Он передавал из пекарни хлеб, подсказывал, какими путями лучше всего переправлять его пленным советским бойцам, учил, где и как прятать бежавших из лагеря… Как-то вечерними сумерками он повел ее и еще нескольких лицеистов за город. Ребята спрятались в кустарнике, чтоб кто-нибудь не заметил их случайно, и стали наблюдать за ним, он же стал показывать, как можно быстро, в мгновение ока, взобраться на телеграфный столб.

Потом по его примеру стали влезать на столб и они, пока он наконец торжественно не вручил им клещи, которыми перекусывают проволоку.

— Только смотрите, чтоб как-нибудь не дошло до нашего грозного ответственного.

— До кого? Но почему, почему?

— Исключается! — ответил Илие. — Получайте инструмент и действуйте — меня по рукам и ногам связала эта проклятая пекарня… Шагу не могу свободно ступить… Если арестуют — умрут с голоду пленные… И наши заключенные, политические… Я, ни много ни мало, пуп земли!

Нередко случалось, что голод гнал Лилиану в пекарню. Рабочие, зная, как относится к девушке Илие, принимали ее будто какую-то принцессу, и это было восхитительно… Порою у нее было ощущение — в особенности после того, как на горизонте появился Дэнуц, — словно она родная сестра девушки из рассказа Горького "Двадцать шесть и одна". Бедный Илие, что б он сказал, если б узнал о ее отношениях с Фурникэ… Конечно, перед другими не показал бы волнения, даже малейшего намека, потому что глубоко прячет свою любовь.

Девушка вскочила с постели, прикрутила фитиль в лампе, подошла к окну. Приподняв край занавески, выглянула во двор. Прислонившись лбом к стеклу, долго стояла неподвижно, опечаленно, затем отвернулась от окна. Выкручивать фитиль не хотелось, но и невмоготу было снова валиться на постель. Она присела на край кровати, опершись локтями о колени и положив на ладони подбородок.

Почему-то показалось, что во дворе снова кто-то ходит. Не выйти ли посмотреть? Однажды Илие уже незаметно подкрадывался к окну; быть может, пришел и сегодня? Едва они с Даном зашли в калитку, как возле дома промелькнула чья-то смутная тень, пропавшая в ночной тьме при их появлении.

"Сторожишь или следишь, Кику? — промелькнуло в голове. — Тебя послали сюда или же пришел сам?"

Но странное дело, на другой день пекарь тоже бродил где-то поблизости, она снова видела его, только теперь на улице. И на этот раз Илие не заговорил с нею. Именно тогда она впервые поняла, что пекарь влюбился.

"Теперь даже и он не появляется. Хотя кто его знает… чего доброго, бродит где-нибудь, вздыхая на луну… — с горечью подумала она. — Или по-прежнему истуканом стоит у калитки… Каким бы простым, с открытым сердцем он ни казался, пойди разберись, что таится в глубине! До сих пор, например, никто не знает, за какое уголовное дело его посадили в тюрьму, и ни один человек даже не осмелится спросить об этом".

Она стала прислушиваться… У калитки в самом деле кто-то ходит!

Быстро сунув ноги в туфли и набросив что-то на плечи, она выбежала во двор. Даже не погасила лампу, только задержалась на минутку запереть дверь — как бы не опоздать, не упустить момент! Она не понимала, не отдавала себе отчета, из жалости торопится к нему, из дружеских чувств или еще почему-то, только чувствовала, что обязательно должна повидаться с ним, поговорить, хотя бы недолго!

Но у калитки никого не было, и это оглушило ее, точно неожиданный удар в грудь. Поначалу она даже не поверила себе, вышла на улицу и стала озираться по сторонам — хотя так ли уж много можно было разглядеть в темноте? "Его нет, нет!" — упрямо, все более и более ожесточаясь, твердила она. Пробежала улочку до перекрестка, свернула налево, направо, снова вернулась, все так же торопливо, чтоб не прозевать, если все-таки увидит его… И успокоилась только тогда, когда окончательно убедилась, что Илие нет… Впрочем, вряд ли можно было сказать, что она успокоилась, — просто пропала злость и ожесточенность. Размышляя уже относительно хладнокровно, она решила пойти к нему домой, точнее, в пекарню.

Подойдя к низенькому, наполовину вросшему в землю зданию, крыша которого видна была как на ладони, девушка остановилась, обрадовавшись знакомому запаху дыма, валившего из трубы, мгновенно представив себе раскаленную, дышащую огнем печь и обнаженных по пояс пекарей, закладывающих на длинных лопатах хлеб в ее огненную пасть… Один только Кику, увидев ее, торопливо набросит на себя рубашку…

Одним прыжком она перемахнула несколько ступенек, ведущих в подвал, успев подумать, что со стороны сейчас похожа на лицеистку восьмого класса, единственную дочь состоятельных, хотя и разорившихся родителей…

— А где Илие? — как ни в чем не бывало спросила она у первого попавшегося рабочего, тащившего на плече деревянный лоток с аккуратно уложенными буханками хлеба.

Он был в одних брюках, и тело его колыхалось в такт с лотком, слегка раскачивающимся, точно коромысло. Какой-то акробат, цирковой артист… Стоит только захотеть, и он откуда бы то ни было вытащит Илие на свет… как фокусник: раз, два — и получай!

— Сейчас добуду, барышня, — ответил он приветливо, как показалось, с полным пониманием… Или же дело просто в том, что Илие куда-то отлучился?

И вдруг она оказалась лицом к лицу — откуда он только взялся, из-под земли, что ли? — с Ионом Агаке. Старик вышел на свет, стараясь заслонить плечами парня, державшего лоток, как будто рассердившись из-за того, что тот расхаживает без рубашки.

— Немного подожди, — обратился он к Лилиане не то дружелюбным, не то таинственным тоном. Потом шепнул рабочему: — А ты беги, беги, занимайся делом! — давая понять, чтоб оставил их наедине. — Подожди минутку! — И, наклонившись, еле слышно добавил на ухо: — Пошлите кого-нибудь в кладовку, пускай поскорее выставят оттуда плутоньера. Ну, давай, давай, живее!

Подождав, пока парень отойдет, он осторожно, легким прикосновением взял Лилиану за руку.

— Сейчас увидитесь с бригадиром, — сообщил после краткой заминки. — Если решила прийти без предупреждения — вообще-то нужно всегда договариваться, — значит, случилось что-то особенное, он крайне тебе нужен. Поэтому можно нарушить распоряжение. Правильно? — Он как бы и ее призывал отступить от правил, не бросаться изо всех сил искать Илие.

— Ага! — вздрогнула девушка. — Да, да… То есть… я даже не знаю, что сказать..

— Что тут скажешь… Тяжело, — сказал он, отходя вместе с нею подальше от двери. — Ох, тяжело, дорогая, взбираться на гору, но все равно нужно! Голгофа! И ни за что нельзя подкачать, выдохнуться… Сейчас я его приведу, — наконец сказал он. — Подожди тут.

Появился Кику, застегивая пуговицы на рубашке, которую он только сейчас натянул на тело.

Она следила за тем, как он приближался, торопливо скатывая с рук остатки теста. Мамочки, какие они у него крепкие и мускулистые! Покончив с тестом, Илие стал откатывать рукава рубашки, затем аккуратно застегнул пуговицы и на них.

— Добрый вечер, Бабочка, как хорошо, что решила заглянуть к нам, — проговорил он мягким, добрым голосом.

Она, правда, ожидала, что он куда больше обрадуется ее приходу, однако сразу же простила его, нашла оправдание:

— Извини, что не смогла предупредить. Ты, наверно, занят? — Она почувствовала внезапно, как рада видеть этого славного парня, как счастлива быть с ним рядом.

— Ничего, попрошу кого-нибудь заменить. Может, хочешь есть? Заходи ко мне. Я отлучусь пока на минутку, а ты подумай, чего хочется. Когда вернусь, скажешь.

Он убежал куда-то в дальний угол, когда ж вернулся, был уже без фартука, при полном параде. Брюки казались только что выглаженными, хоть отправляйся в центр на прогулку.

И вот она снова на пороге "кладовки", чулана, в котором хранились всякие бутыли, бочонки. Сколько бы раз она ни была в этом полутемном углу, ее неизменно охватывали одни и те же чувства.

— Я уже придумала, Илие! — на ухо, чтоб не рассмешить рабочих, сказала Лилиана. — Горбушку черного хлеба! Только с подгорелой корочкой, хорошо? — И спряталась у него за спиной.