И все из-за того, что нелегкая меня дернула написать в сочинении то, что я подумал!
Меня заинтересовали сочинения во французской школе, и я обратился к моему маленькому другу:
— Нельзя ли достать сочинения твоих товарищей? Мне хотелось бы посмотреть.
— А вот придите к нам в воскресенье завтракать, — у меня будут двое товарищей. Я им скажу, чтоб захватили тетрадки.
Один из этих маленьких писателей оказался человеком ученым. Он посмотрел на свою задачу серьезно, написал длинное сочинение и щеголял ученостью. Он сообщал своему воображаемому другу не только о внешнем виде зверей, но и об их нравах, привычках, образе жизни на воле. Сообщал, что львы, тигры и пантеры принадлежат к «семейству кошек» и т. п.
Другой был большой фантазер. Вид каждого зверя напоминал ему какую-нибудь страницу из прочитанных путешествий. И он описывал больше охоту на этих зверей. Описывал с таким увлечением, словно участвовал во всех этих охотах сам.
«Бить бизона пулей в голову положительно невозможно! — восклицал он. — Пуля сплющится, и охотник должен выждать момент, когда разъяренное животное кинется на него, наклонив голову, и тогда бей пулей в крутую шею!»
Всякий писал по-своему. Всякий жил в сочинении своей жизнью. Каждый писал то, что он действительно думал.
А учитель следил за тем, чтоб мысли были изложены правильным родным языком, и ставил за это изложение «очень хорошо» и серьезному сочинителю, щеголявшему ученостью, и мальчику, несомненно обладавшему творческой фантазией, и ребенку, склад ума которого расположен к шутке.
Разве художественная фантазия или остроумие — недостатки?
Дети, это — цветы. Нельзя же ведь требовать, чтоб все цветы одинаково пахли.
Пусть дети умеют хорошо излагать то, что думают. В этом и состоит обучение родному языку.
Но никто не кладет свинцового штампа на их мысль:
— Думай вот так-то.
А у нас!
Урок русского языка.
— Разбор «Птички божией». Мозгов Николай!
Встает маленький и уже перепуганный Мозгов Николай.
— Мозгов Николай! Разберите мне «Птичку божию». Что хотел сказать поэт «Птичкой божией»?
Мозгов Николай моргает веками.
— Ну! Мозгов Николай! Что хотел сказать поэт?
— У меня мамаша больна! — говорит вдруг Мозгов.
— Что такое?
— У меня мамаша больна. Я не знаю, что хотел сказать поэт. Я не мог приготовить.
— У Мозгова Николая мамаша всегда бывает больна, когда Мозгов Николай не знает урока. У Мозгова Николая очень удобная мамаша.
Весь класс хихикает.
— Я ставлю Мозгову Николаю «нотабене». Голиков Алексей! Что хотел сказать поэт «Птичкой божией»?
— Не знаю!
— Голиков Алексей не знает. В таком случае Голиков Николай.
Голиков Николай молчит.
— Голиков Алексей и Голиков Николай никогда ничего не знают. Постников Иван.
— У меня, Петр Петрович, нога болит!
— При чем же тут поэт?
— Я не могу, Петр Петрович, стоять!
— Отвечайте в таком случае сидя. Постников Иван и сидя не знает, что хотел сказать поэт. В таком случае Иванов Павел!
— Позвольте выйти!
— Что хотел сказать поэт «Птичкой божией»?
— Позвольте выйти!
— Иванов Павел хочет выйти. Иванов Павел выйдет на целый класс!
И уроки-то русского языка идут на каком-то индейском языке! Словно предводитель команчей разговаривает:
— Бледнолицый брат мой — собака. Язык бледнолицего брата моего лжет. Я сниму скальп с бледнолицего брата моего!
В это время над задней скамейкой поднимается, словно знамя, достаточно выпачканная в чернилах рука.
— Патрикеев Клавдий знает, что хотел сказать поэт. Пусть Патрикеев Клавдий объяснит нам, что хотел сказать поэт!
Патрикеев Клавдий поднимается, но уверенность его моментально покидает: «А вдруг не угадаю».
— Почему же Патрикеев Клавдий молчит, если он знает?
Все смотрят на Патрикеева и начинают хихикать. Патрикеев Клавдий думает: «Не попроситься ли лучше выйти?» Но стыдится своего малодушия и начинает неуверенным голосом:
— В стихотворении «Птичка божия» поэт, видимо, хотел сказать… хотел сказать… вообще… что птичка…
А класс хихикает все сильнее и сильнее:
«Ишь какой знающий выискался! Знает, что поэт хотел сказать! Этого никто, кроме Петра Петровича, не знает!»
Патрикеев готов заплакать:
— Прикажите им, чтобы они не смеялись… Тут вовсе нечему смеяться… Поэт хотел сказать, что птичка вообще не работает, ничего не делает… и все-таки сыта бывает…
— Не то! Пусть Патрикеев Клавдий сядет и никогда не вызывается отвечать, когда не знает. Никто не знает, что хотел сказать поэт в «Птичке божией»? Никто? Ну, как же так? Это так просто.
И учитель объясняет:
— Вкладывая песню о птичке божией в уста кочевых и неоседлых цыган, поэт тем самым хотел изобличить перед нами низкий уровень этих цыган. Ибо только с точки зрения…
— Петр Петрович, будьте добры помедленнее. Я не успеваю записывать! — говорит первый ученик.
— Надо понимать, а не записывать! Ибо, говорю я, только с точки зрения кочующих и беззаботных цыган, может служить предметом восхваления такая беззаботность птички. Похвала же птички за ее праздность и ничегонеделание была бы немыслима в устах такого просвещенного человека, каким, бесспорно, является поэт. Все поняли?
— Все поняли! — хором отвечает класс.
— Мозгов Николай, повторите!
— Поэт вкладывает птичке в уста…
— Садитесь. Повторяю еще раз. Вкладывая в уста не птичке, а цыганам, поэт, несомненно, думал этим… Ну, да все равно! Запишите.
И все зубрят к следующему уроку это обязательное «толкование птички».
И так со всем, что только читается и обсуждается в классе.
И чем больше школьники читают и обсуждают, тем больше они отучаются думать, разбирать, понимать.
Похоронным звоном над самостоятельной критической мыслью звучит каждое учительское:
— Поэт хотел этим сказать…
Своя мысль заменяется штампованной мыслью обязательного и узаконенного образца.
Никто уж и не пытается думать. Все равно не попадешь и ошибешься. Учитель скажет, как это надо понимать на пятерку!
Нет ничего более притупляющего, как гимназические «сочинения по русскому языку».
В провинции у меня был добрый знакомый, видный общественный деятель и необыкновенно чадолюбивый родитель.
Когда его дети держали экзамен, экзамен держал весь город. Одни знакомые, — мой приятель был большой хлебосол, у него всегда бывал весь город, — одни знакомые летели хлопотать у попечителя, другие у директора, третьи разлетались по учителям.
Если кому-нибудь из детей задавали трудную задачу по алгебре, в решении ее принимали участие профессора математики местного университета. В дни «сочинении на дом» приглашались на помощь адвокаты и литераторы.
И вот старшему сыну задали задачу на тему:
— О пользе труда.
Была созвана консультация. Отец ходил, разводя руками:
— Черт знает, какие темы задают детям. Поистине не понимаю, какая такая польза труда! Труд — это проклятие. Бог, изгоняя из рая, проклял людей трудом!
Мы наперерыв старались изложить перед юношей все полезные стороны труда.
Рисовали самые соблазнительные перспективы.
— Вот что можно на эту тему написать!
— Вот что еще можно прибавить!
— Вот еще что!
Но юноша качал головой:
— Нет, это не то! Это все не годится. Придется, папа, пригласить Семена Пуприкова!
Семен Пуприков был ученик другой гимназии, но «человек знающий».
— Он на сочинениях собаку съел.
Пуприкова пригласили обедать на другой день, и родственница, заведовавшая хозяйством, спросила даже:
— А что этот твой Семен Пуприков любит? Не сделать ли по этому случаю блинчики с творогом? Такие, подрумяненные. Или лучше будет оладьи с вареньем, только пожирнее?
Наше самолюбие было, черт возьми, задето! И на следующий день мы, и присяжные поверенные, и литераторы, явились на обед с Семеном Пуприковым.
Пуприков оказался мальчиком небольшого роста и очень головастым.
