— Разобрав все подробности дела, признать хана Магомета-Бэн-Ахмета виновным в том, что он не знает своих ослов. Ввиду же того, что это незнание повело к тяжелым последствиям для крестьянина Абдурахмана, предать хана Магомета верховному суду.

Верховный суд собрался, грозный, как всегда. Перед судом стояла плаха. Около нее стоял палач с остро наточенной секирой. Его помощники держали наготове заостренные и обитые железом колья.

Но хан Магомет-Бэн-Ахмет вошел в это грозное судилище с гордо поднятой головой, со смелым взглядом, как человек, у которого в карманах нет ничего чужого.

Старейший из судей сказал:

— Хан Магомет-Бэн-Ахмет, сын хана Саида-Али-Бэн-Омара, ты обвиняешься в том, что не знаешь своих ослов. Это причинило тяжелое несчастье крестьянину Абдурахману, который, благодаря твоему незнанию, должен умирать с голода. Так обвиняют тебя люди. Обвиняет ли тебя твоя совесть?

Хан Магомет с достоинством поклонился судьям и ответил:

— Нет! В том, что крестьянин Абдурахман, когда у него взяли осла, помирает с голода, я не виноват: не моя вина, что у него, кроме осла, ничего не было. В том же, что я не знаю своих ослов, я виноват не больше, чем вы. Сделаем опыт. Прикажите смешать вместе все стада ваших ослов. И пусть каждый из вас отберет своих. Всякий, который чужого осла примет за своего, платит большой штраф. А все ослы, которые не будут опознаны их хозяином, идут в пользу шаха. Желаете?

В верховном суде все переглянулись. Хан Магомет улыбнулся:

— Почему же, в таком случае, вы судите меня, а не я — вас?

Старший из судей спросил его:

— А сколько у тебя ослов?

Хан Магомет ответил:

— Пятьсот.

Верховный суд вынес приговор:

— Принимая во внимание, что невозможно знать в лицо 500 ослов, признать хана Магомета-Бэн-Ахмета оправданным.

Хан Магомет отправился к великому визирю, поклонился ему и сказал:

— Правосудие изрекло свое слово. И все ли должно пред ним преклониться?

— Все! — твердо отвечал великий везирь.

— Даже клевета?

— Как низкая гадина, она должна ползти по земле, пока ее не раздавят пяткой.

— Почему же я не вижу ползущего у моих ног Абдурахмана? — воскликнул хан Магомет. — И почему же твоя пятка не раздавит его? Он обвинил невинного, — это доказал суд, оправдавши меня. Ты справедлив. Ты не отказал в правосудии крестьянину Абдурахману. Надеюсь, ты не откажешь в справедливости хану Магомету.

Великий визирь воскликнул:

— Ты прав! Я требовал правосудия, но и сумею заставить его уважать, когда оно пришло.

Он приказал немедленно привести Абдурахмана. Но Абдурахман, оказалось, скрылся.

— Он бежал в тот же самый день, как ты приказал отдать под суд хана Магомета! — донес посланный.

— Ио нем нет ни слуха ни духа? — спросил великий визирь.

— Убегая, он оставил письмо домашним. «Дорогие мои, — писал Абдурахман своим близким, — завтра, с рассветом, увидев, что меня нет, вы спросите с горем и недоумением: почему же Абдурахман бросил свой бедный, милый дом, близких, которых он любил, деревню, в которой родился, страну, населенную его народом? И когда же? В тот день, когда его злодей, когда хан Магомет отдан под суд? На это я вам отвечу старой сказкой. Лисица встретила на опушке леса зайца. Заяц летел сломя голову из родного леса. «Что случилось?» — спросила лисица. «И не говори! — ответил заяц. — Большое горе: пришли люди, убили волка!» — «Тебе-то что? Разве ты так любил волка?» — «Любил! Тоже скажешь! Первый лиходей! Деда, прадеда, пра-пра-пра-прадеда разорвал. Всех моих близких!» — «Чего ж тебе так волноваться?» — «Не понимаешь! Раз уж волка — и того убили, чего же, значит, зайцу-то ожидать?» Вот почему я бегу из моей страны, мои близкие. Раз самого хана Магомета отдали под суд, чего же Абдурахману ждать?»

Великий визирь выслушал письмо.

Долго гладил бороду.

И сказал:

— Да!.. Сановников не надо отдавать под суд. Это пугает простой народ.

Когда Магадана создал человека, человека приветствовала вся природа. По пути его на земле вырастала трава, чтоб человеку не жестко было ступать. Когда человек проходил мимо, зеленые лужайки улыбались ему цветами.

Солнце грело человека, а пальмы расправляли свои листья, когда человек садился отдохнуть в их тени.

Птицы хором гремели самые лучшие песни при его приближении.

А маленькие воробьи и трясогузки скакали впереди и кричали:

— Человек идет! Человек идет!

Бананы протягивали ему свои плоды:

— Не хочешь ли ты есть?

И, завидев человека, на кокосовой пальме спешил созреть плод и упасть к ногам человека.

Робкие серны выглядывали из-за лиан, чтобы посмотреть на человека.

Человек был скромен и застенчив.

Он думал, — так как Магадэва дал ему беспокойную, пытливую мысль, — он думал:

— За что мне все это?

Он старался не ступать по траве, которая вырастала на пути, потому что, касаясь этой травы, краснели его ноги.

Его уши краснели, когда раздавались гимны птиц.

Краснели руки, когда он дотрагивался до бананов и кокосовых орехов, падавших на его пути.

Он потуплял глаза, чтоб не видеть воробьев и трясогузок, скакавших впереди него и кричавших:

— Человек идет! Человек идет!

Потупив голову, боясь дышать, он проходил мимо лужаек, на которых в честь него расцветали душистые цветы.

И боялся глядеть по сторонам, чтоб не увидать любопытных и восхищенных взглядов спрятавшихся в лианах пугливых серн.

Он стыдливо и с замешательством думал:

— Чем я заслужил все это?

А цветы продолжали расцветать при его появлении, пальмы расправлять свои листья, когда он садился под ними, маленькие воробьи и трясогузки озабоченно скакать впереди и всех предупреждать:

— Человек идет! Человек идет!

Пугливые серны не переставали любоваться им своими прекрасными глазами.

Тогда человек подумал:

— Они видят меня и воздают почести. А я не понимаю, за что. Быть может, это потому, что я не вижу себя?

И человек стал думать:

— Как бы мне увидеть себя? Что во мне достойного таких восторгов?

Заснувший пруд отражал в своей блестящей глади деревья и цветы, росшие на берегу, синее небо и белые, плывшие по небу облака.

Человек сказал себе:

— Вот!

И с вопросом наклонился над спящею блестящею гладью воды.

И вода ответила ему:

— Ты прекрасен!

В воде отразилось лицо, полное пытливой мысли, и глубокие глаза, горевшие огнем. Человек отшатнулся и сказал:

— Теперь я начинаю понимать! Это не глупый воробей, не трясогузка. Воде можно поверить. Вода не станет лгать. Ведь не лжет же она, отражая небо, облака, деревья и цветы.

Он снова наклонился над водой и долго смотрел на лицо, ему новое, до сих пор незнакомое.

— А действительно, — сказал человек, — я удался Магадэве. И Магадэва имеет право гордиться, что меня сотворил! Он выбрал для этого удачный миг. Миг, когда был полон, видно, вдохновенья! Должно быть, каждое движение мое так же полно красоты, если все восхищается, глядя на меня?

И, повернувшись спиною к солнцу, человек стал спрашивать землю:

— Красив ли я?

Он делал телодвижение, шел. поднимал руки к небу, протягивал их, словно срывал цветы и плоды. И глядел на свою тень на земле. И земля отвечала человеку:

— Ты красив! Красиво каждое твое движенье!

Тогда, налюбовавшись своею тенью, человек радостно сказал:

— Теперь я понял все!

И крикнул воробьям и трясогузкам:

— Вперед! Кричите громче. Я иду!

Человек стал горд.

Ложась отдохнуть под пальмами, он с неудовольствием глядел вверх:

— Какие глупые пальмы! Почему они недостаточно широко раскрыли свои листья? Знают ли они еще, кто под ними лежит?