, и мне хочется, чтобы вы не отказались мне помочь.

— Ну конечно, Лора, — весело сказала Эрика. — Какие тут могут быть сомнения?

Лора взглянула на Мери. Девушка сидела на диване в на редкость неуклюжей позе. Ноги ее, руки, кисти были согнуты под какими–то неимоверными углами, и все это было прикрыто цветастой модной материей. Она ответила взглядом на взгляд Лоры и кивнула.

— Вам может показаться странным то, что я скажу, — начала Лора, — но мне хочется, чтобы наши американские спортсмены сказали на этих играх свое особое слово. Если меня туда возьмут, — продолжала массажистка, — то это слово попытаюсь сказать я сама. Но на это надежды мало. Посмотрите на меня, девушки, и посмотрите на мои фотографии. Ведь они сделаны всего пять лет назад. Такая же участь, быть может, ждет каждую из вас и большинство наших спортсменов. Сейчас вы еще можете отказываться от допингов, но когда силы начинают слабеть, когда стареют мускулы, ты сама просишь облатку, ты сама глотаешь отраву, лишь бы удержаться в седле, лишь бы не попасть под ноги толпе голодных спортсмено, которые стараются занять твое место… Девушки, я хочу, чтобы там, на студенческих играх, вы вспомнили обо мне и рассказали всем о судьбе Лоры Майклоу, о том, что такое спорт у нас в Америке, об Артуре Шиллинге, который сидит в своем кабинете и издали назначает, кто из вас должен прийти первым и кто последним. Если меня пустят в Берлин, я это сделаю сама, а если я не поеду, то обещайте сказать это вместо меня.

Девушки молчали. Им было немножко неловко: ведь обе они отлично знали, как распределялись их победы. Но сейчас они думали о другом. Слова Лоры Майклоу показались им слишком неожиданными и опасными. Это смахивало на открытый бунт против Шиллинга. Как знать, хватит ли у них смелости сказать это там, в Берлине.

— Я нарочно решила поговорить с вами сейчас, за много месяцев до начала игр, — продолжала Лора, — чтобы у вас было время привыкнуть к этой мысли и набраться смелости. Сейчас это кажется вам невозможным. Но не забывайте о собственной судьбе, не забывайте о морщинах, которые появятся у вас раньше, чем у ваших ровесниц, не забывайте о прибылях Артура Шиллинга, добытых ценой ваших морщин, согнутых спин, негнущихся суставов и преждевременной старости…

Лицо Лоры помолодело в эту минуту, стало даже вдохновенным. Ее горячие, убежденные слова шли от самого сердца. Видно, не одну ночь, обдумывала она их и вынашивала в душе. Сейчас Лора Майклоу была очень похожа на свои фотографии.

Мери шевельнулась. Неуклюжая куча костей изменила свои очертания под платьем, и сейчас уже нельзя было понять, где руки и где ноги.

— Вы коммунистка? — тихо спросила она.

Эрика Штальберг впервые услышала ее голос. Спокойный и серьезный, он поражал выражением глубоко скрытой печали. Казалось, уже ничто не может удивить или взволновать Мери Гарден. Вот и сейчас она задала этот короткий вопрос равнодушным, ничуть не взволнованным тоном.

— Нет, я не коммунистка, — резко ответила Лора. — Я такая же американка, как и все прочие американцы. И значительно больше, чем Эрика Штальберг, которой будет поручено защищать спортивную честь нашего звездно–полосатого флага. Я не коммунистка, но я ду–маю о судьбе наших спортсменов и хочу быть последней в длинном ряду калек, которых фабрикуют с помощью своих допингов менеджеры. Если об этом узнают там, на играх, то всем этим кровопийцам–менаджерам, наверное, станет труднее делать свое черное дело…

— Это уже политика, — сказала Мери, — а я ни за что не стану вмешиваться в политику.

Эрика смотрела на Лору, на ее теперь красивое, несмотря на морщины, лицо, и в ней бушевал горячий протест. О какой там политике говорит Мери Гарден? Конечно, она просто боится потерять свое место в пансионате Шиллинга и американской команде. Эрика этого не боится. Чем скорее она вернется в Берлин, чем скорее вылетит из американской команды, тем лучше. Только надо, чтобы это случилось после того, как она приедет в Берлин. А там власть Шиллинга кончится раз и навсегда. Эрика ничего не боится, даже тюрьмы.

При словах Мери Лора сразу поникла, словно на глазах у девушек молодую женщину подменили старухой с серыми сухими губами и потемневшими зубами. Это было так страшно, что хотелось вскрикнуть.

Эрика взглянула на Мери Гарден и решила промолчать. Кто знает, быть может, Мери все расскажет Шиллингу. Тогда уже наверняка в Берлин не попадешь. Но так или иначе просьбу Лоры Майклоу Эрика выполнит. Все будут знать о страшной судьбе знаменитой спортсменки. А разговаривать об этом сейчас не надо. Мери правильно сказала: если Лора и не коммунистка, то, наверное, что–то вроде этого.

А Лора перевела взгляд с Мери на Эрику, ожидая ответа. Эрика молчала. Нет, она ничего не скажет, она не станет торопиться, так вернее.

— Значит, вы мне не хотите помочь? — с горечью усмехнулась Лора. — А я–то, глупая, так на вас надеялась! Но ничего не поделаешь! Может быть, кто–нибудь другой исполнит мою просьбу… А вы вспомните о ней, когда дело дойдет до вас, но будет уже поздно.

Она встала с дивана, прошлась по комнате и снова горько усмехнулась.

— Во всяком случае, предупреждаю вас — о нашем разговоре никто не должен знать. Если кто–то из вас захочет доказать свою верноподданность и донесет Шиллингу, то за жизнь этой особы я не дам и десяти пенсов — мне терять нечего.