Они не могли говорить, всё плакали:

— Спасите Ленинград…

Ночью я обрушил более трехсот мин на тылы противника, где, по моим предположениям, должны были находиться их штабы.

Неподалеку от наших позиций, на берегу реки, образовалось уже целое кладбище. Рядами торчат в снегу жерди с набитыми дощечками, на которых начертаны имена погибших. Их все больше и больше. Я уже приглядел местечко и для себя: старый, расщепленный снарядом дуб, под ним большой валун.

— Сахнов, — говорю, — похоронишь меня под этим камнем.

— Почему обязательно под камнем?

— У нас, у армян, такой обычай: если на могиле нет камня, значит, покойник недостоин милости божьей и не видать ему рая в загробной жизни.

Сахнов смеется:

— Ничего лучше не придумали, кроме как камнем придавить? А вы, я гляжу, в рай захотели? Мне так все одно. Хоть и вовсе не хороните. После смерти какая уж там память…

Похоронная команда частенько бывает и у нас в роте. Обычно там служат старики, а если и попадается кто из молодых, тоже стариком выглядит. Мрачные, сутулые; едва заявятся, кричат:

— Сегодня убитые есть?

Я при этом всегда вздрагиваю.

Сейчас тридцатое октября. Через месяц и двадцать восемь дней мне исполнится двадцать. Записи мои распяты.

— С Новым годом!..

Это Арто Хачикян в телефон мне кричит. И только после его слов я вспомнил, что и правда ведь Новый год! Тысяча девятьсот сорок четвертый год. Три часа уже идет первый день нового года.

— Спасибо, Арто! А чего ты не спишь? — спрашиваю я.

— Этот же вопрос я должен задать тебе. Ты ведь моложе, а значит, и спать должен больше меня. Может, там с тобой Шура, потому и не спишь?

Он смеется, я — нет.

Выходит, есть еще Новый год и Шура. А мне-то казалось, что во всем мире ничего уже нет, кроме моей тесной, закопченной землянки на переднем крае, где иной раз пропадаешь от жары, а чаще зуб на зуб не попадает от холода. И к тому же еще храп Сахнова. Хотя это, может, и хорошо, что он так мощно храпит: хоть на какое-то время приглушает грохот минометной, винтовочной, автоматной, ракетной и черт знает какой еще пальбы.

И откуда только люди берут такое количество стали?.. Чудак Арто, чего придумал: из-за Шуры я, видите ли, не сплю. Просто я теперь командир роты, и на мне обязанность охранять тысячу сто квадратных метров земли. И не только охранять, а подготовить плацдарм для взлета, то есть для наступления на противника. А как же! Если я не буду наступать, ты не будешь, он не будет — кто же тогда выдворит гитлеровцев восвояси? Им ведь тоже небось надо домой. Сами не убираются, значит, надо турнуть их. Ясно, что не все доберутся домой: кто-то ткнется вот в этот новогодний снег, да так в нем и останется. А кто-то получит пулю в живот, кто-то вовсе без головы останется… Но иные, может, один из двух, доберутся до места.

Гнать, гнать, их надо, чтобы и нам потом разойтись по своим домам. Должен же я наконец проверить тетради моих учеников, должен что-нибудь сказать Маро?! У человека тысяча дорог. Но как бы и где бы они ни петляли, а ведут всегда только к своему дому, к своей Маро…

Так, значит… Что так? Не то получается. А почему, собственно, не то? И кто может с уверенностью сказать, что в жизни то, а что — не то?.. Э, муть какая-то все лезет в голову… Так, значит, Новый год! Скоро два месяца, как наши освободили Киев. И еще добрая весть: мама пишет, что корова наша отелилась двойней. Одну телку они решили вырастить, а другую будут продавать — надо сестрам одежду купить.

Сахнов поднял голову:

— Не пора еще?..

— Спи, пока спи, — сказал я и вдруг спросил: — Слушай, батько, у вас есть корова?

— У кого это «у вас»? Кто это — мы?

— Ну… у тебя?..

Он засмеялся:

— Видал в степи ветер?

— Нет, я в горах жил.

— Ветру все одно — что степь, что горы, знай носится бездомный. Вот и я, как ветер, тоже бездомный. Какая уж тут корова.

— Прости, батько, знаю ведь все, да так уж, размечтался. Поди-ка в роту, взбодри ребят, чтоб не уснули.

— Да пусть себе поспят. У фрица задница солью начинена. Еще чуток нажать, разорвет, и нет его.

Сахнов засмеялся и ушел.

Утро началось наступлением широким фронтом. Полоса действия моей роты тысяча его метров. Мало? Что делать. Я всего только командир минометной роты 261-го полка. Будь я командующим армией, может, было бы тысяча сто километров. Но эдакие масштабы не для меня.

2 января

Атака наша прошла неудачно. Убило двух моих солдат. Нам выдали водки — по сто граммов на брата. Я обменял свой хлеб на водку и выпил все разом. Сахнов протянул мне на закуску вареной картошки, я не взял. И картошка и даже шоколад только бы сбили хмель.

3 января

Мы все на том же месте, в снегу, под открытым небом. Ужасные холода. У меня четверо раненых. Подбит один миномет. Пала лошадь. Сегодня нам выдали белого хлеба и листовки с призывами: «Воины Родины, пришло время окончательно освободить Ленинград». Записи свои делаю на оборотной стороне листовки…

6 января

Мы продвинулись вперед на восемьсот метров. В снегу лежит убитый немец. Голову ему снесло напрочь. Ужасно это — видеть человека без головы… Велел Сахнову закопать его.

11 января

Продвинулись вперед на восемь километров! Одному из бойцов оторвало стопу. Он крепко прижимает ее к ноге, а кровь хлещет отчаянно.

— Не прирастет? — спрашивает он потерянно у Сахнова.

— Брось ее, дай перевяжу рану, дурак! — сердится Сахнов. — Это тебе не дождевой червь.

Раненый потерял сознание. Пришла Шура и уволокла его в тыл.

13 января

— Несчастливое сегодня число! — бросает Сахнов, сплевывая. — Если сегодня меня не убьет, значит, уж никогда не убьет.

В роте трое убитых, восемь раненых. Приказываю похоронить убитых, как положено.

Ведем бои за Новгород — он слева от нас.

— Сегодня нам Новгорода не видать, — говорит Сахнов.

— Почему?

— Иудино число…

Сегодня мы Новгорода не отбили.

14 января

Холодно, вьюжно… От моей землянки до позиции противника не более двухсот метров. Все деревья повалены, вырваны с корнями. Снег, снег…

Телефонный звонок. На проводе командир полка.

— Двадцать пятый вас слушает!..

— Ну как там, готовы?

— Все в порядке!

— Молодцы! — Голос у комполка повеселел. — Водки вам выдали?..

— Нет.

— Э, ладно, братцы, все сполна получите, как только продвинетесь на новые рубежи.

— За каждые сто метров по сто граммов…

— Ну и ну!.. — весело засмеялся комполка. — Пусть так. Идет. И еще орден, если… Ну ладно, будь готов и жди команды.

Что ж, я готов…

Снаружи завывает метель. В землянку вваливается лейтенант Саша Карпов, высокий, чуть раскосый парень.

— Видел Шуру, привет тебе шлет! — с трудом переводя дыхание, говорит он.

«Шура, Шура…» И чего все только и знают, колют мне в глаза ее именем? Но странно, почему в моей землянке стало так тепло? Неужели от этого имени?

15 января

Я на своем НП, на сосне. Прикрываюсь щитом, все как-то надежнее. Слежу за противником. Ничего не видно, хотя враг — рукой подать. Плотная завеса тумана. Внизу, в снегу, — наша артиллерия, два танка и три самоходных орудия. И пехота. Справа от нас Ленинград, как клещами, зажат войсками противника. В прошлом году удалось чуть разжать эти клещи, дать Ленинграду выход к хлебу!

Я устроился поудобнее, снял перчатки. Пальцы, правда, коченеют, но мне надо записать. Ведь чуть спустя, кто знает…