Уже к рассвету добрались до густо поросшей кустарником балки. Еще чуть прошли. Но, увидев вдруг свои тени, которые, вытянувшись вперед, неуклюже подпрыгивали по камням, путники вдруг испугались.

Все. Опять светает, и продолжать путь снова опасно. Они, как каменные жабы, приникли к корневищам кустов и деревьев и схоронились.

Не кто иной, как недруг, наслал им этот рассвет, это солнце, которое с такой нежностью ласкает листья, зелень трав, камни, землю.

— Э-эх, была бы снова ночь!..

С полчаса лежали они так тихо, словно мертвые. Первым схватился Срапион. Сел тут же на землю, где лежал, втянул воздух — понюхал его.

— Сдается мне, Асур, селом пахнет, дымом!.. А ты чуешь?

— Нет, — ответил Асур. — Я чувствую запах смерти!..

— Чтоб тебе головой о камень трахнуться! — рассердился Срапион. — Помер ты, что ли? Не чуешь разве, что внизу село есть?

— Ну и пусть себе. Нам-то что?

Срапион примолк. Глянул на Асура…

— Давай отнесем ребенка в то село. Подбросим кому-нибудь и убежим.

— Отдать туркам?!

Срапион как осатанелый стал кулаками бить о камень.

— Так что же делать, дать ему помереть? И нас чтоб за собой потянул?

Асур загородил ребенка.

— Не вздумай пальцем до него дотронуться!.. — угрожающе крикнул он.

Срапион остолбенел. Крик Асура будто ножом его резанул, обжег лицо. Это был вой волчицы. Нет, что-то еще пострашнее. Никак с ума Асур сходит?.. Глаза у него мутные, налиты кровью, рот перекошен, губы сухие, волосы вздыбились, как шерсть на спине у продрогшего пса. До чего же страшен, на кого хочешь нагонит ужас! Неужели и он, Срапион, выглядит эдаким чудищем?

— Возьми мою душу на покаяние, слепец-бог! — воздев руки к небесам, простонал Срапион.

Теплый весенний ветер поиграл с кустом шиповника и, как воришка, удрал, унося с собой розовые лепестки и аромат цветов. А на пути ветер еще и всколыхнул волны трав и уж только потом бултыхнулся в реку.

Асур повернулся к ребенку и уставился на него не мигая: то ли спит, то ли совсем угас?.. Бескровное личико сузилось, сделалось таким маленьким — в ладони упрячешь. Асура пробрала дрожь — даже зубы застучали. Жалость и ярость перемешались в груди. Он отчетливо понимал, что не сегодня-завтра потеряет это дитя, эту свою божью кару. Вон и ветер в безумии воет о том же… Ну чем тут помочь?!

Что это? В траве торчит чья-то борода и… пялятся чьи-то глаза, полыхают желтыми бликами. Турок?! У Асура пальцы сжались в кулаки.

Турки — и совсем рядом?!

С зеленым побегом шиповника в зубах, помахивая бородкой, сверху на запеленатого малыша удивленно глазела обыкновенная коза. Рядом с ней воткнулись еще три не менее удивленных бородача. Козы почти по-человечьи смотрели на расположившихся на земле людей, даже с оттенком сострадания.

Срапион выдохнул Асуру в затылок:

— Не шевелись!..

Приглядевшись, они увидели, что в кустах разбрелось целое стадо. Больше сотни. Козы и овцы общипывали листья на кустах и, довольные, с хрустом пожирали их. Там же, наверху, чуть поодаль, беспечно созерцая ущелье, восседал на камне пастух.

Срапион осторожно притянул за шею козочку, что была совсем рядом, начал гладить ее, почесывать спину и за ушами, провел пальцами по губам, дал лизнуть.

— А ну, вынь-ка посудину из хурджина, — едва слышным шепотом приказал он товарищу.

Асур достал кувшин, ползком подтянулся к козе и схватил ее за соски раздутого, как полный мешок, вымени.

Струйки теплого молока журча полились в посудину.

— Потише жми на соски, испугается.

По лицу Асура скользнула улыбка. Молоко ударялось о стенки кувшина, пенилось. Вот когда ом досыта напоит своего ребеночка! На целый день будет ему еды. И не один такой день, десять тысяч, нет, больше дней он готов любой ценой оберегать его, кормить, пока наконец совсем спасет, принесет в свое село, к матери, и скажет:

— Вот, получай еще одного сына.

Мать обрадуется. Очень обрадуется.

Да, он спасет его! Обязательно спасет! Ведь вот уже пять дней, как уберегает. Еще три-четыре дня продержаться, а там и Аракс перейдут. Нельзя бога гневить, он милостив к сироте. Вот и пищу ему ниспослал. «Я было наглупил, поругал тебя, господи! Прости. Я пес твой. Потявкаю-потявкаю, а полу одежки твоей из рук не выпущу. Будь и впредь так же милосерден, господи!..»

Козье вымя опорожнилось до последней капли.

— Отпусти ее, — сказал Срапион, — кувшин уже полон. Хотя нет, погоди…

Асур еще почесал козе спину, погладил глаза, надо же поблагодарить животину. И ей это нравилось.

Отара тем временем поднялась наверх. Юноша-козопас последовал за ней, и вскоре он уже скрылся за перевалом.

Срапион нарвал листьев шиповника и скормил их козе прямо с руки.

— Дай-ка ей немного соли, — сказал он Асуру. — Мы оставим ее при себе. Давай соль, задобрим, может, удастся приручить. И напои ребенка молоком, пока оно теплое.

Малыш пил взахлеб. До того насытился, что даже отвернулся. Асур протянул кувшин Срапиону.

— На, тоже попей.

— А ты? — вопросительно глянул на него Срапион.

— Хватит и мне. Молока много.

Оба сделали по нескольку глотков и заспешили уйти подальше от этого соблазна. Пригибаясь, а где и ползком, они прошли кустарником по склону, миновали небольшую рощу. Асур нес ребенка, Срапион — козу.

Был уже полдень. Пройдя всю рощу, они наконец решили передохнуть. Устроились в расщелине скалы. Укрытие было надежным. Срапион сразу начал рвать траву для козы-кормилицы.

— А парень-то этот, козопас, настоящий осел.

— С чего тебе так показалось? — хмыкнул Асур.

Срапион довольно улыбнулся.

— Не заметил ведь нас, слепой, что ли?..

— А заметил бы, нам несдобровать.

— Я прирезал бы его!

Асур вздрогнул от этих слов. Он машинально потрогал свой кадык и посмотрел на ребенка.

Вот и еще одна ночь черным стервятником разостлала свои крылья над беглецами, над ребенком и над козой. Ущелье уже потонуло во тьме, тогда как на дальних вершинах еще играли блики заходящего солнца. И небо там еще розовело…

Снова тронулись в путь. У Срапиона была теперь своя ноша — он привязал козу к поясу и вел ее рядышком, а Асур нес свою неделимую плоть — ребенка.

Так они пробирались к цели еще три ночи кряду. Днем по-прежнему прятались в укрытиях, пасли козу и доили ее — тем и кормились, а ночами шли и шли.

На исходе третьих суток, перед рассветом, они наконец увидели перед собой Аракс. Как духи ночные, затаились в высоком камышнике и с нетерпением приготовились переждать, пока стемнеет. Еще целый день предстояло прятаться. Но едва наступит желанная тьма, они выйдут к реке.

Срапион заботливо ухаживал за козой и больше не укорял Асура, не был суров к ребенку, не твердил, как прежде: «Умрет». Ничего такого уже не говорил. Ведь они наконец у цели. И конечно же оба рады, что спасли малыша. Оба теперь полны надежды, что ночью перейдут реку. Но недаром говорится, что у сироты день черен, а бог глух. Откуда ни возьмись, против них на холме появились аскяры. Четверо. И шли они прямо на них, про тайник будто знали. Неужто приметили?.. У Асура в горле пересохло. Затеплившаяся было надежда снова сменилась болью и тревогой. Срапион поднял винтовку и прицелился.

— Положи ребенка и бери ружье! — приказал он.

Асура удивило, что голос у Срапиона был очень спокойный, никакой в нем растерянности, будто им вовсе ничто и не грозит. Асур уложил ребенка на траве и занял позицию там, где велел Срапион.

Турки продолжали приближаться. Можно было почти безошибочно предположить, что идут они в этом направлении не случайно, а потому, что заметили их. Идут уверенно, дерзко, не предвидя для себя никакой опасности. Так испытанный мясник с топором в руках подходит к быку, чтобы одним ударом оглушить его, повалить, а потом и заколоть.

Как назло, вдруг захныкал ребенок. Но Асур не стал его успокаивать. Все равно они уже обнаружены. У него как то даже прибавилось мужества и хладнокровия — теперь-то ведь надо непосредственно постоять за жизнь этого безвинного младенца. И то, что дитя плачет, может, даже к лучшему. Кто знает, не из камня же те, кто идет на них. Может, детский плач пробудит в них милосердие. Люди ведь! Сердце имеют и душу тоже. Значит, должны пожалеть ребенка. Может, не тронут, отступятся?