И залился Блажис обильными слезами, обнимая Рокаса за шею. Рокас не на шутку растерялся, а Блажене, посинев, завопила:

— Отец, никак ты с ума сходишь?

— Вон с глаз моих, ведьма старая! — крикнул Блажис. — Здесь мой дом, моя земля и моя воля. Как я сказал, так и будет! Видит господь!

— Видит господь, да бородой трясет, папаша, — вскинулась Микасе. — Не слушай, Рокас, этого старого мошенника и враля.

— Вон и ты с глаз долой, жаба жирная! — взбеленился Блажис и швырнул в дочку подушкой...

Микасе юбку задрала и — в дверь. Вслед за ней — мамаша. Остались в комнате только Рокас с Блажисом. Не знал парень, ни куда руки девать, ни глаза. Поэтому поднял подушку с пола и, подав хозяину, сказал:

— Пошутили мы, дядя, вволю. Ты теперь вздремни, а я пойду скотину кормить.

— Стой, поросенок! — крикнул Блажис. — Не скотину кормить пойдешь, а потопаешь в Кукучяй спросить у своих родителей, согласны они или нет мне тебя уступить. На всю жизнь. По дороге к моему свояку Яцкусу Швецкусу заглянешь и скажешь, что сегодня вечером желаю его видеть. По смертельно важному делу. Ему много объяснять не надо. Он знает. Скажи, что дядя Блажис хочет завещание составить при свидетелях... Поторопись, сынок! Надеюсь, сумеешь родителей своих склонить на мою сторону. Скажи, такие крестины мальцу устроим, каких Кукучяй еще не видел. А когда Блажис умрет, скажи, все найдете в его завещании, в твою пользу составленном. Все! С одним маленьким условием, чтобы ты моих дур баб до гроба кормил и с сумой не выгонял. Не повезло мне с ними, да что, братец мой, поделаешь — на смертном одре ничего уже не исправишь. Пускай и они кончают жизнь свою на руках твоих. Иди, Рокас, иди... И переночевать можешь дома. Пусть сегодня родители твоипорадуются тебе в последний раз.

Глаза старика были полны слез, и Рокас не стал больше спорить, ушел в Кукучяй. Голова гудела от мыслей. Боже, неужели ему суждено стать богатым? Нет, нет, тут что-то не так. Но какой же смысл очки втирать собственному батраку, который круглый год вкалывал на него, как ломовая лошадь? Но бывают же чудеса на свете? Бывают! И не такие еще! У самых отъявленных мошенников под конец жизни вдруг просыпается совесть, и они стараются благородными делами искупить свои прегрешения. Сколько таких историй слышал Рокас на проповедях в костеле! Почему же не свершиться чуду и на хуторе Блажиса? Разве бог в этих местах другой? Или ксендзам близкие примеры не нужны? Вот пожил бы, так пожил Рокас Чюжас в свое удовольствие, когда все Блажисы отдали бы богу душу! Хватило бы и костелу на пожертвования, и Рокасу на всякие радости. Посадил бы своих родителей на землю Блажиса. Пускай трудятся старики на здоровье, Микасе пускай их поскребыша баюкает, а Рокас — над всеми хозяин, с полными карманами денег мог бы в Каунас съездить, поискать тот дом, где, сказывают, красивых барышень на одну ночь сдают... А то какая у него жизнь? День изо дня одно и то же: лошади, коровы, свиньи да овцы, знай корми их, знай крутись, будто пестик в ступе. А что будет, когда сенокос придет, потом уборка ржи, молотьба?.. Хоть разорвись. Хозяева старые, вялые, только командовать умеют. Микасе — соня ленивая. От нее только-то пользы, что с прошлого лета, с этого обыска, когда родители не видят, частенько сала ему сунет с горбушкой хлеба да скажет вполголоса: «Будешь паинькой, еще получишь». А когда Рокас, облизываясь, уминает принесенное, ластится возле него, будто кошка, волосы ему тормошит, шею щекочет и все вздыхает: «Ох, какой ты еще дурачок, ох, какой ты...» А Рокас с полным ртом ей отвечает: «Не вводи меня в соблазн, Микасе. Не вводи! Вот как схвачу тебя, как цапну! Лежачую или стоячую!.. Без соли слопаю... Уходи с глаз моих долой, пока мамаша да папаша не увидели!» Микасе хихикает и убегает, вихляя пудовыми окороками, как отъевшаяся на овсе кобыла, учуявшая слепня...

Вот и все просветы в жизни Рокаса Чюжаса. Как говорится, и собака к битью привыкает... Привык бы и Рокас Чюжас, но зачем же ты, господи, прошлым летом, занес к ним на хутор этого хилого разбойничка, который голову ему задурил да сам в кукучяйской кутузке повесился? Почему же ты, господи, не просветил тогда Рокаса Чюжаса и позволил лопату поднять против этого чудака да еще помог выхватить у него револьвер, который по сей день оттягивает карман штанов, вызывая мечты о жизни иной, полной приключений, золота и денег? А время бежит с дьявольской быстротой. Еще день-другой, и старуха Блажене опять погонит в Кукучяй к пасхальной исповеди. Что придется шепнуть на ухо ксендзу? Очистить свою совесть перед Жиндулисом, который с полицией заодно идет? Чтоб ты не дождался!.. С другой стороны, после событий шестнадцатого февраля в голову Рокаса Чюжаса лезут страшные мысли. Может эти три выстрела в окно Мешкяле да эти шесть крыс на мачте — отнюдь не дело Пятраса Летулиса? Может... А что будет, если Пятрас с цыганами, когда зазеленеют деревья, и впрямь окажется в этих краях да начнет искать дорогу к своей Стасе и сыночку своему? Как Рокас ему в глаза посмотрит, если вдруг встретит в Рубикяйском лесу, и что ответит, если тот спросит: «Не заходил ли прошлым летом к вам один такой человечек?..»

Погоди! Стой, Рокас Чюжас! Чего доброго у твоего хозяина Блажиса поджилки еще больше трясутся от одной мысли о своем бывшем батраке, который может постучаться ночью в дверь и спросить: «А как будет, дядя, с долгом за два года батрачества? Мне вернешь или Стасе отдашь? Триста литов, кажется, как люди говорят?» Не потому ли, после этой дурацкой истории с поросятами, Блажис стал голодом морить своего верного пса Саргиса, который готов сорваться с цепи, даже увидев сороку на дереве? Не потому ли сам старик стал мрачен и неспокоен, что даже по нужде на двор больше не выходит. Сидит у себя в комнате на горшке, воздух портит и размышляет. Хитрый кабанище! Распустит через Рокаса слух, что все имущество по завещанию ему отписывает, и будет ждать, навострив уши, чтоб Пятраса Летулиса поймали. А как поймает — завещание на мелкие кусочки, и прощай все надежды усыновленного Рокаса. Нет уж! Ты, дядя, так легко Рокаса Чюжаса вокруг пальца не обведешь. У сына Умника Йонаса тоже голова на плечах... Так что, заглянув к Яцкусу Швецкусу, Рокас зря язык распускать не стал. Тем более, что Швецкус лежал в кровати да охал.

— Какие беды вас прижали, дяденька?

— Не придуривайся! — помрачнел Яцкус. — Говори, чего хочешь?

— Дядя Блажис просил сегодня вечерком к нему заглянуть. Завещание составлять будет... В свидетели просит... — начал Рокас.

— Вон! С глаз моих долой! Беги лучше над своей мамашей-сукой посмейся! — прошипел Яцкус Швецкус, будто хряк из загородки, и замахал на него кулаками.

Выбежал Рокас на двор в страшном удивлении, лишь у себя в избе дух перевел и узнал, почему Швецкус сегодня не в своей тарелке. Оказывается, в Кукучяй — опять страшное дело. Сегодня ночью пустили выстрел в нужник Яцкуса Швецкуса. Никто ничего еще толком не знает, но утром Розалия своими глазами видела, как полицейские с шаулисами носились вокруг избы Швецкуса и своими ушами слышала, как Напалис вопил, бегая по городку:

Босяки умирают со смеху — выяснилось наконец, что не зря тогда одна из шести крыс была с фамилией Яцкуса. Так вот где подыскал себе местечко для ночного выслеживания, лицемер старый! Кстати, нужник у него оказался чист, точно скворечник.

Тут Розалия, не досказав своей сказки, принялась кормить запищавшего Каститиса, зато Кратулисова Виргуте, вернувшись из школы, принесла последние новости. Гужасова Пракседа, бежавшая во время большой перемены домой обедать, узнала, что Анастазас уже обнаружил гильзу и следы разбойника. Угадайте — где? Возле сеновала Альтмана. Альтману грозили большие неприятности. Анастазас хотел обыск у него сделать, но отец Пракседы Гужас не согласился, потому что сегодня у Альтмана праздник. Угадайте, какой? Вчера Альтманова Ривка сына родила. Шестикилограммового. Счастливый Гирш ночью примчался сообщить об этом тестям и пригласил дедов во время католической пасхи на семейные торжества, которые будут в Таурагнай.