При каждой фразе академика Золотцев кивал головой, как терпеливый учитель, поощряющий туго соображающего подростка.
— Насколько мне известно, Орест Викентьевич уже придумал название рыбке, которая поистине стала для нас золотой. Но только он еще никому не сообщил. В секрете держит. — Золотцев многозначительно поднял палец. — И вот сейчас настанет исторический момент. Академик откроет свой секрет.
Солюс взглянул на начальника экспедиции с сожалением, словно на этом неожиданном ристалище старика принуждали к тому, чему он внутренне противился.
— Я назвал рыбу Ириной…
В наступившей тишине все взоры обратились к Луниной. Смолин никогда не видел, чтобы ее лицо так преображалось: на щеках сквозь загар проступил яркий, совершенно неожиданный девичий румянец — будто Лукину уличили в чем-то неэтичном.
Золотцев нахмурился, с подозрением посмотрел сперва на Лукину, потом на Солюса. Сейчас он был похож на бодрого, не знающего сомнений пионерского вожака, который готовится пристрастно допросить мальчика и девочку: целовались ли они, отстав ото всех, в тот самый час, когда отряд дружно шел на сбор металлолома.
— Почему именно… так? — выдавил наконец Золотцев. — Обычно подобного рода новые научные объекты…
Его остановила неожиданная улыбка Солюса, спокойная, ясная, разоружающая:
— А разве вам не нравится? По-моему, прекрасно! В науке часто присваивают научным объектам женские имена. Туманность Андромеды, Земля Мэри Бэрд в Антарктиде, остров Виктория в океане, новый сорт розы Аугустина… Теперь новый вид рыбы будет прозываться Ириной. Разве не красиво?
Он сделал легкий поклон в сторону Лукиной.
— В вашу честь, Ирина Васильевна! И вполне заслуженно, вы же первая обнаружили золотую рыбку. Так что по праву первенства…
Озадачившись всего на минуту, Золотцев первым захлопал в ладоши, поздравил неожиданную именинницу. Вслед за шефом поспешил к Лукиной Крепышин.
— В вашу честь я обещаю назвать новое трансатлантическое течение. Как только его найду! — провозгласил он с наигранным театральным пафосом и галантно поцеловал даме ручку.
Кто-то рядом потаенно вздохнул. Смолин скосил глаза и увидел постное лицо Доброхотовой.
— Столько лет плаваю в океане, — пробормотала она, — не то что течение, хоть бы кто-нибудь самую ничтожную козявку назвал моим именем…
Ирина уже оправилась от смущения и, принимая полушутливые поздравления, звонко смеялась, стараясь обратить всю эту историю в небольшое забавное приключение. В этот момент в лабораторию влетел запыхавшийся Чайкин и, не понимая, что здесь происходит, растерянно дергал головой, смешно таращил глаза. Мосин тут же его заарканил:
— Андрей Евгеньевич! Нужна срочная «молния»! И с юмором! Смешно получится: «Рыба Ира — из подводного мира», — и с удовольствием улыбнулся собственному каламбуру.
Чайкин, так и не поняв, о чем речь, на всякий случай попытался отбиться:
— Понимаете, у меня дела, сеанс на ЭВМ, расчеты по спаркеру…
— Понимаю, понимаю! — мягко прервал его Мосин. — Расчеты подождут. Это важнее.
На этот раз Мосина поддержал Смолин:
— Сделай, Андрей! А я за тебя на ЭВМ прогоняю твои расчеты.
— Надо! Надо! — бодро подтвердил Золотцев. — Такое надобно поощрять. К тому же все это хорошо прозвучит в научном отчете экспедиции. Как говорится, все ко двору! Ничем нельзя пренебрегать. Даже малой рыбешкой.
— А Атлантидой? — подковырнул Смолин.
Золотцев погасил улыбку, и на его лице отразилось огорчение:
— Не думайте, голубчик, что я такой уж перестраховщик и трус. Просто я стреляный воробей. Стреляный! И не хочу быть на старости лет подстреленным окончательно.
Судно лежало в дрейфе: геологи выклянчили у Золотцева два часа на то, чтобы взять пробы грунта. Смолину предстояло оценить их добычу, как-никак, а он у них вроде бы консультант. Да и самому всегда любопытно поглядеть на то, что там ковырнули со дна.
До подъема геологической трубки оставалось еще немало времени, и геологи во главе с Мамедовым застыли у борта с видом терпеливых рыболовов, целиком доверившихся своему зыбкому рыбацкому счастью.
Океан был пустынен. Солнце шло на закат в почти безоблачном небе, но крепкий ветер распахал морской простор глубокими бороздами, и пена на гребнях волн напоминала наметы только что выпавшего первого снега. Неуютно! А впереди Бермудский треугольник! Что-то там?
Смолин подумал, что получается как-то странно. Вроде бы наконец он обрел все условия для своей работы, даже спаркер Чайкина уже не отвлекал: вместе они разработали генеральную схему, сделали на ЭВМ основные расчеты, и дело теперь было в конденсаторе, а он может появиться только в Норфолке.
Но почему-то поселился в Смолине бес непокоя, который через каждые час-два вытаскивал его из-за письменного стола и гнал неизвестно зачем то на палубу, то в лабораторию, к магнитометру, то к Алине Азан.
Вот и сейчас, в ожидании подъема трубки, Смолин решил узнать, какие виды на погоду.
Окно метеолаборатории было открыто, и оттуда доносилась музыка. Играл симфонический оркестр. Смолин легко определил: Малер! Вторая симфония. Все-таки четыре года музыкальной школы, куда его водила упорная бабушка, давали себя знать. Слушал он эту симфонию и позже, в концертном зале, и восхищался ее мощью, драматизмом. Ему казалось, что она собрана из крупных, мрачноватых мазков, с редкими яркими прожилками и неброским просветлением в финале — как робкой надеждой.
Смолин толкнул дверь лаборатории. Алина, низко склонясь над столом, что-то чертила на листе ватмана, за другим столом, тоже с фломастером в руке, восседал Клифф, перед ним была расстелена карта Западной Атлантики. Смолин знал, над чем они трудятся. Американцу пришла в голову идея: организовать в Бермудском треугольнике синхронную связь метеолаборатории «Онеги» с метеоцентром в Норфолке. Совместно проследить весь цикл движения циклонов с юго-запада на северо-восток, которые в этом районе часты и наверняка встретятся «Онеге». В контакте судна с сушей установить методику отработки погодных характеристик, подходящую для обеих сторон — американской и советской. Разве не любопытно?
Золотцев одобрил. Идея не грозила никакими осложнениями и работала на главную цель экспедиции — установление делового сотрудничества с американцами в создании единой системы прогнозирования погоды. Однако он предупредил Азан: никаких официальных обязательств в задуманном Марчем эксперименте на себя не берет, никаких просьб и ручательств передавать по радио никуда не будет. Все только на основе самодеятельности и личного энтузиазма.
Рассказывая об этом Смолину, Алина посмеивалась: Золотцев вроде бы давал согласие на ее брак с американцем, но без всякого приданого и родительского благословения.
Марч, увидев входящего Смолина, шевельнул бородой, изображая улыбку.
— Хэлло!
Смолин взглянул на поблескивающий никелем портативный магнитофон, стоящий на столе Клиффа, и целую стопку кассет. Как только в лаборатории Алины Азан объявился американец, здесь поселилась классика. Это было странно: насколько Смолину известно, американцы не такие уж ее почитатели, им бы что-нибудь полегче, чтобы не слишком утруждать свое внимание, которое прежде всего должно быть занято делом.
— Малер, — сказал Смолин.
Клифф удивленно поднял одну бровь и медленно засунул фломастер куда-то в бороду.
— Неужели ты определил по слуху, Кост?
— Тебя это поражает?
— Но Малера мало кто знает. Особенно у нас, в Америке.
— Вот я и удивился, что ты его крутишь. У вас в моде, как я слышал, всякие там рок да поп!
— Разное в моде… — протянул Клифф, поглядывая на карту, и, уже думая о другом, добавил: — Но ты прав, я не совсем типичный американец. — Снова извлек из бороды фломастер, торопливо, словно боялся опоздать, сделал какую-то поправку в нанесенном на карту тексте и поднял глаза на Смолина: — А ты, должно быть, типичный русский, Кост?
