— Достаточно, — сказал Матапаль, — дальше.

Второй секретарь выключил экран.

— Сто восемьдесят линейных кораблей, — сказал он. — Такое же количество, не позже чем через месяц, выйдет из доков.

— Можно ли ручаться за команды?

— Двенадцать тысяч моряков вполне надежны. Двенадцать тысяч колеблющихся. Остальные…

— Я вас слушаю.

— Остальные опасны.

Матапаль положил ноги, обутые в грубые, но страшно дорогие башмаки, на ручку кресла. Кресло бесшумно повернулось на винте.

Матапаль помолчал.

— В вашем распоряжении одиннадцать минут, — сказал он. — Продолжайте.

Второй секретарь подошел к распределителю. В течение пяти минут Матапаль увидел маневры танков, эволюции восьми эскадрилий истребителей, испытание недавно введенных в армии магнитных волн, останавливающих на расстоянии моторы и парализующих железные механизмы. Он увидел маневры двенадцати армий, происходящих в разных частях земного шара. Горные пушки, с забавными ящичками, прыгали по морщинам Гималаев. Автомобили, как гусеницы, переползали через Сахару, и колониальные пехотинцы в белых тропических шлемах вязли по колено в желтеньком песочке возле пирамид. Пехотные цепи синих французов катились через зеленые лужайки Эльзаса, и дым походных кухонь смешивался с белым цветом яблонь.

— Довольно, — сказал Матапаль. — В вашем распоряжении осталось еще четыре минуты, и я хочу видеть доки.

Второй секретарь подошел к распределителю.

— Доки Реджинальд-Симпля. Девяносто линейных кораблей. Шестьдесят тысяч рабочих. Работа производится в две смены круглые сутки.

Второй секретарь нажал кнопку. На экране возникло предместье Реджинальд-Симпля. Среди серых кубов домов и труб, транспарантов кабелей, черепичных крыш, стеклянных и стальных стен легко и воздушно стояли броневые решетки доков и грациозные конструкции кранов. Второй секретарь повернул рычаг, и панорама местности легко и неторопливо поплыла перед глазами Матапаля.

Вдруг Матапаль быстро перебросил ноги с ручки кресла на пол, и его затылок побагровел.

— Что это значит?

Второй секретарь приподнял левую бровь.

— Дым… что это значит? Трубы…

Матапаль бросился к распределителю и остановил движение панорамы.

— Я не вижу дыма. Я не вижу движения людей. Я не вижу работы. Что это значит?

Второй секретарь кинул в рот две лепешки и кончиками пальцев тронул седеющие виски. Он не шевелился.

— К черту лепешки!.. — завизжал Матапаль. — Говорите, что это значит?

Второй секретарь быстро выплюнул лепешки в руку и пробормотал:

— Мы не предвидели… Мы не предполагали… что они пойдут на это…

— Вы не предполагали? — грозно воскликнул Матапаль.

— Но Галифакс гарантировал…

— Галифакс осел и негодяй! Но куда смотрели вы, милостивый государь? И почему я не был своевременно поставлен об этом в известность?

— Я был в полной уверенности, что Галифакс…

— Довольно! Оставьте свои оправдания при себе. Срок вашего доклада истек. Но, ввиду важности событий, я даю вам лишних десять минут. Их требования? В двух словах.

— Они требуют всеобщего разоружения, восьмичасового рабочего дня и всех политических прав.

— О! И вы молчали?

— Я не предполагал, что дело может зайти так далеко. Кроме того, Галифакс…

— Еще одно упоминание о Галифаксе, и я прикажу моему лакею ударить вас по щеке. Кто организатор?

— Стачечный комитет Объединенного союза рабочих тяжелой индустрии.

— Руководитель?

— Пейч.

— Число бастующих? Список предприятий? Проект ликвидации? Через полчаса они должны быть у меня на столе. Я не задерживаю вас больше.

Второй секретарь взялся было за коробочку лепешек, но рука его повисла в воздухе. Он быстро повернулся и вышел из комнаты.

— Сегодня приема не будет! — крикнул Матапаль лакею. — Оставьте меня одного. Ступайте.

Оставшись один, Матапаль некоторое время смотрел на экран, на котором стояла разноцветная панорама дока. На широких заводских дворах, заваленных грудами ржавого железа, было пустынно. Воздух, обыкновенно пропитанный дымом тысяч труб, был удивительно чист и прозрачен. Вон через дорогу переходят двое детей — мальчик и девочка. Вероятно, школяры.

Матапаль повернул ухо к микрофону и прислушался. Слабый, тонкий, смутно знакомый звук поразил его слух. Он, этот звук, как будто тянулся тончайшим золотым волоском, легкой вибрирующей трещиной.

— Ставлю сто против одного, что это поет петух.

Матапаль выключил панораму, подошел к окну и закурил египетскую папиросу.

— Да, — сказал Матапаль, — это поет петух, и борьба только начинается.

Вдруг он побагровел и топнул ногой.

— Галифакс, Галифакс… хотя бы тысяча Галифаксов… Нет, положительно, человечество слишком заражено этими опасными бреднями прошлого века. Достаточно и того, что над ними висит дамоклов меч СССР, притягивающий к себе больше половины земного шара! Человечество заражено гангреной. Человечество требует немедленной и серьезной операции. И я ее произведу. Довольно.

…Пейч в последний раз покрутил в мундштуке трубки раскаленной проволокой, внимательно посмотрел его на свет и, оставшись вполне довольным, ввинтил мундштук в чубук. Он растер на ладони немного кепстена, подсыпал из холщового мешочка друма, пересыпал смесь в другую ладонь и, не торопясь, набил трубку. В его распоряжении оставалось добрых полтора часа. Он вынул из кармана зажигалку, со свистом провел колесиком по зубчатой коже большого пальца и закурил.

— Посмотрим, — сказал он задумчиво. — Посмотрим. На нашей стороне хотя бы уже то преимущество, что мы можем бороться, не выходя из своих квартир.

Елена бесшумно вошла в кабинет отца. Она остановилась на пороге и взялась рукой за косяк двери. Ее заплаканное лицо было припудрено.

Карты обоих полушарий были разостланы на полу, и профессор Грант ползал на четвереньках по желтым материкам, поминутно роняя в синие океаны свои очки-консервы и поворачивая голову к черной доске, сплошь испещренной косыми колонками цифр.

Он держал в руках громадный красный карандаш.

Урча, как собака, которая гложет кость, он деловито перечеркивал красными крестами острова и материки и над перечеркнутыми местами ставил загадочные знаки.

— Отец, — тихо сказала Елена.

Профессор Грант продолжал свое странное занятие.

— Отец! — Елена повысила голос. — Отец! Что это значит?

Профессор Грант зачеркнул Африку, тщательно справился с записью на доске, аккуратно записал над крестом цифру и, подняв упавшие консервы с острова Елены, пробормотал:

— Да… В чем дело? Ах, это ты! — Он наконец заметил дочь. — Ах, это ты, Елена! Видишь ли…

Профессор Грант виновато надел очки, почесал себе переносицу и растерянно покашлял.

— Видишь ли, Елена… Мои вычисления оказались совершенно правильными. Человечество обречено, но…

Проблеск легкой надежды пробежал по лицу Елены.

— Но? — воскликнула она. — Что «но»?.. Ради бога…

— Но дело в том, что я сделал новое поразительное открытие. Садись сюда, я сейчас тебе все объясню.

Елена прошла через Северный полюс и села на Францию, поставив ноги на Атлантический океан.

— Да, — сказала она, обхватив колени маленькими смуглыми руками.

Профессор Грант стал на колени, уронив при этом очки в Сахару, и торжественно потряс над головой красным карандашом.

— Мы спасены! Слушай меня внимательно.

И профессор Грант объяснил своей дочери все.

Он ползал по Северному и по Южному полушариям, деловито размахивая карандашом, сыпал цифрами и формулами, ронял и вновь поднимал очки, задыхаясь от нетерпения и восторга.

Наконец, он сказал самое главное:

— Перерождение земной коры начнется у Южного полюса и захватит Южную Америку и Австралию. Эти материки опустятся в океан. Гм… Отлично. Я их зачеркиваю. Дальше. Я зачеркиваю Азию, Европу, Северную Америку и Африку. Попутно мы зачеркнули острова и архипелаги. Гм… Что же мы видим?..