Кстати, «о птичках». Воспользуюсь случаем и расскажу одну историю, имеющую некоторое отношение к смещению времен.

В октябре 1965 года, после публикации в «Юности» моего романа «История одной компании», я устроил банкет для редакции в ресторане Дома кино. И не потому, что получил кучу денег, а потому, что догадывался: мой новый роман ничего, кроме синяков и шишек, «Юности» не принесет. Приглашенные начинают собираться в зале, оживленный гул голосов… Вдруг возникает Евтушенко — тогдашний член редколлегии «Юности» — и трагическим шепотом (какой он великолепный актер!) мне сообщает: «Толя, я привел с собой Бродского. Его только что выпустили из ссылки. Он умирает с голоду. Разреши ему тут посидеть и поесть». Я сказал — ради бога, никаких проблем. «А Полевой не будет возражать?» — спросил Евтушенко, испытующе глядя на меня. Я сказал, что на банкете я хозяин и мои гости — это мои гости. Я поздоровался с Бродским, посадил его рядом с Евтушенко, и дальше он как-то выпал из поля моего зрения. Ибо для гостей, надеюсь, банкет был праздником, а для меня — мероприятием: по традиции, я должен был произнести тост, развернутый и проникновенный, за каждого человека в редакции, начиная с главных — Полевого и Преображенского — и кончая секретаршей-машинисткой, чтоб никто не обиделся, — не меньше двадцати спичей. Как написал бы Катаев:

«Сколько было выпито, сколько было выпито!»

Через много-много лет запоздалый отклик на этот банкет я услышал от Эллендеи Проффер, американской издательницы Бродского: «Бродский мне рассказывал, что однажды случайно оказался с тобой за одним столом и ты вел себя очень странно. Предлагал выпить то за Полевого, то за Преображенского…»

Что называется, поэтическое видение мира.

Думаю, еще через много лет поклонники Бродского, а его сейчас в России обожествляют, с возмущением воскликнут: «Гладилин претендует, что сидел за одним столом с самим Бродским!»

Однако вернемся к Катаеву. «Новый мир» продолжал регулярно публиковать новые повести Катаева, которые в Москве уже не вызывали такой агрессивной реакции, как «Алмазный мой венец», а скажем так — кисло-сладкую улыбку (хотя, помнится, после «Уже написан Вертер» страсти опять разгорелись). И каждый раз рупор империализма «Свобода» одобрительно отзывалась о советском классике. Но теперь, чтоб избежать упрека в субъективности, я приглашал к микрофону Некрасова, и мы вместе анализировали творчество Катаева. Некрасов был более строг к его политическим эскападам — дескать, уважаемый Валентин Петрович, я тоже, как и вы, состоял в партии, верил в революцию и советскую власть, все же сколько лет прошло, пора бы что-нибудь понять! И каждую нашу «Беседу у микрофона» мы, не сговариваясь, заканчивали так: «Катаев в первую очередь Мастер. Давайте сначала научимся писать, как он, а уж потом будем критиковать».

Иногда я думал: имеем ли мы вообще право трогать Катаева? Он — чудом уцелевший осколок иной эпохи, со своей системой ценностей, и ему отказаться от этого — означало отказаться от собственной жизни. Ведь большинство его друзей, его современников — гордость нашей литературы, — как и Катаев, приняли революцию, участвовали, как говорится, в процессе, ну а потом, ну а потом. Как написал бы сам Катаев, после отступа, с новой строчки, цитируя автора двухтысячелетней давности:

«Не судите, да не судимы будете!»

В конце 89-го года, в разгар перестройки, я на неделю приехал в Москву. Поездка была неофициальной, я старался нигде не появляться, но Пепла Катаев, сын Валентина Петровича, убедил меня, что я должен, просто обязан навестить Эстер. Переделкинская дача с развалившимся забором, куда я когда-то, как в роскошную барскую усадьбу, привозил молодежные компании во главе то с Булатом Окуджавой, то с Мариной Влади, а Катаев разжигал на лужайке костер и веселился вместе с нами, — так вот теперь эта дача показалась мне убогой и невзрачной. И не было хозяина… А в остальном — Эстер по-прежнему нянчила маленькую девочку (правнучку) и радушно пригласила за стол. О чем можно поговорить за полчаса, когда не виделись столько лет? Катаев бы написал:

«О пустяках, о пустяках…»

В порядке информации, что ли, я сообщил, что откликался на каждую катаевскую книгу, садился к микрофону…

— Знаете, Толя, — ответила Эстер, — когда объявлялась ваша передача, посвященная ему. Валя вечером отключал телефон, закрывал на ключ дверь, зашторивал окна, и мы слушали радио.

Валентину Петровичу Катаеву в этом году исполнилось бы девяносто лет… О выдающемся музыканте говорят: «У него абсолютный слух». О Катаеве говорили: «У него абсолютный литературный вкус». В этом мы убедились в первые же дни его работы главным редактором «Юности». Впрочем, он был не только редактором, но и организатором нового журнала для юношества. Он вдохнул в него жизнь и дал ему такое прекрасное название, как нельзя лучше выражающее его предназначение и сущность.

Трудно было найти фигуру более подходящую на пост главного редактора «Юности», чем Валентин Петрович Катаев. Именно он, написавший повесть «Белеет парус одинокий» и «Я сын трудового народа», писатель, любимый многими поколениями юношей и девушек, должен был возглавить такой журнал. С легкой руки Катаева название «Юность» вошло в широкий обиход. Появились радиостанция «Юность», многие молодежные кафе, и даже одна из станций на железной дороге Тюмень — Сургут — Уренгой была названа «Юность-Комсомольская».

В редколлегию журнала вошли писатели, хорошо знающие духовные запросы молодежи, ее жизнь и влечения: Григорий Медынский, Мария Прилежаева, Виктор Розов, Ираклий Андроников, Николай Носов, Самуил Маршак…

Первыми читателями «Юности» были дети войны. Именно им, познавшим военные невзгоды, предназначался новый журнал, который призван был стать их искренним другом и советчиком.

Мне посчастливилось работать с Катаевым с первых дней существования «Юности». Через два-три месяца после моего прихода в журнал он назначил меня ответственным секретарем редакции, а впоследствии ввел в редколлегию. Работать с ним было легко и интересно. У него была потрясающая память. Он часто рассказывал всякие занятные истории о своих встречах с Маяковским, Горьким, Есениным, Олешей и другими писателями.

В новый журнал напористо и щедро хлынула творческая молодежь. Начинающие писатели и те, кто уже имел первые публикации, несли в редакцию свои произведения. Катаев сам отбирал перспективные вещи и давал «добро» на их печатание. Многие из тех, кто дебютировал в те дни в «Юности», стали известными писателями и до сих пор помнят добрые советы, которыми напутствовал их Катаев. Став затем авторами «взрослых» журналов, они не порывают связи и со своей «альма матер».

При нем напечатали в «Юности» первые или наиболее значительные произведения тех лет такие прозаики, как А. Алексин, В. Амлинский, А. Адамов, А. Приставкин, Л. Карелин и другие. А также поэты, в ту пору только-только переступившие порог литературного дебюта, — Б. Ахмадулина, Р. Рождественский, Евг. Евтушенко, В. Берестов, А. Вознесенский, Р. Казакова, С. Евсеева, В. Костров, О. Дмитриев, Дм. Сухарев… Много молодых поэтов привел в журнал Н. Старшинов.

«Юность», чей первый номер вышел ровно 32 года назад, быстро стала популярной. Первоначально тираж журнала составлял всего сто тысяч экземпляров. К началу шестидесятых годов он уже превысил полмиллиона. Сейчас, когда тираж «Юности» перевалил за три миллиона экземпляров, та цифра выглядит скромно. Но в те времена это был рекорд для литературных журналов.

Когда Катаев был назначен главным редактором «Юности», он еще не был членом партии. Как-то его заместитель Сергей Николаевич Преображенский сказал:

«Валентин Петрович, а вы не думаете вступить в партию?» Он ответил: «Да, я давно собираюсь это сделать. Только не знаю, с чего начать!» Ему с радостью дали рекомендации. Вскоре он был принят в ряды КПСС.