Между тем Януш Бжозогловый, полагая, что прежнее перемирие окончилось, а новое еще не заключено, и узнав от разведчиков, что породистые кони магистра Пруссии и его наемных рыцарей заперты в предстенном строении замка Панова, отправляется туда из Быдгощи всего с сорока рыцарями; переправившись у Сольца через реку Вислу, которая уже вскрылась, и прибыв туда, он взламывает предстенное помещение, которое во время перемирия охранялось менее тщательно, захватывает и уводит большое множество породистых коней, принадлежавших магистру и его наемным рыцарям; затем, поджегши строение, гонит табун благородных коней к Висле. Наемные рыцари из Торуня, узнав об ущербе, нанесенном магистру и им, собравшись большой толпой, стали его преследовать. Тот, чтобы ускользнуть от погони преследователей, велит своим идти вперед с табуном коней и переправиться через Вислу; сам же всего с двенадцатью воинами, то оказывая сопротивление, то притворяясь бегущим, долго обманывал врагов, которые опасались, что он ведет их в засаду, пока не достиг лодок, ожидавших его прибытия. Только, когда они уселись в лодки, преследователи впервые освободились от страха и всячески старались на него напасть, но он, оторвавшись от них, невредимым ускользнул в Быдгощь, нагруженный добычей, ибо завладел целиком всеми захваченными у Панова конями магистра и его наемных рыцарей. Это причинило большое огорчение магистру Пруссии Генриху фон Плауэну, так как он подвергся столь постыдному и нашумевшему нападению и от такого слабого врага получил столь сильный ущерб.

После различных переговоров о вечном мире, которые велись через советников той и другой стороны на Торуньском острове, стараниями Александра, великого князя Литовского (князь больше всего стремился только к воссоединению своего Литовского княжества и к возвращению себе Самагитской земли, которой лишили его крестоносцы), был заключен, утвержден и подписан мир на условиях, для Польского королевства несправедливых и невыгодных. Главные условия этого мира состояли в следующем: король польский возвращает магистру и Ордену все захваченные по праву войны замки на землях Пруссии и покидает их; король освобождает также и отпускает на волю всех людей магистра и Ордена, захваченных в каких бы то ни было сражениях; магистр и Орден выплачивают Владиславу, королю польскому, и его королевству в текущем году в три срока, а именно к празднику святого Иоанна Крестителя (24/IX), к празднику святого Михаила (29/VII), к празднику святого Мартина (11/XI), сто тысяч коп больших пражских грошей, хотя король Владислав мог бы потребовать сто тысяч только за одних пленных; Самагитская земля должна оставаться за великим княжеством Литовским, но после смерти польского короля Владислава и великого князя литовского Александра подлежит возвращению магистру прусскому и Ордену крестоносцев; все это пространно излагается в статьях заключенного тогда договора о вечном мире.[355] Удивительно, однако, что при самом заключении тогда этого вечного мира ни Владислав, король польский, ни Витовт, великий князь литовский, ни кто-либо иной не счел обидой Польскому королевству отторжение его земель, возвращение которых тогда же могло бы воспоследовать; кроме самого королевства, скорбевшего об утрате своих исконных земель, возвращение которых предлагалось во время осады замка Мариенбурга, никто не почувствовал этого. Ведь Владислав, король польский, вовсе не был одушевлен заботой о возвращении земель своего королевства Польского, именно Померанской, Кульмской и Михаловской, и пренебрег предложением, добровольно сделанным ему во время осады замка Мариенбурга, а при заключении этого мирного договора упустил его из виду: король считал заодно с Александром, великим князем литовским, достаточным, если великое княжество Литовское достигнет воссоединения, хотя бы Польское королевство, о котором следовало подумать в первую очередь и больше всего, и было бы при этом урезано. И хотя польские советники понимали, что это усечение огромно, однако они не осмеливались высказаться против этого условия мира, чтобы не оскорбить короля и великого князя. Итак, вследствие исключительно неразумного решения как короля, так и князя и советников, великолепная и достопамятная грюнвальдская победа сошла на нет и обратилась почти что в насмешку; ведь она не принесла никакой выгоды королевству Польскому, но больше пользы великому княжеству Литовскому.

После того, как между Владиславом, королем Польши, Александром, великим князем Литвы, и их государствами и владениями, с одной стороны, и магистром и Орденом прусским — с другой, был заключен и письменно скреплен договор о вечном мире, Генрих фон Плауэн, магистр прусский, прибыл лично в сопровождении пышной и избранной свиты к Владиславу, королю польскому; магистр встретился с названным польским королем Владиславом и братом его Александром, великим князем литовским, имевшими при себе большие отряды рыцарей, на равнине, где был поставлен королевский шатер, напротив Злоторыи. Здесь статьи о вечном мире были определены, приняты и утверждены и заверены приложением рук. Итак, Владислав, король Польши, обещает магистру Пруссии, что возвратит в определенные сроки занятые именем его светлости замки и города в Пруссии; он отпустит также из плена всех пленных, при условии, однако, если магистром и Орденом уплачено будет ему сто тысяч коп пражских грошей. Генрих же, магистр прусский, обязуется в свою очередь уплатить королю Владиславу и его Польскому королевству сто тысяч коп грошей, в чем поручительство берут на себя знатнейшие из пленных, обязываясь возвратиться в плен, если случится небрежность в выплате. По выполнении законным порядком этого и многих других дел магистр Пруссии Генрих предложил в личный дар королю польскому Владиславу двенадцать серебряных кубков, все позолоченные, прекрасной работы; Владислав же, польский король, отвечая взаимностью, вручил ему несколько шуб[356] на собольем меху. На этом собрании выступил некий немецкий наемный рыцарь крестоносцев с обвинением против Миколая Повалы из Тенчова, утверждая, будто в битве под Короновым он одолел и взял его в плен, но что тот, не слишком памятуя о своей чести, пренебрег явиться к нему, согласно данному им обязательству. Так как Миколай Повала отрицал это и предлагал представить свои оправдания, дело было передано рыцарскому суду. Когда суд, избранный из многих рыцарей того и другого стана, открыл заседание, немец-истец, повторив свою жалобу и настойчиво утверждая, что он одолел и пленил Миколая Повалу, требовал, чтобы судьи отдали его ему и вынудили признаться в своем пленении. Миколай же Повала, чтобы одолеть своего противника-немца его же оружием и словами, спрашивает у него, есть ли у него какое-либо доказательство или вещь, украшение, которым он мог бы убедить, что его дерзкое утверждение истинно. «Да, есть», — говорит истец и, не медля, предъявляет судьям жемчужную повязку, которую, как было известно, во время битвы Миколай Повала носил на голове. «Вот, — сказал немец, — то украшение, которое я с тебя сорвал, одолев и пленив тебя». Тогда Миколай Повала, сильно обрадованный, что его противник попался туда, куда он желал, говорит: «У народов, судьи, был и есть обычай, соблюдающийся издавна и до наших времен, а именно, что когда сражающиеся во время рыцарских действий, состязаний, сражении роняют повязки, украшения и подобные знаки благородства, их имеют обыкновение хватать и красть не люди рыцарского звания и занятые сражением, каким хочет казаться этот вот, но грабители, негодяи и подлейшие люди. Следовательно, предъявленное моим противником украшение не только не подтверждает, что я был побежден, но изобличает противника в том, что, оставив бой, он вместе с другими того же рода людьми, которым корысть, а не рыцарство в заботу, занялся собиранием оброненных знаков отличия. Ибо если бы он одолел и пленил меня, он представил бы на ваш суд другие доказательства победы, подобающие рыцарям, а не грабителям». Судьи, тщательно рассмотрев заявление истца и возражение ответчика, согласным приговором объявляют, что Миколай Повала, королевский рыцарь, не был захвачен в плен и не был обязан явиться, и освобождают его от притязаний истца. И даже прусские судьи преследуют последнего такими упреками: «Если бы ты послушался наших советов, когда мы отговаривали тебя от этого спорного суда, то ты избавился бы от оскорблений, во всеуслышание излитых на тебя противником. Понимаешь ли ты теперь, куда завело тебя твое легкомыслие, когда ты пренебрег нашими советами? Ведь противник с великой для себя честью вверг тебя в тяжкий позор и, поразив тебя твоим же мечом, оставил тебя поверженным и опозоренным».