— Но какой это имело смысл? Истекло три минуты, и они бросились врассыпную… Что можно было сделать?

— Как это что? — в бешенстве прокричал человек, державший руку в кармане. — Стрелять вдогонку! Убитый или раненый, но хоть один да попался бы!

Он задыхался от злости и, еще раз бросив испепеляющий взгляд на попавшего впросак шпика, повернулся и, тяжело ступая, удалился.

Три минуты… Волох взял на себя всю ответственность за операцию, к тому же попросил, чтоб за нею проследил и Кишинев. Он принял самые строгие меры предосторожности, даже сосчитал шаги, которые предстояло пройти людям, не говоря уже о связи и путях отхода. Но самым главным, конечно, был категорический приказ: "Ни одного арестованного!"

Все было строго выверено — и расстояние до площади, и время, какое отводилось на скандирование фразы "Долой фашизм!", и расстановка на нужных местах людей, — одним словом, Волох предусмотрел все, стараясь провести операцию так, чтобы полиция и сигуранца не смогли никого схватить.

Населению также незачем было слишком долго рассматривать подпольщиков…

"Что скажет Зигу Зуграву?" — много раз спрашивал себя Волох. Его ждали на инструктаже, который созывался в крохотном, полудеревенском доме, затерянном среди таких же халуп, заселенных, правда, своими людьми, "хозяевами", которые должны были следить за всей улицей и в случае какой-либо подозрительной возни сообщать кому следует. Говорили, что там соберется много людей, будут рабочие, лицеисты, ученики из мастерских.

Уже давно стемнело; собирались попозже, расходиться наметили с наступлением дня. Горела только одна свеча, чтоб даже через малейшую щель в ставнях нельзя было заметить проблеска света… Кроме Зуграву должна была также прийти Илона…

Она уже здесь, вглядывается в лица людей, стараясь получше их запомнить, удержать в памяти, чтобы потом, при случае, твердо знать, где и когда видела человека.

На первый взгляд ее можно принять за молоденькую девушку, которой едва исполнилось двадцать. Короткая стрижка, густые пряди непокорных черных волос. Быстрая в движениях. В достаточно элегантном и вместе с тем неброском черном костюме.

Тускло горит свеча. По лицу Илоны пробегают тени, черные глаза пристально, изучающе всматриваются в полумрак комнаты.

Илона прибыла сюда совсем недавно, и для этого, как говорили подпольщики, ей пришлось перейти линию фронта.

Она ищет глазами Зуграву, но того почему-то не видно.

Откуда-то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер-кельнер самого шикарного ресторана в городе. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопающему в темноте, проливает на крышку несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб — шишковатый, в глубоких тенях Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по-прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по-видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха со стороны двери — в комнату вошел еще один человек, — слегка удлинилось и внезапно осветило несколько буханок хлеба, сложенных горкой на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.

— Несколько минут тишины, — проговорил кельнер, и все в комнате замерло. Похоже, он заподозрил что-то неладное, то ли по дороге, то ли уже у самого дома, и потому так напряженно застыл теперь.

— Тогда нужно накрыть эти караваи! — встревоженно воскликнул кто-то.

— Это еще зачем? — Невысокий, довольно щуплый человек даже возбужденно вскочил на ноги. — Не нравится, что ли, как испекли?

— Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, — шутливо бросил еще кто-то.

— Тогда зачем его прятать? Невзначай подумают, что куплен не на честно заработанные деньги, и захотят отнять! — слегка повернувшись в сторону Кику, проговорил кельнер. — В случае тревоги быстро накроем на стол и примемся отмечать серебряную свадьбу хозяйки. А вот и сама невеста! — Он указал на женщину явно городского вида, одетую между тем по-деревенски — она была в ярком цветастом фартуке и низко повязанном платочке.

— Буду очень рада… — расцвела женщина в доброй, приязненной улыбке.

Взяв со стола буханку, хозяйка протянула ее сидевшему рядом человеку.

— Не меньше восьмисот граммов, — проговорил тот, по-хозяйски подбросив хлеб на ладони.

— У нашего Гаврилэ, как всегда, вместо рук весы. Тогда тебе и делить: буханку на восемь ртов.

— Дай бог здоровья молодой хозяйке! Только где же твой суженый?

Каждый из находившихся в комнате принялся жадно жевать. Изо ртов густо повалил пар — казалось, дымится теплый, свежий хлеб, хотя причина была в другом: в доме не топилось.

— Ничего нет слаще хлеба! — раздался голос Илоны. — Добрый мастер выпек этот каравай, золотые у него руки!

— Подождите, несем котел с супом! — раздался тонкий мужской голос, и откуда-то из темноты, неся перед собой пузатый чугунок, появился худой, тонконогий, гибкий, как хворостина, человек. Он был в домашней куртке и в таком же, как у хозяйки, фартуке.

— Кажется, фасолевый суп! — принял кто-то из его рук чугунок.

"Похоже, я где-то видел его", — наморщив лоб, подумал пекарь.

— Хлеб без вареной пищи сытости не дает! — Человек удалился, чтоб тут же вернуться с горкой мисок, в которые принялся разливать суп. — Угощайтесь на здоровье, пусть пойдет на пользу, — слегка картавя, добавил он. — Вам всегда нужно быть здоровыми…

— Вам, между прочим, тоже не мешает поесть. Присаживайтесь с нами, — глядя в изможденное лицо хозяина, проговорил Кику.

— Нет, нет, только переводить добро… У вас — другие заботы, вам и нужно в первую очередь…

Где же все-таки Кику видел его? Теперь он заметил и ермолку на голове у хозяина, из-под которой спадали на виски жесткие курчавые волосы. Человек по-прежнему суетился у стола, разливая суп и раздавая миски.

— Никакого другого суженого нашей хозяйке не требуется! Но где, скажите на милость, вам удается прятать его? — взглянув в сторону хозяйки, пытливо спросил он.

— Кажется, все, котел пуст, — смущенно проговорила женщина. — Но если они появятся, как быть тогда?

В ответ раздались шутливые слова:

— Вот и запустим в голову этим самым котлом!

— Товарищи, товарищи! — подал голос Тудораке Хобоцел, прикрывая ладонью трепещущий огонек свечи. — Кажется, все на месте, так давайте предоставим слово ответственному группы.

"А Зигу Зуграву почему-то нет. — Волох легким шагом подошел к столу. — Как бы чего не случилось… Или же вернулся в Кишинев и теперь снова должен добираться оттуда? Но нет, это исключается… — Ладонь с растопыренными пальцами, приставленная к свече, рассеивала и без того слабый свет, и теперь он напоминал тусклое мерцание огней на каком-нибудь крохотном полустанке, затерянном в глухой ночной степи… — Только б ничего с ним не случилось!"

— Товарищи! — неожиданно мягко, совсем неофициально заговорил он. — Начинать, конечно, следует с… — "С кого ж еще, как не с меня, — договорил мысленно. — Да, да, прежде всего нужно говорить о том, что руководитель группы все еще не на должной высоте… Только как, каким образом попроще и яснее высказать эту мысль?"

В наступившей паузе внезапно раздался приглушенный и вместе с тем жесткий голос Илоны, оказавшейся почему-то у входной двери:

— Сначала скажи, кто тебя направил сюда? Этого мало, что ты работаешь в механических мастерских, — кто именно из связных тебя прислал?

— Если не доверяете, то я могу и уйти, хоть сию минуту! — обиженным тоном возразил кто-то. — Мне и так давно пора быть дома!

Воцарилось молчание; все в комнате были ошарашены, не верили своим ушам. Тудораке Хобоцел торопливо снял нагар со свечи и, подняв ее над головой, пошел к двери, намереваясь разглядеть, кому это внезапно понадобилось срочно уходить домой. Он с головы до ног осветил говорившего: то был довольно высокий, крепкий парень, одежда которого отличалась обилием каких-то пряжек, ремешков, более же всего бросался в глаза солдатский пояс, очень щегольски затянутый поверх френча. Этот пояс яснее ясного выдавал парня, в особенности если учесть, что солдатская одежда была явно мала ему.