И стал ждать ответа, хотя он опаздывал. Девушка выглядела сейчас сдержанной, и он даже недоуменно передернул плечами: с какой стати так пристально глядеть на него, мерить взглядом с ног до головы?
— Все это так, но сейчас, кажется, нет дождя.
Только тут он сообразил, в чем дело. Мгновенно сорвал с головы шапку и, смяв ее в руке, повторил слово в слово пароль, услышав взамен столь же точный и четкий ответ…
С тех пор прошло много времени. Но что-то осталось между ними, что-то наглухо закрытое, о чем ни он, ни она никогда не упоминали, потому что, наверное, не могли бы оправдать себя. Ее черные, неизменно волнующие глаза не хотели возвращаться к той ночи.
Вчера — взбалмошная девчонка, сегодня — инструктор из центра, которая впервые видит его.
Но если она не хочет возврата, то он не может отвергнуть того, что было, и в какой-то день, потом… если останется в живых… И если останется в живых она…
…Сколько все-таки времени прошло с тех пор? Какое это имеет значение? Ведь их календарь не исчисляется временами года, месяцами, днями — состоит из часов и минут… Сколько бы дней ни прошло, он страшно долго ходит на встречи, неизменно является на место по нечетным дням, наверняка зная, что не встретит ее, только снова и снова предается воспоминаниям. Илона не приходит и никогда не придет… Ладно, пусть она не любит его, но она лишила его доверия, подозревает…
Ну что ж, он все равно видит ее перед глазами в эти минуты… Если все-таки появится, покажется из-за угла? Как бывало не раз… Грациозная, свежая, оживленная, одним своим видом возбуждая и жажду жить и готовность в любую минуту пожертвовать жизнью… Нужно тщательно оглядеть улицу, еще раз проверить каждый перекресток…
Теперь ему будет о чем доложить центру. Ни слова от себя — только факты! Сначала вкратце о свечной мастерской баптистов, намек на операцию "Зажженный светильник". Потом, возможно, обрисует в нескольких штрихах Хараламбие, одетого в домотканые одежды, зимой и летом в островерхой кушме… С бородой и космами по плечи, никогда не знавшими ножниц. Он работает столяром, печником, вытачивает детали на токарном станке, сам же ремонтирует его, если выйдет из строя, льет свинец, паяет латунные предметы. Он же, конечно, изготовит и светильник… какой никогда еще не приходилось делать. С семью гнездами для свеч: три с одной стороны, три — с другой, посредине же…
Только у Илоны, наверно, не будет времени выслушивать всю эту ересь со светильником. Хотя почему же ересь? Похоже, она и в самом деле употребит именно это слово. Придется рассказать чуть подробнее, даже объяснить некоторые технические детали.
Можно рассказать о делах на фабрике, как разворачивается там работа… Прямо отсюда он должен идти на встречу с… табачным мастером. Впрочем, нет, об этом говорить не стоит, разве после того, как удастся отправить на фронт ящики с сигаретами. Расскажет только в том случае, если обойдется без арестов и расстрелов. Эх, если бы прошло удачно!.. По примеру операции с непарными ботинками, с этим машинистом паровоза, стрелочником и помощником кочегара! По имени, конечно, он никого не назовет…
Если все пойдет удачно, то он сам, своими руками, разберет рельсы на пути, куда должен будет прибыть состав с оружием. Сделать это нужно для себя, удовлетворить жажду по настоящему, опасному делу… Разумеется, он никому не скажет об этом, ни товарищам по группе, ни людям из центра, — пускай думают, что диверсия дело неизвестных мстителей, действующих втайне от всех. Подобная операция, наверно, на веки вечные излечит его от застенчивости, которая каждый раз овладевает им перед лицом рабочих.
По правой стороне улицы шли дома с четными номерами. Он перешел на противоположную сторону — дом номер девять, одиннадцать, тринадцать. Даже тринадцать "а"… По глупому и все же каждый раз заявляющему о себе суеверию он постарался пройти этот дом как можно быстрее. Не только тринадцать, но еще и "а"! Улочку пересекала другая, довольно кривая и запутанная, и он тотчас стал переходить ее, стараясь не попасться на глаза прохожему, появившемуся из-за угла.
Это ему удалось, разве только он уловил смутный запах бензина в воздухе. Ничего необычного в этом не было, если бы почему-то не вспомнился шелест велосипедных шин по мостовой, шелест, раздавшийся примерно в этом же месте, когда он уходил с очередного несостоявшегося свидания. Он ускорил шаги, пытаясь установить: все это только почудилось ему или же неизвестный велосипедист снова проезжает по улице?
Он обошел несколько кварталов, установив, что никакого запаха бензина больше не ощущает. Что же касается шума велосипеда… он послышался и сейчас, отдаленный и смутный: велосипедист поспешно сворачивал в дальнем краю улицы.
Кто же этот велосипедист, проверяющий, явился ли он, Волох, на встречу? Откуда он знает место и точное время свидания? Или же Илона сообщила кому-то координаты? До сих пор их знали только он и она. Неужели попалась? И проговорилась на допросе, после пыток? Не верится. Быть может, никакого велосипедиста вообще не было? Был, это несомненно.
Все эти размышления ни капли не встревожили его, напротив, обрадовали: как бы там ни было, он не забыт. Пускай же видят, как пунктуально, строго соблюдая требования конспирации, является на встречи! Только кто это может быть?
Он снова проходит по улочке, параллельной той, на которой… Да вот же она! Она, Илона… Он даже прикрыл глаза рукой, не веря в такую удачу. Конечно, это Илона. Но почему тогда она так скоро пробегает по улице? Будто птица, сорвавшаяся с ветки. Даже свист крыльев стоит в ушах… Вот оно что: проверяет, один ли явился на встречу, не привел ли за собой хвоста… На ней темное, черное платье. Впрочем, нет — белое! Точно у невесты…
Так дальше не пойдет. Нужно взять себя в руки. Он ведет себя как одержимый. Только одержимостью можно объяснить такой резкий переход в ощущениях — от шороха велосипедных шин… до шороха птичьего крыла… шелеста платья!
Он решил не возвращаться домой, пока не раскроет тайну: какой человек проезжает здесь на велосипеде?
Немного успокаивала надежда встретиться через какие-то полчаса с мастером табачной фабрики. Он еще раз расправил пиджак на груди и повернул в сторону центра.
"Табачник" пришел вовремя.
— Что у вас слышно? Как идут дела? — спросил у него Волох.
— Дела табак: почти у всех чахотка. Нищета. Хозяева плантаций тоже мечут громы и молнии — государственная монополия дерет с них шкуру. Каждый недоволен, а что толку? Скажи лучше: удалось установить связь с руководством или нет? — озабоченно спросил он, стараясь никоим образом не ущемить самолюбия Волоха…
Тот, конечно, сразу заметил намерение рабочего.
— Очень хорошо, что у вас есть контакты с хозяевами плантаций, — уклонился он от ответа. Хотя вскоре сообразил, что делать этого не стоит. — Руководство ожидает, чтоб мы оправдали делами оказанное нам доверие. Итак, по твоим словам выходит, что плантаторы, точнее говоря, производители табака сердиты на монополию? Это хорошо. Теперь бы еще теснее связаться с потребителями. Чего ты смеешься: с курильщиками, а как же!
— Ну и сказал — с курильщиками! — Рабочий никак не решался принимать эти слова всерьез. — Их же ровно листьев в лесу, этих курильщиков!
— Как раз поэтому, — согласился Волох. — В особенности с теми, кто сейчас на фронте.
— Но это же… — Рабочий понял, что разговор принимает серьезный оборот. — Ага, кажется, понял: при помощи сигарет? Так советуют товарищи из Кишинева?
— Да, это их указание. Но главное зависит от вас… Как сами посмотрите на такое дело? Слушай… — Он достал из нагрудного кармана небольшой сверток, вытащил из него листок бумаги, похожий на папиросную, и показал рабочему. — Пока что листовки предназначены румынским солдатам — пушечному мясу для немецкого фронта. Почитай, что там написано: "Солдат, поверни винтовку. Стреляй в фашистов!"
— Давай, давай — вложим в пачки с сигаретами!
