Итак, опасаясь отваги Бжозоглового, которую он обычно проявлял в своих действиях, магистр и крестоносцы, чтобы тщательнее оберечься и отражать его хитрые засады, оставляют в Свеце командора свеценского, Генриха Плауэнского,[196] со всеми рыцарями Свеценского округа, присоединив к нему еще несколько отрядов наемных рыцарей, чтобы воспрепятствовать нападениям и грабежам Бжозоглового, ибо они считали, что на открытый бой он ни за что не отважится. Выступив из Жохова в пятницу, в четвертый день июля, Владислав, король польский, провел целый день в лугах какого-то неизвестного селения; отсюда с наступлением ночи были видны огни пожаров, зажженных воинами короля уже на неприятельских землях; они горели в различных местах очень ярко. Хотя оставалось еще четыре дня пути до вражеских земель, однако многие из королевского войска, нарушая воинские правила, вопреки приказам короля и князей, самовольно отправлялись тайком во вражеские земли; они разоряли их грабежами, убийствами и поджогами и приносили ночью в лагерь отнятые у врагов прекрасные доспехи; днем же они не осмеливались это делать из опасения наказаний.

В субботу, в пятый день июля, король Владислав стал лагерем у селения Ежово и там принял венгерских баронов Николая де Гара и Сцибория из Сцибожиц, которые призывали его и великого князя Литвы Александра согласиться на мир и назвать его условия. Вместе с ними прибыл и Георгий Керсдорф разведать силу и расположение войск короля и князя Александра. В следующее же воскресенье, которое было шестого июля, польский король Владислав после совещания с князем Александром и советниками дал ответ на предложение венгерских баронов; король сказал, что ему никогда не были чужды и далеки мирные намерения; так же и теперь он не отвергает любого справедливого мира, чтобы не пришлось проливать крови католиков. Но мир только тогда будет справедливым, если за великим княжеством Литовским останется целиком его древняя и природная земля Самагитская, земля же Добжинская, несправедливо занятая магистром Пруссии и крестоносцами, будет возвращена королю и королевству Польскому; что же касается нанесенного ущерба, то он обещает подчиниться третейскому разбирательству и решению Сигизмунда, короля римлян и Венгрии. Венгерские бароны были удовлетворены и обрадованы, надеясь, что магистр и Орден крестоносцев охотно согласятся на предложенные условия, как наиболее справедливые, и даже приняли угощение королевским обедом. После обеда король снялся лагерем и в тот же день прибыл к одному селению, расположенному над рекой Вкрой. Александр же, великий князь Литвы, в этот день занимался построением литовского войска; разделив его по стародавнему обычаю предков по клиньям и хоругвям, он поставил в каждом клине в середину рыцарей на худших конях или недостаточно хорошо вооруженных, которых окружали другие на более сильных конях и отлично вооруженные. Такие клинья, сомкнутые и скученные, не допускали разреженности рядов, но один клин держался раздельно от другого на большом расстоянии. Под конец великий князь Литвы Александр присвоил этим клиньям сорок знамен, которые мы называем хоругвями, и велел каждому клину и отряду следовать под своим знаменем и подчиняться своему начальнику. Владислав же, польский король, поднялся с венгерскими баронами на высокий холм, с которого можно было видеть все польское и литовское войско, так как ниже на широком пространстве простирались ровные поля. Под холмом еще проходило литовское войско, уже построенное в ряды, и упомянутый силезец Григорий Керсдорф внимательным образом оценивал, какой оно силы. Кроме того, в тот же день, по велению короля, был пущен слух о внезапном появлении врагов, и все королевское войско стало вооружаться, хотя не было никаких оснований опасаться появления врага. Король велел сообщить эту весть войску и взволновать его этим ложным слухом, дабы сила польского и литовского войска не ослабела от сознания безопасности, от сна и бездействия, но чтобы, всякий час ожидая появления врагов, оно стояло, всегда готовое к отпору и сражению.

В понедельник, седьмого июля, снявшись лагерем, Владислав, король Польши, прибыл в селение Бендзино, расположенное над рекой Вкрой, и там стоял станом два дня. Хотя эта область, которую обходит и обтекает упомянутая река Вкра, принадлежит и принадлежала ранее княжеству Мазовии, однако ею владел магистр Пруссии и крестоносцы; она была заложена за пять тысяч марок широких грошей князем Мазовии Земовитом. Поэтому литовцы и татары опустошали эту область, как вражескую, с варварской жестокостью убивая не только взрослых, но и отроков и даже младенцев, плачущих в колыбелях. Других же с их матерями они насильно уводили в плен, в свои палатки, как врагов и чужеземцев, хотя все жители этой области были людьми польского племени и языка. Матери же только что убитых младенцев приходили к королевскому шатру с распущенными волосами и с громкими воплями оплакивали умерщвление своих детей. Взволнованные этим, епископы и вельможи польские все приходят к королю с просьбами и мольбами, выступая с жалобой в отношении как убитых, так и взятых в плен, с которыми обошлись суровее, чем допустимо по обычаям войны. Прося прекратить варварскую жестокость и вернуть пленных их родным, они заявляют, что в противном случае они все покинут военную службу и столь нечестивый лагерь, который, в конце концов, поразит божье возмездие. Послушавшись их, Владислав, король Польши, с Александром, великим князем Литвы, приказали (и это было правильно) освободить пленных и затем, собрав их всех точным числом к шатру епископа познанского Альберта Ястшембца, возвратить родным и освободить; кроме того, они назначили смертную казнь за повторение таких жестокостей. Достопочтенный же отец Альберт Ястшембец, познанский епископ, вышел из своего шатра и милостиво разрешил собрать в нем женщин и малых детей и содержать в течение следующей ночи. Отсюда епископ перестал сопровождать короля; он сопутствовал королю из Польского королевства вплоть до этого лагеря и с его позволения возвратился в королевство Польское.

В среду, девятого июля, выступив из селения Бендзино, войска Владислава, короля Польши, и Александра, великого князя Литвы, под их счастливым водительством и руководством достигли вражеских земель и с божией помощью, пройдя две мили бором, прибыли на ровное место какого-то поля, раскинувшегося далеко во все стороны; здесь впервые были раскрыты и развернуты с редкостным и особенным всеобщим благоговением и сосредоточенностью воинские знамена, числом восемьдесят два,[197] как собственно королевские и Александра, великого князя Литвы, так и князей Мазовии Земовита и Януша и вельмож Польши. Король Польши Владислав, взяв большое знамя, на котором весьма искусно был выткан белый с распростертыми крыльями и раскрытым клювом, увенчанный короной орел, являющийся гербом всего королевства Польского, со слезами на глазах произнес, развертывая его, такую молитву: «Ты, всемилостивейший боже, которому ведомы тайны всех сердец прежде, чем их замышляют, ты видишь с небес, что я начал настоящую войну, которую и веду, будучи вынужден к ней и полагаясь на помощь имени твоего и сына твоего Христа. Ибо всеми возможными стараниями, жертвами и ухищрениями я жаждал сохранить мир со всеми католиками, и в особенности с крестоносцами, хотя за их вину и за подлый и незаконный захват земель моего королевства я был на них сильно разгневан; но так как они презрели мои законные и справедливые условия, то я полагаю, что добьюсь мира от этих гордых и высокомерных сердец только оружием и железом. Итак, во имя твое, в защиту справедливости и народа моего развертываю я эту хоругвь. Ты, всеблагий боже, будь мне и народу моему милостивым защитником и помощником и не с моей руки взыскивай за пролитую кровь католическую и за ту, которая еще будет пролита, но с рук врагов моих, которые возбудили, подняли войну и питают ее». Эту молитву, излитую с такой набожностью и смирением, король произнес настолько громко, что стоящее кругом множество рыцарей могло ее слышать, и она исторгла слезы у большой части войска: можно было видеть, что большинство предалось рыданиям и плачу. Подобную же набожность проявили и великий князь Литвы Александр, и князья Мазовии, и польские вельможи, развертывая свои знамена. Когда знамена были распущены и развернуты, все войско громко запело отчий гимн «Богородица».[198] Все чехи и моравы, считавшиеся опытными в военном деле, отказывались взять на себя руководство и распоряжение королевским и княжескими войсками, ввиду их многочисленности, и исполнять должность военачальника из опасения, чтобы на их голову не пала ответственность за неудачный исход начальствования. Тогда руководство и распоряжение ими было поручено краковскому мечнику Зиндраму из Машковиц, знатному вельможе из рода, гербом которого было изображение солнца, человеку хотя и небольшого роста, но деятельному и воодушевленному. Ибо никто из чехов и моравов, служивших у короля, не почитал себя подходящим распоряжаться и начальствовать над таким большим войском. Итак, распустив знамена на упомянутой равнине, король Владислав двинулся вперед и в тот же день разбил лагерь между двух озер (из них одно называется Тщино, а другое — Хелст), около города Лютерберга, уже разграбленного и сожженного его войском. В тот же день произошел новый и неслыханный случай: видя, что литовцы и татары грабят безчинствуя церкви и совершают варварские насилия над женщинами и девушками, а при ограблении одной из церквей выбросили из алтаря святые дары на потеху и посрамление, вельможи и рыцари Польши с сильной болью в сердце и опасаясь, что из-за таких гнусностей и сами они и все войско понесут кару справедливым божьим судом, приходят с повторной жалобой к Владиславу, королю Польши, и Александру, великому князю Литвы; они рассказывают о варварских жестокостях, заявляя, что никоим образом не потерпят их; и если таковые не будут пресечены и наказаны должной карой, они не станут под знамена в строй, пока не последует должное возмездие. Разгоряченный их криками и резкими нападками, король Владислав велел произвести строжайший розыск грабителей церквей и осквернителей святейших даров. Когда же ему были представлены двое литовцев, наиболее виновных, то, по велению великого князя литовского Александра, их заставили самих себя повесить. Исполняя веление князя Александра, они сначала ставят виселицу, сколоченную собственными руками; затем без всякого понуждения всходят на нее и, наконец, сами накидывают себе на шею петлю; при этом один понукает другого, который, казалось ему, слишком медлит, скорее выполнить приказание, пока гнев князя не воспламенился сильнее. Все войско видело это, и такой страх напал после этого на всех, что никто уже не дерзал совершать насилия в церквах и простирать хищную руку к церковной утвари. Ибо как и во всякое время, так в особенности тогда, когда предстоит война, не подобает участвовать в беззаконных деяниях; и следует не только от больших и отвратительных преступлений с большой тщательностью очиститься и отвратиться, но даже и от малейших проступков, чтобы божественное величество, умилостивленное справедливыми и праведными деяниями, щедро даровало счастливый исход и желанную победу.