91. Бывшему другу Я был тебе как пилигриму — посох, Как бунтарю — оружие в бою: Припомни, как связал я жизнь свою С твоей, король-солдат, король-философ! Как спали вместе на земле сырой, Одним плащом истрёпанным укрыты… А помнишь, как — с гитарой под полой — Мы пробирались к окнам Маргариты? Я был оруженосцем, другом, тенью… Теперь ты стал французским королём. Боюсь я, скучно будет нам вдвоём! Зачем тебе Гийом? Для развлеченья? Довольно! Льстить и врать, как сивый мерин, И быть твоим шутом — я не намерен. 92. Преждевременное ликование Вчера нашли какого-то Гийома На Пре-о-Клер 39) — с пробитой головой. Привлечена столь радостной молвой, Сбежалась тьма соседей и знакомых. В харчевне «Лев» ему обмыли лоб, Останки всунули в камзол дырявый, Те Deum затянул кюре гнусаво — Поспешно в яму опустили гроб. Приятели охотно и задаром Непосвящённым разъясняли с жаром: Покойник был тупица. И нахал. — Увы, друзья! Стрела промчалась мимо: Ваш дю Вентре — живой и невредимый. То тёзка мой, трактирщик, дуба дал. 93. Старая песня Какой меня злосчастный гений гонит? Я вечно наступаю на мозоль Какой-нибудь почтеннейшей персоне, И очень часто это — мой король!.. Опять меня анафеме предали: Париж решил не кланяться со мной. Я вычеркнут из хроники баталий, Куда был прежде вписан, как герой. Меня бегут девчонки, как чумного, В харчевне выпить не дают в кредит, Анри мне отрубить башку грозит… Как хорошо, что всё это не ново: И Карл меня чуть было не повесил, А я — всё жив и, как ни странно, — весел! 94. Anno Domini MDC 40) Часы бьют полночь… Через миг умрёт Последний день шестнадцатого века. — Вина! Твоё здоровье, время-лекарь! Что принесёт нам Новый век и год? Настанет мир. Подешевеет соль. Жак перестанет в суп плевать соседу. Обещанную курицу к обеду, Расщедрясь, даст нам скупердяй-король. Придворным дамам скинут лет по двадцать. Дозволит Ватикан Земле вращаться, Наука вообще шагнёт вперёд. Меня за скептицизм накажут плетью, И много прочих радостей нас ждёт. Всё это будет!.. Но в каком столетье? 95. За что меня любили
Когда стоишь одной ногой в могиле, Ты вправе знать: за что тебя любили? Меня любила мать за послушанье, За ловкость рук — учитель фехтованья, Феб-Аполлон — за стихотворный пыл. За томный взор меня любили прачки, Марго — за вкус, а судьи — за подачки. Народ за злой язык меня любил. Отец духовный — за грехов обилье, Раскаянье и слёзы крокодильи. Агриппе нравилось, что я — чудак. Три короля подряд меня, как братья, Любили так, что чуть не сдох в объятьях. Лишь ты меня любила «просто так». 96. Что скажут обо мне Век Валуа и Гизов тонет в Лете. Иного солнца вижу луч вдали! Простым бойцом на рубеже столетий Приветствую грядущий День Земли. Не суждено мне быть любимцем Музы, Не суждено Плеяды пить нектар. Иначе вспомнят обо мне французы, Чем о тебе, божественный Ронсар: — Он Аполлону не служил молебны И жертв не приносил земным богам. Он рвался в бой, Пегаса шпоря гневно, И злыми песнями разил врага. Короче: был солдат, а не поэт он. И на Олимп ворвался с пистолетом. 97. Прощай, Париж! Прощай, Париж! Прощай, волшебный город, Фата-Моргана юности моей! Налей, Агриппа, кубки пополней, — Прощайте, Елисейские просторы! Войти в твой Пантеон — надеждой ложной Не льщу себя, любовь к тебе воспев. Мне б хоть, в сердцах друзей струну задев, В их памяти оставить след ничтожный… Я шёл к тебе сквозь пламень испытаний. Ни в радостях, ни в боли, ни в страданье Не плакал я — нигде и никогда. Разлуки лёд мне обжигает руки. Я не стыжусь бессильных слёз разлуки — Прощай, Париж! Надолго. Навсегда. вернутьсяПре-о-Клер — излюбленное место дуэлей в Париже. |
