Он взял у Асура ребенка, на свету рассмотрел его и протянул сидящей рядом молодухе, закутанной в чадру.

— Эй, ахчи[23], ты кормящая мать, дай ему грудь.

Женщина приоткрыла лицо и с нескрываемой брезгливостью посмотрела на ребенка. Тот, болтая ручонками, заплакал.

— Аман, гяур он, гяур![24]

Старик рванул ее за волосы и потряс голову.

— Дай ему грудь! Ребенок умирает! Отродье шайтана, сама ты гяур, раз называешь гяуром это безвинное создание. О аллах, и почему это небо не разверзнется!

Молодуха схватила ребенка у старика, отодвинулась от огня и, без стеснения вынув свою налитую грудь, сунула сосок малютке. Ребенок вцепился в неродную грудь и начал жадно сосать.

Асур глубоко вздохнул.

— Поймал, разбойник! Наконец-то насытится!

— Сирота все вынесет, — грустно проговорил старик. — А как же ему иначе?..

Юноша-турок испуганно смотрел на Асура, готовый в любой миг сорваться с места и броситься бежать в кромешную тьму. Видя его страх, Асур пожалел парня. «Глупый, — мысленно укорил он его, — не думай, что я пальну в тебя из ружья». Но вслух он, однако, ничего не сказал: почему-то не захотелось ему развеять страх у юноши. «Пусть кто-то и меня боится…»

Старуха скрюченными руками разминала колени. Голова ее при этом оставалась опущенной. Она считала грехом взглянуть на солдата-гяура. Та, что кормила, сидела, прикрыв веки и сжав зубы от ужаса.

Лицо сосущего младенца постепенно успокаивалось, делалось ублаженным.

Все молчали. Ворковал только огонь. Ему радостно вторила речушка, а мельничные жернова истово вгрызались друг в друга, монотонно ропща: «Чар-чар, чар-чар».

Старик, словно бы боясь гнетущего молчания, заговорил:

— Откуда ты вынес этого ребенка, солдат?

— Из-за той горы, — сердито ответил Асур. — Лежал там подле мертвой матери. Ваши с ней расправились. Турки. Позор вам, баба[25].

Старик взбушевался:

— Ты свой «позор» кинь богу, парень. На нем грех. Это он творец всех людских деяний. И зверя в человека вселил тоже он. Ты, я вижу, очень смелый, так плюнь в него. А нам, нам какой же позор? В чем наш грех?..

И тут старуха, ударившись головой об острые свои коленки, закричала на старика:

— В бога камнем не кидайся! Наш грех, наш! Рядом с нашим селом было армянское село!.. Было ведь? Было. Не мы разве их извели? Мы. Я, ты, муж вот этой молодухи и еще сотня других! Мы это сделали. Владельцем этой мельницы кто был? Не армянин?.. Армянин. А где он сейчас? Кто убил безвинного? Впрягаемся в упряжку дьявола, а потом лаем на бога. Будьте вы все прокляты!

Старик воздел руки к небу, словно рванул за бороду тьму кромешную:

— О Осман, о Абубекир!..

— Злой пес ваш Осман! — выкрикнул Асур.

— А ваш Иисус Христос? Ваш добрый спаситель? Если он не злой пес, отчего не поможет вам? Почему не покарает нас, ваших убийц? Плевать я хотел на лживого Христа и на такого же лживого Османа! Пле-вать!..

По душе пришлась Асуру ярость старика. И верно ведь, столько лет поклонялись пустоте! Безумство, да и только. От идола этого, именуемого спасителем, плесенью воняет. И никакой-то в нем силы небесной. Просто люди боятся заглянуть в бездонное око бытия.

Асур потянулся к котлу над огнем.

— Чего это у вас варится?

— Молоко, — сказал старик. — Вскипело уже. Накрошим в него хлеба, вот и пища нам.

У Асура кадык так и заходил вверх-вниз, как в пустом мешке.

— Я тоже голодный. И мой товарищ. Он здесь неподалеку, ждет меня.

Сказал и замолк. Пусть только не дадут еды, он оружием возьмет. Ни перед чем не остановится. И женщину, что кормит ребенка грудью, не пощадит. А как иначе? Бог его лжив, но оружие зато верное…

Малютка тем временем насытился и, довольный, гладил ручонками грудь чужой ему женщины. Асуру даже почудилось, что ребенок смеется. А почему бы и нет? Его-то бог не лжив. Вот он — его бог, эта кормилица.

Молодая женщина вдруг тихо всхлипнула и прижала малютку к груди. Это растрогало Асура. Нет, ни за что он не тронет этих людей, этой плачущей женщины. Он ведь человек!

Старик сходил на мельницу и вынес оттуда набитый хурджин[26].

— Здесь, — сказал он, — хлеба и сыра хватит на пять дней. И соль тоже есть… На соль сейчас такая цена, как огонь жжется. И не найти ее… Но тут есть немного, солдат. Бери все и молоко тоже. Неси товарищу. На здоровье вам. — Старик как-то вдруг очень заволновался, лицо его стало напряженным. — Да живите, о люди, о армяне! — воскликнул он. — Отбирайте, уносите, только постарайтесь выжить! Понимаешь?..

Старуха между тем извлекла из-за пазухи два кусочка сахару и протянула Асуру.

— Поскорее уходите, горемычные, — сказала она. — Село совсем близко, а в нем видимо-невидимо разного сброда.

Асур пристроил молоко в хурджине, как было — прямо в котелке, ребенка обернул полой шинели и поднялся. Старик тоже встал.

— Ущельем не ходите. Там дозоры аскяров. Идите склоном горы, чтоб никто вас не увидел. За перевалом будет город Оргов, потом снова большая гора. Кустарниками спуститесь в Игдир. Там и Аракс недалеко. А за Араксом войны уже нет. Не доходите до моста, мелководьем перейдите реку. Ну, с богом в путь…

Асур слушал старика с полным доверием.

— За сколько дней доберемся до Аракса?

— Если бог убережет вас от случайностей, дней за пять.

Асур кинул взгляд на огонь, хотел было подойти к старику, пожать ему руку, но… передумал и заспешил.

Он чуть пригнулся под тяжестью хурджина, и через миг тьма поглотила его…

Срапион перехватил у него с плеча груз и уверенно зашагал впереди. Похожий на кроваво-красный зрачок, сполох костра скоро совсем пропал из виду.

Ночь была какая-то вязкая и словно бы затаившаяся…

Шли нехоженой тропой, склоном незнакомой горы. Ребенок знай себе спал. По-весеннему прохладный ветер бился Асуру в спину, хлопал полой Срапионовой шинели. Справа по ходу высоко в небе покачивалась большая снежная вершина. Казалось, она вот-вот обрушится на них.

Вскоре чуть пониже вершины завиделись огоньки. Друзья в тревоге остановились, затем, не сговариваясь, молча свернули, пошли стороной.

Был такой миг, чуть не напоролись на турецких солдат. Спас ветер, донес до слуха топот копыт их лошадей, и Асур со Срапионом успели укрыться за каменными громадами. Всадники, бывшие, видно, караульным дозором — трое их, — проехали рядышком, и очень скоро конский дух, испарившись, исчез вовсе.

Путники еще чуть переждали и заспешили к вершине большой горы Во что бы то ни стало надо до рассвета миновать перевал…

Они шли и молчали. О чем было говорить? И зачем?.. Шли, почти слившись друг с другом. Малыш только разок пробудился, погукал сам с собой и снова закрыл глазенки, словно темноты убоялся.

— А старик не обманул! — шепотом выдохнул Срапион. — К рассвету и правда доберемся до Оргова.

— В город войдем? — спросил Асур.

— Что ты? — испугался Срапион. — Там люди!

Какая жестокая нелепость! Они так нуждаются в людской помощи, и, однако, именно человек им сейчас хуже змеи. Все в мире перевернулось с ног на голову. А что можно поделать?! Где это слыхано: погоняемый слепым исступлением, человек ищет себе подобного только затем, чтобы убивать, резать, мучить.

Асур не мог осмыслить, как происходит чудовищное преображение человека, что пробуждает в нем зверя?.. И не безумие ли то, что он при этом по-прежнему прозывается человеком?.. Ведь совсем недавно, кажется, будто вчера или позавчера, когда еще не было этой ужасной войны, люди с тревогой заботливо оберегали друг друга и, будь то худой старичишка, радели о нем, стараясь облегчить страдания, насколько возможно продлить ему жизнь. А теперь то же самое божье создание, именуемое человеком, обернувшись чудищем, убивает, льет кровь и, торжествуя, ликует, видя гибель себе подобного.