— Дело говорит Йонас, — подхватила Розалия. — Вкуснее бобы в нужде, чем пироги в достатке.

— Да что с того, если моя вторая половина и смотреть в сторону Барейшяй не желает. Говорит, покупай эту землю себе на здоровье, а я в глуши жить не стану, и все тут...

— И я мамочку поддерживаю, — живо вставила Пракседа.

— Вы слышите? Обе одну песенку поют. Обе против отца.

— Пракседа, кто отца не слушает, сухой хлеб кушает! — крикнул Напалис.

— Не твое дело!

— Напалис — глупыш! Напалис — глупыш! — Пракседа пулей метнулась в дверь, чтоб пожаловаться своей маме и крестному отцу.

— Видишь, чего творится, — помрачнел Гужас, глядя на честную публику запухшими глазками, ища не то помощи, не то сочувствия. — Вы уж простите, сегодня я малость принял. Мне ужасно грустно. Никто меня не понимает.

И слезы, огромные, будто горошины, покатились по его щекам.

Пожалели босяки господина Гужаса, а больше всего — Напалис.

— Дяденька, ты же для них пустое место, бросай баб своих, найдешь чужих! В Барейшяй этого добра, нетолченых отрубей. Пускай они с этим бугаем Балисом живут.

— Цыц, ирод! Цыц! — яростно вскричала Розалия и тылом ладони смазала мальчишке по губам. — Я те покажу смеяться над несчастным человеком, я те покажу, яйцо несуразное, курицу учить! Вот погоди, вернется отец с работы! Все ему расскажу.

Напалис прикусил окровавленную губу:

— Тетенька, за что? Я же не свои, я твои слова...

— Цыц!

Гужас громко высморкался через окно и вполголоса сказал:

— Пошутили, и будет. Лучше скажите, что мне с этой изнавоженной фуражкой делать? Куда теперь ее дену?

— Дядя, будь человеком, подари мне, — попросила Виргуте.

— Вот так-так. А на что она тебе?

— Напалис, можно, я дяде правду скажу?

— Говори. Только меру знай.

— Не бойся.

И объявила Виргуте всем собравшимся, что в день святого Иоанна, после обедни, у корчмы Напалис будет показывать цирк! Белая Юла исполнит большую программу вместе с котом Яцкуса Швецкуса Чернышом, который после ранения не вернулся домой и перешел в полную собственность ее брата.

Объявление и бумажные маски (ими будут увешаны ставни корчмы) нарисует сын Валюнене Андрюс. На гармонике и свирели играть будет Зигмас (он и куплеты сочинит). В перерывах, если мать позволит, Крауялисова Ева будет читать стихи, которым научила барышня Кернюте. А Виргуте после каждого циркового номера будет собирать деньги. Для этой цели и нужна не простая фуражка.

— Ах, чтоб тебя черти!.. А для чего этот сбор, не скажете, бездельники?

— Господин дядя, наш Напалис мечтает вот этого барана у Тринкунасов купить. Это очень умный баран. Подходящий для цирка. Мы на нем большие деньги заработаем. И купим лошадь с телегой. Сможем тогда путешествовать по белу свету.

— Болтушка! Предательница! — крикнул Напалис. — И не думай теперь попасть ко мне в цирк.

— Напалис, братец. Не сердись. Ты лучше попроси дядю Гужаса, чтобы он на время Чернеца купил. Анастазас на тебя зол. Тебе-то не продаст.

— Верно говорит твоя сестра. Раз ты шутки понимаешь, то не можешь не понять и умного совета, — сказал Йонас Кулешюс и, вдруг сложив как для молитвы обе ручонки Пранукаса, обратился к Гужасу, как к самому господу богу, умоляя выслушать Виргуте, потому что для баб и детей босого люда настали тяжкие дни: их отцы, мужья и братья ни весточки не шлют, ни денег. Все ломают голову, не знают, что делать, чтобы вконец не оттощать. Думаешь — большое счастье к вымени чужой коровы прикладываться или краденые яйца пить, — да и милостыню принимать, в конце концов? Разве не становится теплей на душе, когда эти малыши добровольца своими головенками придумали, как денег заработать? И не так, скажем, как ксендзы, которые людей в баранов превращают; они-то животного научат человеческим повадкам и умножат в мире смех, который так нам всем нужен. Поэтому, Альфонсас, если ты собираешься не завтра так послезавтра землю в Барейшяй покупать, то сегодня приобрети племенного барана. Запомни, он тебе счастье принесет, потому что ты добро сделаешь малым сим. Как знать? Вдруг опостылеет тебе не только полиция, но и собственная земля (человека — целая гора, а здоровья — с гулькин нос), вдруг тебя Эмилия бросит, а меня — Марцеле? Или дети от нас отрекутся. Из дому выгонят! Может, мы оба на колени бросимся перед Напалисом да станем умолять, чтоб принял в свой цирк, а он, вспомнив про Анастазаса Премудрого, смилостивится? Я горбат, ты брюхат — оба в шуты годимся. Ах, Альфонсас, не сердись. Все мы шуты в сей юдоли плачевной. Все мы из одной глины вылеплены. Неважно, что фуражки у нас разные, неважно, что одни ниже, а другие выше стоим. Все равно в одинаковой мере стремимся к здоровью, Вильнюсу и независимости, за которую ты когда-то сражался. Эка важность, что на полковой кухне. Эка важность. Какой солдат, если его не кормить досыта, пойдет в атаку да будет кричать ура?..

Вот так и еще сяк говорил Йонас Кулешюс, пока не тронул самые тонкие струны сердца Гужаса.

— А ну вас к лешему! Сдаюсь! Берите фуражку. Зовите сюда хозяина этого проклятого барана. Только не старика Тринкунаса. Сына! Анастазаса Первого.

— Дело говоришь, Альфонсас. Теперь посмотрим, сколько после сватовства умишка осталось у тезки этого барана, какую цену он заломит? Напалис, одна нога тут, другая там! Если не послушается, скажи, что господин Гужас срочно вызывает по служебному делу.

Напалис — казенную фуражку на голову. Фьють — и помчался по огородам. Баран тоже затрусил было за ним, но Зигмас поймал да к забору его прижал.

Не успел Гужас пот со лба смахнуть да сказать свое «о-хо-хо!..» — Анастазас уже тут как тут.

— Чего надо?

— Хочу знать, почему не сообщил в полицию, что у вас баран пропал.

— Чего вы от меня хотите, господин Гужас? Мы барана уже второй год как не держим.

— А этот чей?

— Этого не знаю.

— Отрекаешься, как святой Петр от Христа?

— Я на вас в суд подам за оскорбление, господин Гужас.

— Ах вот оно как! Может, ты хочешь, чтобы я вызвал из Утяны эксперта и выяснил, сам этот баран такой шалун, или ты его рогами отомстил пани Шмигельской за сватовство?

— Ничего не выйдет, господин Гужас. Второй раз меня в желтый дом не запрешь.

— Напалис! — взревел Гужас. — Что ты теперь мне скажешь?

Напалис, вконец растерявшись, обнял барана, а ответил за него крестный:

— Мой крестник мог и ошибиться, господин Гужас. Может, это и не оборотень, а, скажем, синебородый монах в баранью шкуру залез, раз баран такой умный да набожный? Может, он вернулся покарать грешников кукучяйского прихода? По-моему, Анастазаса Первого надо оправдать и отпустить на все четыре стороны, а этого Премудрого взять под стражу и отдать Напалису на воспитание!.. Пускай Напалис выпытает из него всю правду и в день святого Иоанна у корчмы всем огласит, кто его настоящий хозяин — бог, черт или Тринкунас?

— Отец, беги! — крикнула Марцеле, но было уже поздно. Кулешюс успел всего на два шага отбежать. Анастазас, набычившись, ударил его головой прямо в горб... повалил будто бобовый сноп... и давай молотить руками да ногами. Отца и сына. Без разбора.

— Пранукас, где ты?.. — просипел Кулешюс.

Пранукаса не было. Пранукаса Марцеле, вырвав из-под ног Анастазаса, уносила, будто кошка издыхающего котенка.

— Боже милостивый, спаси моего Йонаса!

Но бог был далеко, а черный дьявол тут как тут... в облике бараньем.

Однако, примчавшись на крыльях смрадного ветра, баран долбанул не сноп, а самого молотильщика. Анастазаса долбанул. Прямо под коленки. Свалил с ног. А когда тот попытался встать — хрясть прямо в висок! И еще... И еще... Напрасно шептал Анастазас: