Поднимем наш кубок в память Париса! Счастье, что не было на склоне горы Иды этой женщины из Эфеса, — тогда бы Парис имел против себя не двух, а трех богинь!

Она была замужем за знатным человеком, который скоро умер и оставил ее молодою вдовой.

Она слышать не хотела об утешении.

Распустила по мраморным плечам свои светлые, — не крашеные, друзья, а настоящие светлые! — волосы и, раскрыв свою божественную грудь, царапала ее, словно грудь соперницы, борясь со своей красотой, как со врагом.

Это было достойно слез.

И Эфес плакал.

Прекрасная вдова объявила:

— Заприте меня в той пещере, где вы похороните моего мужа, — и пусть я там умру от голода и горя.

И так как воля ее была непреклонна, то ее допустили в пещеру, где положили набальзамированное тело ее мужа, оставили ей только светильник и запас масла, чтобы она могла, оплакивая, видеть черты дорогого покойника, и завалили вход в пещеру большим камнем.

Никогда еще Афродите, матери любви, не приносилось столь огромной жертвы.

Это были двойные похороны, друзья.

В то время, как трубы раздирали своим ревом воздух, возвещая смерть старика, флейты нежно оплакивали молодую жизнь.

И все ушли.

Вдова осталась вдвоем с трупом.

Случилось, что через несколько дней невдалеке от той пещеры, где был похоронен столь счастливый муж столь несчастной вдовы, распяли на крестах пять рабов.

И, по обычаю, поставили легионера стеречь, чтобы ночью родственники не пришли, не сняли с крестов распятых и не оказали погребением почестей тем, кто обречен на бесчестную смерть.

Ночью, стоя на страже, легионер увидел полоску света между камнями.

Что бы это могло быть?

Он отвалил камень, вошел в пещеру и увидел вдову, распростертую на трупе мужа, при свете погребального светильника.

Пораженный легионер воскликнул:

— Два трупа!

Вдова, подняв свое заплаканное лицо, ответила:

— Нет. воин. Пока один. Но скоро ты увидишь два.

Легионер сказал:

— Тогда я подожду, чтобы воздать тебе погребальные почести.

Он вернулся к крестам, где оставил свой запав пищи, принес его в пещеру и стал разогревать котелок с похлебкой из рыбы с маслом и вином.

Кушанье, как говорят, впервые изготовленное Афродитою в Галлии.

Красота умирающей так же поразила легионера. как ее бледность, и он сказал:

— Ешь, госпожа!

Вдова твердо ответила:

— Нет!

Но запах рыбы и вина был убедительнее простых слов простого легионера.

Нет ничего нестерпимее, чем, умирая от голода, видеть, как ест другой.

На этом основана ненависть бедных к богатым.

Увидав, как легионер жадно ест похлебку, вдова с отвращением, но сказала:

— Дай и мне.

И, раз начавши есть, оторваться не могла.

И поела досыта.

Сердце человеческое не живет без желаний.

Так цветок всегда привлекает к себе пчел.

И когда, насыщенное, умирает одно желанье, на смену ему родится другое.

На полный желудок сильнее бьется сердце.

И легионер, который был красив хотя бы и не для простого легионера, сказал, как только мог нежнее:

— Госпожа! Твоя печаль имеет своим источником, конечно, благочестие?

— И покорность воле богов, отнявших у меня с супругом и самую жизнь! — ответила вдова.

— Тем страннее мне видеть благочестие, соединенное с нечестием!

Вдова испуганно воскликнула:

— В чем же ты видишь нечестие, воин?

И легионер продолжал:

— Ответь мне на один вопрос. Не есть ли красота такой же дар богов, как свет солнца? Разве солнце не светит так же всем, ходящим по земле, как красотой любуются все, кто ее видит?

— Ты прав, что это такой же дар богов. Мысль твоя благочестива! — подумав, согласилась вдова.

— Итак, красота есть солнечный свет, ходящий по земле. Прекрасно, госпожа. Что же, ты считаешь себя мудрее богов или хочешь быть могущественнее их? Как? Ты даешь трупу то, в чем отказали ему сами бессмертные боги? Если солнечный свет не проникает в могилы, зачем же здесь красота? И нуждается ли в ней труп? Думаешь ли ты этим оживить его? Или соединиться с мертвым по смерти? Разве в одних и тех же рощах в одних и тех же долинах Элизия бродят тени тех, кто умер просто от болезни, и тех, кто умер от любви? Если ты хочешь соединиться с супругом по смерти, подожди, когда ты умрешь, как и он, от болезни. И не умирай от любви! Чтобы не быть разлученной с ним навеки. А пока ты живешь, повинуйся богам: свети живым, а не мертвым!

Быть может, тут случилось то же, что и с похлебкой из рыбы и вина.

Мужественная красота легионера, быть может, оказалась еще сильнее его хитрых слов.

Вдова, как плакучая ива склоняется к бегущему и волнующемуся ручью, склонилась на грудь легионера, волнуемую страстью, и прошептала:

— Боги говорят твоими устами.

Так провели они ночь, и факелом Гимена был погребальный светильник, и мертвец был слеп, как Купидон.

Наутро, выйдя из пещеры, легионер закричал от ужаса.

Ночью, как шакалы подкрадываются к падали, к кресту одного из распятых рабов подкрались его родственники и украли труп, чтобы предать погребению.

В ужасе вернулся легионер к своей возлюбленной.

Вынул меч и сказал:

— Воздай и мне погребальные почести, хотя бы такие же кратковременные, как ему! Ты будешь оплакивать здесь двоих!

И, смерть предпочитая бесчестью, он острием меча нащупал, где сердце, чтобы умереть от своей руки, а не быть распятым на кресте украденного раба!

Но женщина схватила его за руку.

— Остановись, несчастный! Конец наших дней принадлежит богам так же, как начало! Зачем? Мы повесим на кресте его. Ему не все ли равно?

И они распяли на кресте тело покойного знатного человека. И все обошлось благополучно. Так на могилах вырастают цветы.

Беотиец Акселос, эллин родом и варвар душой, был по делам в Афинах. Осмотрел Акрополь.

— Акрополь как Акрополь! Стоит высоко.

Был в театре Диониса.

— Театр хороший. Отделан белым мрамором.

Слушал лучших ораторов.

— Говорят много.

И захотел побеседовать с Сократом.

— Быть в Афинах и не поговорить с Сократом! На что же тогда человеку дан язык?

Прохожий афинянин указал ему под портиком Академии задумчиво гулявшего небольшого человека с невзрачным лицом:

— Это Сократ.

«Такой великий муж мог бы быть повыше ростом и повиднее. Впрочем, мудрецы об этом не заботятся!» — подумал беотиец.

Он пошел навстречу Сократу и глубоко ему поклонился.

Сократ учтиво ответил на поклон и прошел мимо.

Беотиец опять забежал вперед и поклонился.

Сократ улыбнулся, поклонился и продолжал прогулку.

Тогда беотиец снова забежал вперед и сказал:

— Привет тебе, мудрейший из смертных!

Сократ остановился, засмеялся глазами и сказал:

— Видел ли ты всех людей на свете?

— Н-нет!

— Раз ты их не видел, ты не мог и говорить со всеми людьми на свете. Не так ли?

— Совершенно верно.

— Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: «Мне кажется, что ты мудрейший из людей»?

— Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.

— Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?

— Выходит, что так.

— Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?

— Д-да!

— Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?

— Нет.

— Значит, ты не плут? Кто же ты в таком случае? Реши сам!

«Однако!» — подумал беотиец и сказал:

— Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?

Сократ улыбнулся.

— Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?