— И так каждый день с утра до вечера, — охотно пояснил Филипп. — А что им делать-то? Играй себе! Пожаров почти не бывает. Все же музыка! Пройдешь мимо, постоишь, послушаешь… Музыка мне по душе.
Он был жизнелюбом, этот неожиданный знакомый Смолина.
У берега бухты, в которую ясными окнами смотрелись нижние кварталы города, медленно покачивался густой частокол мачт. Борт к борту стояли под разгрузкой старые обшарпанные, видевшие виды шаланды. Одни пришли от недалеких отсюда берегов Южной Америки, другие с соседних Антильских островов, третьи из морских просторов с путины.
— А моя скорлупка вон там! — сказал Филипп и снова выбросил руку вперед, только теперь уже в сторону горловины бухты. Рука у него была широкопалая, с белесыми разводами на запястье от навсегда въевшейся в кожу соли. От одежды Филиппа пахло рыбой.
— Вы рыбак?
Он выставил вперед желтые, не очень здоровые, словно тоже разъеденные солью, зубы, изображая улыбку, — вопрос Смолина показался ему нелепым.
— А кем же мне еще быть в этом мире, сэр? Море греет, море кормит. Правда, в последнее время кормит не так уж щедро. А кто вы, сэр?
Смолин представился. Филипп не столь уж удивился.
— Ах, вот кто! Русский! Значит, с того большого белого корабля, что стоит у главного причала? Однако ж издалека прикатили, сэр, издалека… — поглядел в раздумье на грязный замусоренный асфальт дороги и вдруг спросил: — А у вас в России сейчас снег?
— Сейчас там начинается лето. Снега нет.
— А я думал, снег у вас всегда.
Он шел рядом со Смолиным, громко пришлепывая размякший от жары асфальт деревянными подошвами старых разбитых босоножек.
— А что, если нам промочить горло? Как насчет пива, сэр?
Смолин не возражал, и они пошли кривобокой улочкой с темными морщинистыми от старости и морских ветров каменными домишками. Улочка снова привела к берегу моря. На небольшом мыску стояла портовая корчма. За барьером ее террасы тихо плескалась вода, кричали чайки и уныло стрекотал мотор медленно ползущего к порту баркаса. За замызганными столиками сидели люди, похожие на Филиппа, одновременно похожие на старые дома на набережной, на темные горы, окаймляющие долину. Все они были с дублеными корявыми лицами, молча курили, но даже горький дымок дешевых цигарок не мог одолеть душноватый запах рыбы, который источала их одежда. Они медленно потягивали из щербатых глиняных кружек пиво и лениво поглядывали на море, в котором ничего не происходило.
— Две больших! И поновей выбери кружки, Фрэнк! Я угощаю гостя! — крикнул Филипп массивному, с двойным подбородком человеку, стоявшему за стойкой бара. Над его головой на стене Смолин прочитал надпись: «В долг не отпускаем. И просим не уговаривать».
— А может, рому пожелаете? — поинтересовался Филипп, приглашая Смолина к столу у самой ограды террасы. — Нашего, гренадского? А? Жгучий! Как порох. Того гляди взорвешься от первой же рюмки. Нигде такого нет.
— Спасибо! Лучше пива. Что-то неохота взрываться. У вас на острове хорошо и покойно.
Он медленно покачал головой:
— Это только так кажется приезжим…
Они тянули пиво так же не спеша, как и все остальные, сидящие на террасе.
— Жалко, что музыки нет! — посетовал Филипп. — Обычно Фрэнк крутит классные пластинки. А сегодня забастовал. Может быть, настроения нет. Жарко!
— Какую вы любите музыку? — спросил Смолин.
— Всякую. Для меня разницы нет. Лишь бы поживее была.
Некоторые из входящих в павильон, увидев Филиппа, приветствовали его издали — должно быть, не только в этой корчме, но и на целом острове все друг друга знают. С удивлением останавливали взгляд на Смолине: ишь ты, наш Филипп в компании белого и наверняка приезжего!
— Как поживаешь, Фи? — кричали ему.
Чтобы расслышать тех, кто был подальше, Филипп прикладывал к уху ладонь. Счел нужным пояснить Смолину:
— Это у меня от бомбы. Контузия.
Последнее слово он произнес с уважением, так порой гордится собой обладатель какой-нибудь редкой и хитрой болезни, которая выделяет его среди других. Оказывается, недавно Филиппа чуть не убили. Он был в числе дружинников-добровольцев, которые во время праздника следили за порядком на стадионе. И вот около правительственной трибуны разорвалась бомба…
— Некоторым не повезло — намертво. А я контуженым стал. Первое время почти ничего не слышал. Сейчас получше. А вы говорите, что у нас здесь спокойно. Нет, сэр! Нет!
Он сосредоточенно подул на янтарную шапочку пивной пены, сделал медленный вкусный глоток, смакуя, причмокнул толстыми, потрескавшимися от солнца губами:
— Доброе у нас пиво, сэр!
Когда они опорожнили кружки и встали, Филипп сказал:
— Если вечером будете прогуливаться по набережной, заверните ко мне. Почему бы вам не взглянуть на мою скорлупку? Я красить ее буду. Всю ночь. Ночью лучше красить, когда солнца нет, краска ровнее ложится.
— Представляете, здесь неожиданно оказался вполне приличный музей! — У Солюса был такой удовлетворенный вид, словно академик именно за этим прибыл на далекий тропический остров и не обманулся в ожиданиях. — Очень, очень рекомендую познакомиться.
— Загляну непременно! — пообещал Смолин и встретился глазами с Алиной Азан, стоявшей рядом с академиком. Ее губы отсвечивали мягкой, тихой улыбкой, подкрашенные ресницы заговорщически дрогнули:
— Спасибо за письмо от Клиффа! — сказала она вполголоса, воспользовавшись тем, что ее почтенный спутник отвлекся, бросив заинтересованный взгляд вслед прошедшей мимо шоколадной мулатке. — Вы подарили мне сегодня хорошее настроение!
Жара спала, с моря подул легкий освежающий ветерок, и они медленно шли по набережной, расцвеченной в этот час яркими, пестрыми нарядами женщин.
— На Гренаде поразительно эффектные женщины! — восхищался Солюс.
«Международный телефонный сервис», — прочитал Смолин вывеску на одном из домов. За стеклом окна в полумраке он различил стойку и за ней клерка в белой рубашке с галстуком. Вот куда должна прийти сегодня Ирина, чтобы поговорить с Киевом! Надо же, чудеса цивилизации: крошечный островок на краю света — и, пожалуйста тебе, Киев! Можно себе представить, как удивится незнакомая Смолину девочка с милым задумчивым лицом и торчащими, как хвостики, короткими косичками. У них в Киеве будет разгар дня, а здесь наступит глубокая ночь… Ночь?! А как Ирина доберется сюда? Одна? Придется порядочно пройти по набережной чужого и, оказывается, не очень спокойного города.
Поднявшись на «Онегу», Смолин поспешил в каюту и позвонил Ирине.
— Я провожу тебя на телефонный узел!
— Спасибо, но я уже договорилась с Крепышиным.
— Нашла с кем!
— Но ты же не проявил подобного желания.
— А сейчас проявляю! И к дьяволу Крепышина!
— Ты все тот же… — сказала она, помолчав.
— Все тот же! Бульдозер. Кажется, ты когда-то называла меня именно так?
Когда они пришли на телефонный узел, пожилой клерк сказал:
— Такого у нас еще не было. Кажется, мы впервые соединяем по телефону Гренаду с Россией. — При этом вид у него был такой, будто готовился к подписанию высокого государственного договора.
Ровно в три Ирина уже говорила с Киевом, так, будто из своей каюты на «Онеге» звонила в соседнюю.
Поначалу к телефону, судя по всему, подошел ее муж. Разговор с ним был коротким.
— Да! Да! С Гренады. Из Сент-Джорджеса. Что? Все нормально. Как вы там? Спасибо! Я сейчас ее тоже поздравлю. Из-за этого и звоню. Куда? В Вену? Значит, ты все-таки согласился?
Какое-то время она с неподвижным лицом слушала мужа, наконец нетерпеливо перебила…
— Не знаю!.. Как хочешь… Потом, все потом! Целую, Дай Ольгу!
Оленька, миленькая моя! Поздравляю! — Голос ее дрогнул, казалось, она вот-вот заплачет от переполнявших чувств. Дочь что-то ей говорила, а Ирина кивала головой и повторяла: — Да! Да! Хорошо! Что? Господи! Да при чем здесь Вена?! Бог с ней! Ведь я же с тобой говорю с Гренады. Понимаешь откуда? С острова Гренада. Сейчас здесь глубокая ночь. Что? Нет, не боюсь. Я не одна!.. — Прикрыв трубку рукой, она бросила быстрый взгляд на Смолина: — Хочешь послушать ее голос? Говори, Оля! — крикнула в трубку. — Говори, как ты живешь, чем занимаешься? — И сунула телефонную трубку в руку растерявшегося Смолина.
