— Нет, нет, дорогой, мы, кажется, договорились! Можем погулять еще, если хочешь. Если нет, разойдемся без обиды…

— Конечно, давай погуляем! — согласился он. слегка обнимая ее за талию.

И повел в темноту, в сторону от дома.

— Как мне хотелось вовлечь его в нашу группу! — вновь заговорила она, теперь уже спокойным тоном. — Тем более что ходил разукрашенный всеми этими ремнями, значками, щеголял солдатским поясом. На войну, и никаких! С кем бы ни воевать, лишь бы воевать. По-том узнал, что я немного знаю немецкий язык, и начал приставать: научи хоть чему-нибудь! Станем шпионами, в пользу русских или тех же. немцев… — Она неслышно рассмеялась. — Держит под руку, а шагает все равно строевым шагом. Вместо того чтоб шептать на ухо о любви, о чувствах, болтает чепуху из газет… А я даже не знаю, что отвечать, — готов совершить любую глупость, все, что угодно. И в то же время — рабочий, гнет спину в мастерских. Невиданный случай! Меня, конечно, задело: подцеплю не где-нибудь, а тут же, у ворот мастерских! И что ты думаешь? В первый же вечер, разгуливая со мной в обнимку, послушно стал рисовать на стенах домов серп и молот. Потом говорит: зачем эти самодельные рисунки, если из-под развалин типографии можно достать печатный станок? Мда… Жаль только, что в глазах Илоны…

— Да, да, — стал поддакивать он с каким-то подчеркнуто отсутствующим, рассеянным видом. — Так что ты начала говорить про Илону?

— Никто на нас не обращал внимания — влюбленные как влюбленные, обнимаемся, даже целуемся… — заговорила она, мгновенно переменив тему. — Потом этот буйвол вошел во вкус, чуть что, сам лезет с объятиями и поцелуями. И… знаешь что? Должна сказать честно: это не было мне противно. Вот и не могу теперь понять: почему не показывается, осел? В особенности если учесть, что вышел на свободу только благодаря мне… Конечно, тебе, но он ведь этого не знает.

— Так вот, если уж зашла об этом речь… — еле слышно проговорил Дан. Осторожно держа девушку за руку, он вел ее по темным, окутанным мглою улочкам. — О том, что Антонюк не показывается на глаза, хотя ты хотела бы его видеть… Тут уж я ничем больше не могу помочь. Просьбу насчет освобождения, сама знаешь, выполнил, хотя и подвергался куда большей опасности, чем ты думаешь. Он и в самом деле задиристый парень, первый лезет в драку… — Он помедлил. — Не знаю, как ты намерена поступать дальше, и все же не трудно понять: по-моему, он никогда и не покажется. В лучшем случае ты услышишь о нем… — Он стремительно огляделся вокруг. — Не столько даже о нем самом, сколько о его поступках. Хотя вполне может быть, что о них вообще никто никогда не узнает. Ни ты, ни другие… Ведь сама подумай: это делается без лишнего шума, спокойно… Тем более если изолировать человека, предать его бойкоту…

— Вчера бедный Кику опять ходил под окном, — внезапно сказала она, как будто заполняя пробел в потоке признаний. — Но пока успела поднять фитиль на лампе, исчез.

— Прости меня, но я должен кое-что тебе сказать, — настойчиво проговорил Фурникэ, — по поводу твоих личных дел, хотя ты, конечно, не обязана отчитываться передо мной. Я никогда и не требовал этого… Хочу объяснить, почему я оказался возле пекарни: предполагал, что встречу тебя. Хочу посоветовать: как можно скорей бросай комнату, которую снимаешь, и возвращайся домой, к родителям.

— Как это может быть, Дэнуц? — Она остановилась и посмотрела на него: вид у парня был самый решительный. — Признавайся, что сморозил глупость, просто из-за плохого настроения! Признаешься?

— Нет, дорогая, на этот раз не признаюсь. Считай, что с тобой говорит юрист… Более того: и дома, у родителей, ты не должна ни с кем встречаться. Даже со мной. Теперь, надеюсь, поняла?

Снова оказавшись поблизости от дома, он резко повернул назад и, по-прежнему держа ее под руку, быстро направился в обратную сторону.

— Я просто хочу, чтоб ты наконец поняла, как обстоят дела, отнюдь не собираясь вмешиваться, поучать тебя, — заметил он. — Уясни же: речь идет не о подозрениях сигуранцы или других следственных органов, включая и "Полицию нравов", — он все-таки не отказался от возможности подпустить шпильку, — подозревают твои же, твои, сестрица! В чем ты могла убедиться и не встречаясь со своим пекарем. Но даже и он, тот самый, что влюб… В конце концов…

— Совсем недавно меня хвалили за "Стакан чая плюс танцы"! — совсем как школьница похвасталась она.

— Это я знаю.

— Ничего ты не знаешь!

— Разве ты сама не рассказывала?.. Помнишь, как радовалась? Восторгалась этим Карлом. И все же тебя предали бойкоту, изолировали, и как раз это обстоятельство попробуют использовать ради своих целей оккупанты. Подумай сама: если скомпрометирована своими, то этим остается только добавить последнюю каплю. Ваш ответственный, будучи очень бдительным человеком, может объявить…

— Замолчи, ради бога! Мне не нравится, как ты сейчас говоришь! Тем более что ничего, ровным счетом ничего не знаешь о нем! Не вспоминай даже его имени, я запрещаю это!

— На другую реакцию трудно было рассчитывать, — постарался уточнить он. — Дай бог, чтоб я ошибался, — ты лучше меня знаешь оборотную сторону борьбы. Зато мне хорошо известен фасад… известно, чего можно от них ожидать… Кроме того… как ни банальны эти слова, но я люблю тебя, поэтому не будем питать пустых иллюзий… Да, да, тебя любит "тип из полиции"! Он-то знает, как низко пали нравы! Смотри, чтоб завтра и тебя не объявили… Если только уже не сделали этого.

— Никогда, слышишь, никогда меня не объявят той, на кого ты намекаешь! — исступленно, в полном отчаянии воскликнула она.

— Ошибаешься. Частично это уже произошло. Подумай лучше о том, что никакие силы в мире теперь не смогут обелить тебя. Хотя сейчас еще можно…

— Есть человек, который сделает это! Который все может! — ожесточенно проговорила Лилиана. — Он не позволит…

— Да, есть. Только где он?

— Найду! Так я сказала и Кику…

— Даже так? И что же ответил твой Кику? — слишком нетерпеливо, как показалось ей, спросил Дан. Девушку охватило сомнение, у нее даже почернело лицо, слившееся на минуту с темнотой ночи.

— Почему тебя интересуют его слова? — более нетерпимо, чем самой бы хотелось, проговорила она. В это мгновение ей казалось, что она способна совершить какое угодно злое дело. — И с каких это пор он стал и для тебя "Кику"? Разве я знакомила тебя с ним?

— Именно ты, — ответил он с каким-то удивительным спокойствием, сразу же поднявшим его в глазах девушки. — "Я даже сказала об этом и Кику". Кто же, если не ты, так часто употребляет эти слова? Откуда ж еще мог я слышать его имя? От них, что ли? Неужели ты считаешь этого пекаря знаменитостью или настолько загадочной личностью, что даже нельзя произносить вслух его имя? Какие-нибудь сержанты, уличные патрули отлично знают его. В особенности они…

Темноту внезапно рассекли изогнутые, изломанные зигзаги молнии. Вслед за первой вспышкой последовали и другие, затем оглушительно ударил гром, прокатившийся несколькими волнами: сначала — просто глухой, басовитый, потом все более и более гулкий. Лилиана посмотрела на Дана — в какую-то минуту вспышка молнии осветила его с ног до головы: лицо у парня было болезненно бледным, глаза утопали в глубоких черных тенях, и эти глазницы, в которых не видно было глаз, внезапно вызвали у девушки чувство острой жалости к нему. В свете молнии он казался неправдоподобно длинным, с вытянутой вверх головой и заостренными плечами; ожидая новых ударов грома, он согнулся в талии, чтобы прикрыть Лилиану, однако более всего ее поразило выражение лица, напоминавшего в этой искаженности черт какого-то фантома из фильмов ужасов, которые она смотрела когда-то в детстве.

Была какая-то несправедливость в том, что он представился в таком устрашающем свете, хотя тем более нельзя было винить в этом его самого. Лилиана боялась, но не за Кику, нет — за кого-то другого. Хоть бы уж Дэнуц не обронил где-либо имя Тома Улму.