…Два месяца — самое большее! — пообещал он своим. Сестры не придали этим словам никакого значения, зато мать, исхудавшая и измученная, горько плакала по ночам. Он понял, что мать не поверила.

Как тяжело на сердце, если не выполнишь обещания, данного матери! В прежние годы еще можно было оправдать вечные скитания, бездомную жизнь, необходимость скрываться…

Волох тряхнул головой, возвращаясь к реальности, и сразу же сквозь сплетение ветвей увидел Бабочку. В нескольких шагах от нее торопливо проходил высокий, стройный мужчина.

Наступила весна, а у него — тяжелые думы, болит сердце. Только в одном и посчастливилось: получил весточку от матери, сестер и брата. Больше думать не о ком. Но почему, почему? Вспомни жесткое правило подпольщиков: "Любовь после революции".

Революция… Но они, собственно, не участвовали в ней, для них ее совершали другие — тем, что освободили Бессарабию. "И вот теперь эти другие — мы, — прошептал он. — Бороться за освобождение — значит отстаивать революцию…"

Он заметил, что Лилиана остановилась, бегло взглянув на часы. И сразу же посмотрел на свои. Ничего, у нее в распоряжении еще пять минут.

Девушка снова пошла следом за высоким мужчиной.

Волоху показалось, будто он видел этого человека, только где, когда, при каких обстоятельствах?

Нет, не может вспомнить! Ничего конкретного. Ставит в тупик подчеркнутая стройность фигуры, высокий рост — такого человека видеть ему не приходилось, это точно. А вот лицо… Лицо как будто знакомо. Без сомнения. Да, да… Вот оно что! Постой, постой…

Мужчина исчез за деревьями.

Не видно больше и Лилианы-Бабочки.

Проклятая память! Подводит в самых неожиданных случаях. Можешь годами держать в голове расположение улиц, точную картину местности, даже узор мостовой, сплетение штакетника в заборе… И лица, конечно же лица людей… Лица, лица… На одном замечаешь, как дергается бровь, на другом — нервный тик, крохотную, с булавочную головку, бородавку — на третьем…

Что только не регистрирует зрительная память! И что бы делал подпольщик, если б не умел читать лица, разгадывать человека одним беглым взглядом… Но вот внезапный сюрприз: забыл!

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

И снова принялся шарить в потаенных уголках памяти, восстанавливая кварталы улиц, дома, лица. Лица, лица…

Бабочка ждала в холле. Едва увидев его, бросилась к гардеробной, обронила словечко сидевшей за загородкой женщине, мило улыбнулась, и вот он уже набрасывает на плечи белый халат. Еще секунда — получает халат и она. На этот раз полосатый, какие носят больные.

"Где только у нее нет знакомых!" — с удивлением подумал Волох.

Она провела его длинным коридором; зайдя за стеклянную дверь, они оказались на веранде, но сразу же отшатнулись назад — там кто-то был. Тогда быстро сбежали по лестнице, оказавшись во дворе, окруженном высоким забором. Уходила вдаль аллея ореховых деревьев.

Она взяла его под руку, прижалась к плечу.

— Тов. Волох, — кокетливым, капризным тоном пролепетала она на ухо, приподнимаясь на цыпочки и обдавая теплым дыханием лицо, — какое у тебя нудное имя — Волох! Но чем это ты озабочен? Бедненький, — продолжала она, стараясь расположить его к себе, закрасться в душу всем этим сочувствием, подчеркнутым, если не притворным. — Может быть, я сделала что-то не так с нашим немецким гостем?

— Все было хорошо, — заметил он, слегка косясь в ее сторону: как ни в чем не бывало она склонила к нему на плечо голову!

— Тогда… Зачем же так хмуриться? Быть может, не нравится моя фамильярность? Неправильно с тобой обращаюсь? Ничего не поделаешь, такою уродилась. Только… разве мы — не самые близкие люди на свете? Не одна семья?

— Просто не могу прийти в себя, — произнес он. — Подводит память… никак не могу вспомнить, где мог видеть мужчину, который только что здесь проходил?

— Кого ты имеешь в виду? Неужели Дэнуца Фурникэ?

— Ах, вот оно что… Тот тип из автобуса! — воскликнул Волох. — Правильно, ты говорила, что его зовут Дан Фурникэ. Он тогда выпрыгнул вслед за тобой, да? У тебя еще была под мышкой горбушка хлеба?

Он опустил взгляд, и в глаза сразу же бросились длинные стройные ноги девушки, плавно изгибающиеся в коленях при каждом ее шаге.

— А где твои великолепные туфли? Помнишь, как бежала по снегу в одних чулках, он же, будучи истинным кавалером, не слишком старался догнать?

— Туфли? — рассеянно переспросила она. — Черт их знает, где они!..

— Однако потом все-таки догнал, не так ли?

— Кто догнал? — испуганно вздрогнула она. И сразу же облегченно, выдохнула. — Ах, Дан… Ничего. Ты знаешь, — теперь она прижималась к нему всем телом, точно ребенок, обрадовавшийся тому, что миновали все его страхи, — у меня было ощущение, будто ты нарочно держишь меня… чтоб не убежала! Какая чепуха, господи… Прости меня. — Она задумалась, потом заговорила с прежним подъемом: — Ну конечно, это был Дан, Дэнуц, студент-юрист, о котором я тебе рассказывала. Практикант из "Полиции нравов". И знаешь что? Ему наконец удалось добиться для меня свидания с Антонюком, "добровольцем", как вы его называете. Не забыл еще такого? Бедный парень, видел бы, как его избили! Подлые скоты! Дэнуц говорит, что он плюет кровью, и на этом основании хочет затеять дело, попробовать вырвать, хотя бы перевести в больницу. Он знает всякие юридические уловки… — Чувствуя, что он слушает внимательно и сочувственно, она стала непроизвольно двигать рукой, стараясь сплести свою руку с его. — Завтра после обеда, в три часа, если не будет осечки, я смогу повидаться с ним — там, в тюрьме. Быть может, нужно узнать о ком-то из наших? — с тем же подъемом, с готовностью помочь спросила она. — Получить сведения о заключенных или что-то передать им? Не думай, будто болтаю на ветер… И знай: я ничего не боюсь, ничего! Сделаю все, что потребует партия!

— Я уже просил тебя… прекратить с ним отношения, — напомнил Волох, — Кажется, мы договорились об этом. Или же нет?

— Договорились, — внезапно холодным, отчужденным голосом сказала она. Потом убрала голову с его плеча, даже резко замедлила шаг. Рука, выскользнувшая из его руки, безвольно упала.

— Расскажи, — хмуро проговорил он, — только покороче, как прошла последняя встреча с учениками. Внятно и четко, вроде листовок, какие пишете…

— Это была удивительная встреча! — встрепенулась она, благодарно заглядывая ему в глаза. — Удивительная! Только знаешь что — давай присядем!

И указала на стул, прислоненный спинкой к узловатому стволу ореха. Он сидел возле этого дерева всего несколько минут назад.

— Нет, нет, постой!

Теперь она вновь держала его под руку, вновь старалась шагать в ногу с ним.

— Если не хочешь — не надо. — И стала рассказывать. — Такой встречи еще не было. Даже Карл… ты знаешь, что его зовут Карл?.. Даже он это признал. Я своим ушам не поверила. Он был обрадован, как никогда… Между прочим, он объяснил, что из-за ноги служит в интендантстве, там немного легче… И предупредил, чтоб никто не проговорился… Ты представляешь: лучшие ученики почти всех школ города! Какие речи говорились! Карл обнимал каждого, всех до одного… — Она глянула на Волоха: он был нахмурен, озабочен. И умолкла, пока не зашла в тень широкого, мощного ствола ореха. Там остановилась и положила ему на грудь руки. — Серж — вот как я буду называть тебя, не Сыргие… Знаешь что, Серж? Дай я тебя поцелую! Только не думай, будто…

Она прижалась к нему и, не давая опомниться, стала целовать — в глаза, в щеки.

— Ты очень дорог мне, Серж, если б ты только знал, как вы все мне дороги! Какое счастье видеть тебя спокойным, без этой суровой складки на лбу… Я понимаю: ты должен держаться строго, замкнуто, иначе тебе не будут подчиняться, не захотят жертвовать жизнью, как в любую минуту готов жертвовать своей ты… Чего ты так смотришь — хочешь знать, откуда мне все это известно? От него… Тебе можно сказать правду. Да, да, от Тома, от него. — Казалось, она сама была ошеломлена своими же словами. — Я даже ни капли не сомневаюсь, что это он прислал к нам Карла. Более того…