К сожалению, он сам узнал слишком поздно о гнусных планах Винчестера.
Заседание назначено на десять часов следующего дня, и лисица Винчестер, пользуясь отсутствием Матапаля, несомненно сумеет склонить на свою сторону акционеров. Тогда Матапаль разорен.
До заседания оставалось двадцать два часа.
От Москвы до Берлина не менее тысячи пятисот километров. Матапаль не может успеть.
Экстренная телеграмма — да. Это единственное, что мог сделать доверенный Матапаля, честный и исполнительный немец.
И он это сделал.
Затем он поднял двумя пальцами сигару, ласково кивнул бородатой тирольке и, заложив руки в карманы полосатых штанов, отправился пешком на Гартенштрассе в один нейтральный дом, где любой господин его возраста и темперамента мог очень дешево и очень весело провести остаток ночи.
Итак, доверенный Матапаля веселился, телеграмма летела, но сам Матапаль еще ничего не подозревал.
IV
В течение целого дня Матапаль обделывал свои дела. Подобно художнику, кончающему картину, он наносил последние удары кистью.
Он стремительно колесил по Москве. Его безупречную соломенную шляпу с муаровой лентой и серый шевиотовый пиджак самого модного покроя можно было встретить везде.
Матапаль мерцал за стеклами телефонных будок, он изгибался над пюпитрами банкирских контор, с ловкостью фокусника он вывинчивал золотое перо из очень дорогой автоматической ручки и с треском выдирал листки из блокнота.
Матапаль высчитывал на левом манжете разницу курсов, в то время как на правом были записаны номера телефонов, домов и комнат. Он переводил рубли в доллары, доллары во франки, и наоборот. Он посылал экстренные телеграммы, ломился в окошко спешной почты, обжигался кофе в Эрмитаже и совал в карман «Экономическую жизнь».
Матапаль крутил пуговицу на жилете нужного человека, топал замшевыми кремовыми туфлями на ненужного маклера, кидался в лифт, открывал дверцы автомобиля и отражался вверх ногами в расчищенном в лоск паркете иностранной миссии.
В девятом часу вечера рабочий день Матапаля блестяще окончился.
Он простоял минуту в холодном дыму и треске душа, вытерся махровым полотенцем, стал сизым и переоделся.
Теперь он мог развлечься.
Матапаль вышел на Театральную площадь. Небо было еще светлым и зеленым. Часы на трамвайных остановках светились восходящими лунами. Зеленые лошади над латинским портиком Большого академического театра монументально презирали трамваи и моторы.
Последний аэроплан возвращался на Ходынку, грохоча над Кремлем, и мальчишки, задрав головы, с криками лупили по Волхонке за моторной птицей.
Но взрослые уже давно перестали обращать внимание на самолеты.
Чудо стало бытом.
Матапаль посмотрел вверх.
Его коммерческий мозг никак не мог согласовать разницу курса с легкой, прочной машиной, стремительно передвигавшейся в воздухе и наполнявшей кварталы города грохотом и металлическим пением. Он ненавидел ее.
— Гражданин, пожертвуйте на Воздушный флот!
Матапаль остановился.
Перед ним стояла стриженая девица в очках, с красной лентой через плечо. Матапаль опустил в кружку небольшой кредитный билет. Девица вынула из корзиночки медную ласточку и приколола к лацкану фланелевого пиджака Матапаля.
— Гражданин, с этой минуты вы друг Воздушного флота. Поздравляю вас!
— Позвольте! — закричал Матапаль.
Но девица с красной перевязью уже скрылась.
Матапаль косо посмотрел на птичку, которая аккуратно сидела у него на груди.
— Черт возьми, — пробормотал Матапаль и отправился на Кузнецкий мост.
Там в этот час было возбуждающее оживление. Красавицы самых разнообразных стилей, наружностей, возрастов и возможностей смугло отражались в золотистых стенках галантных магазинов.
Матапаль был весьма склонен к легкомысленным авантюрам невинного свойства.
Он остановился на углу Петровки и, озарив спичкой свои толстые щеки и поля соломенной шляпы, закурил сигару.
Закуривая, он бегло прицелился в высокое белое эспри. Дама улыбнулась краем вишневого ротика. Она безошибочно оценила этого полного, элегантного и, конечно, вполне кредитоспособного иностранца.
Матапаль приложил руку к шляпе.
После короткой перестрелки глаз и шагов она была разбита наголову. Матапаль сказал «сударыня» и взял ее под руку.
В двенадцать часов ночи лифт поднимал Матапаля и его даму на крышу дома Нирензее.
Матапаль морщился. Он положительно боялся высоты. Гораздо лучше было бы поужинать в Эрмитаже. Там было низко и котлеты были, конечно, лучше.
Но дама была другого мнения. Дамы вообще всегда склонны к высотам и пристрастны к звездам.
— Матапаль, вы трус! Вы боитесь высоты. Какой же вы после этого друг Воздушного флота?
Матапаль рассердился.
Он вырвал из лацкана медную птичку и бросил ее под ноги. В это время лифт остановился. Мальчик в красной курточке открыл дверь.
— Пожертвуйте на Воздушный флот!
Матапаль остановился.
Стриженая девица посадила на его грудь медную птичку и сказала штампованным голосом:
— Гражданин, с этой минуты вы — друг Воздушного флота. Поздравляю вас!
Матапаль сунул в кружку кредитку.
Девица исчезла.
— Это — рок, — пробормотал Матапаль и вдруг почувствовал совершенно необъяснимое волнение и тошноту.
Они сели за столик. Ветер гулял по изумительные; скатертям, и звезды переливались в небе и в стаканах. Играл оркестр.
Внизу шумела ночная Москва.
Там ползли светящиеся жуки автомобилей и последних вагонов трамвая. Из ярких окон пивных и ресторанов неслась музыка, смешиваясь с гулом толпы и треском пролеток.
Светящиеся рекламы были выбиты на крышах электрическими гвоздями.
Экраны светились голубым фосфором, показывая курс банкнотов, прейскуранты вин, виды Нижнего Новгорода и последние конструкции аэропланов.
Матапаль взглянул вниз и увидел ослепительную надпись: «Жертвуйте на Воздушный флот».
У него закружилась голова, и необъяснимое предчувствие приближающегося несчастья засосало под ложечкой.
— Заморозьте бутылку Абрау-Дюрсо, — сказал Матапаль лакею.
Медная птичка аккуратно и зловеще сидела на его груди.
V
Извините!
Здесь я опять принужден возвратиться к поэту Саше. Это необходимо. Два слова.
Я должен только заметить, что он сидел в пивной с друзьями и пил пиво. Кроме пива, он пил также похожий на чернила портер. На столе стояло очень много бутылок, хирургически нарезанная вобла исправно возбуждала жажду. Дочерна выпеченные яйца служили великолепным фоном для красных скорлупок раков, а хор пел:
В каком-то непонят-анам сне
Он овладел, без-умец, ма-но-ою!
Саша кричал:
— Сказал, что получу? И получил. Написал и получил. И никаких гвоздей. Такого наворотил, такого наворотил! Еще парочку пива! Одно слово — монтаж. А-ва-н-тюра! Пейте, сукины дети!
Он пьянствовал третий день.
А телеграмма доверенного грустно пела в проводах международного телеграфа о всех подлостях Винчестера.
VI
На улице уже было четверть четвертого утра. Светало.
В номере было еще три с четвертью ночи.
Матапаль с треском распечатал телеграмму.
Он испустил тихий вопль и опустился в кресло.
Этот вопль был похож на вопль рыболова, когда выдернутая из воды большая рыба вдруг переворачивается на солнце никелевым ключом, описывает сабельную дугу и с веселым плеском падает с крючка в воду.
Матапаль прочел телеграмму еще четыре раза.
Он почувствовал, что колени у него слабеют, а лысина покрывается жемчужной испариной.
— Черт возьми! Я должен быть там!
Увы, это было невозможно: полторы тысячи километров и восемнадцать с половиной часов.
— Нет, это немыслимо. Значит, я — банкрот.
У него дрогнули коленки.
— Нет, нет, и еще шестьдесят раз нет!
