Асур снял с плеча ружье, отдал Срапиону. Подняв над собой запеленатого малыша, он лег на воду и свободной рукой начал грести.

Срапион плыл рядышком.

— Не бойся, я близко. И осторожно. Хорошенько держи ребенка, не урони.

Асуру вдруг вспомнился случай. Парнишкой он еще был. Овцу как-то переправлял через реку. Обхватив ее одной рукой за шею, другой греб. Ушел с головой под воду и плывет, не подумав, что ведь овца-то тоже под водой. И, когда он выбрался на берег, оказалось, что овца конечно же захлебнулась и уже сдохла. Мать ужасно сердилась на него.

— Чтоб тебе пусто было!.. Одну овцу — и не уберег!..

Сейчас у него в руках не овца. Ребенок в руках. И река не та. Река сейчас большая, широкая и, конечно, глубокая. Но теперь-то он держит ребенка как надо — над водой — и, боже упаси, не даст ему захлебнуться. Сейчас к тому же с ним Срапион…

Вспомнив о матери, Асур потеплел душой, радостно подумал, что еще немного, и они пересекут реку, избавятся от преследований и опасности. Он принесет ребенка, отдаст его матери. И станет она растить малыша, как своего. Мальчишка ведь!.. Подрастет, и однажды они вдвоем отправятся и разыщут тот горный склон, где оставили умершую мать ребенка. Разыщут ее останки и предадут земле…

Асур истово рассекал воду и верил, что такой день непременно настанет.

Он поднял малыша еще выше. Вода сама держала их. Асур плыл легко, он был уверен в себе. За свою жизнь столько поплавал в речке близ родного села… Вот только овцы до сих пор жаль… Да ведь несмышленышем был. Потом он не раз переплывал реку. С теленком, к примеру. На другом берегу было хорошее пастбище. Теленок потяжелее, чем малыш. С ребенком легко. Пенящиеся волны помогали Асуру продвигаться вперед.

Чудеса, да и только: проказник-то снова смеется. Выпростал ручонку, лупит ею по воде и смеется! И это вовсе не плохо! Может, этот комочек души и тела чувствует, что вот они и впрямь наконец спасут его?.. Смеется, а!.. Ну и пусть смеется. Вон ведь уж сколько проплакал за свою коротенькую жизнь. Теперь пусть смеется.

Впереди совсем близко отчетливо виделся берег. Чуть пониже от ивовой рощи высилось исполинское ореховое дерево, зеленое-презеленое. Его толстые, переплетенные корни уткнулись в воду. Обнаженные ивовые корни были красные, а у ореха — белые. И все это очень хорошо видно на срезах обрывистого берега. Вода билась о корни, и они отсвечивали красными и белыми бликами.

За прибрежными деревьями над ровной зеленью сада поднимался столбик дыма. Это, наверно, садовник разжег костер и обсыхает, греет промокшие в росе ноги. Жаль, что он не появляется. Может, голос подать?.. Но, пожалуй, не стоит — вот-вот сами доберутся до берега. Оба, и Срапион тоже, благополучно гребут к красно-белым корневищам, которые вон уж совсем недалеко. А ты, малыш, чего смеешься? Проказник! И еще лупишь ручонкой по воде?.. Что ж, смейся! Смейся!..

Срапион плывет слева. Иногда на какой-то миг он уходит под воду, потом выныривает. Видно, что он очень рад. Да и как не радоваться? Ведь наконец спасутся. И малыша своего спасут.

Нога Асура вдруг задела о камень. Значит, уже добрались до мелководья? Он сделал еще два-три рывка и, подняв ребенка в обеих руках, встал на ноги. Под ним было дно. Вода только по грудь. Значит, дальше можно идти. Берег близко, корни орешника тоже. Пройди еще чуть-чуть и хватайся за кривую укрючину корня!..

Вдруг что-то свистнуло прямо над ухом. В воде взбурлил маленький фонтанчик рядом с Асуром — в нос ему ударил.

Срапион закричал:

— Турки, Асур! Скорее!..

Асур невольно оглянулся. На том самом месте, где, перед тем как войти в реку, стояли они, сейчас толпились около десятка конных аскяров и палили им вслед. Вон их пули врезаются в воду, выбрасывая вверх струи вскипающих фонтанчиков. А иные не сразу уходят ко дну. Отскочив от водной глади, они еще раз-другой подпрыгнут на волнах и только потом исчезают.

— Быстро иди под воду! — кричал Срапион. — Ныряй! Под водой пуля не одолеет. — Сказал и сам исчез.

Асур тоже чуть было не нырнул, но вовремя спохватился — вспомнил о ребенке в руках и… об овце, с которой когда-то так неудачно нырнул там, в своей реке. Нет! Сейчас он этой ошибки не повторит. Попробуй только нырни, ребенок вмиг захлебнется.

Асур ускорил шаг. Эй, зачем вы стреляете? Не смейте! Не видите разве, что на руках у меня ребенок?!.. Не видите? Очень даже хорошо видите. Поймите же, окаянные, у меня на руках ребенок! Я не могу нырнуть. Не палите из своих ружей. Вы же убьете его! Девять дней я уберегал малыша. Почище Христовых мук терпел, а сберег. Оставьте хоть этого, пусть живет! Ну что он вам такого сделал, эй, немилосердные? Не стреляйте!..

Срапион показался из воды. Жадно глотнув воздух и крикнув «Ныряй!» — он снова ушел с головой.

А ребенок уже не просто улыбался. Он заливисто гулькал и смеялся, словно свист подпрыгивающих вокруг пуль доставлял ему особое удовольствие.

Асур плотно прижал дитя к груди, подставив пулям спину, чтобы они, не дай бог, не угодили в ребенка.

Стало уже совсем мелко. Срапион тоже шел. Вот он одной рукой ухватился за корни орешника, а другую протянул к Асуру:

— Давай мне ребенка! А сам пригнись. Все уже, конец!..

Асур протянул к нему младенца. Срапион подхватил насквозь промокший сверток, положил его за ствол орешника, чтобы вражья пуля не тронула, и, прячась за камнем, подал руку Асуру, хотел помочь ему, вытянуть из воды…

Рука так и осталась протянутой. Там, где стоял Асур, на воде раскачивался только кровавый круг. Чуть ниже на мгновение показалась голова Асура и тотчас исчезла в водяной толще.

Волна ударила кроваво-пенящимся гребнем о камень и разбилась…

В горах было тепло.

По утрам в росистой траве и на цветах сверкали короткие лучики тысяч маленьких солнц.

Зато вечерами огромное закатное светило раскаленным шаром ложилось на дальней вершине, окрасив цветом алой крови камни и зажатые в них тропинки…

Был весенний звенящий закат. Срапион с наслаждением втянул в себя воздух, пахнущий дымом очагов.

Горы тоже дымились. Лениво-лениво. У Асурова дома лаял пес. Срапион прошел между несколькими домами-пещерами и остановился у того, где жил Асур.

— Эй-эй, нани![28]

В жерле скалы появилась мать Асура. Поморгала, приложила ладонь козырьком ко лбу, чтоб отгородиться от слепящих лучей низкого заходящего солнца, и вскрикнула:

— Срапион!.. Да будет мой отец тебе жертвой, это ты, Срапион? А Асур мой?! Асур мой где?!..

— Вот тебе Асур, нани!..

Мать взяла у него ребенка и, как подрубленное дерево, повалилась на колени. Узкие ее плечики забила дрожь, Срапион отвернулся и обшлагом рукава стер слезы с глаз…

На вершине горы, словно бы оседлав ее, покоился огненно-красный шар солнца.

1965 год — апрель, Москва

1967 год — декабрь, Ереван

Прерывистая нить тропинки, поднимаясь из ущелья, безжизненно стелется по высохшей земле Ладанных полей. На простор выбирается сторожко, как бы затаив дыхание, — каменная теснина кишит клубками ядовитых змей.

Нет иного пути у моего отца, почтальона. К селам, что лепятся на краю Ладанных полей, нет другой дороги. А там глаза и сердца тех, кто ждет вестей издалека. И мы взбираемся по этой тропинке: отец с большой почтовой сумкой за спиной, я — с маленькой…

Дальние это были села. Пока мы добирались до первого из них, души иссыхали от жажды.

Велики Ладанные поля — от горизонта до горизонта. Длинна дорога наша, а воды на ней всего горсть — Родник Куропатки. Не утолишь здесь жажды, губы растрескаются, как земля Ладанных полей, и, чего доброго, останешься на полпути…