Дружинники согласно загудели:

– Ишь чё выдумали! У нас купец, у вас – товар!

– Айда её ребята в шатёр! – приказал Владимир.

– Вов, можа здесь? Тута такие перины… – подсказал было Добрыня, но осекся под тяжёлым взглядом Владимира.

– Темно в их хоромах, да и душно! Шо там разглядишь? – оборвал его Владимир. – За мной, дружина! – с этими словами он ухватил за талию принцессу и, затащив к себе на колени, пришпорил коня.

Перед шатром Владимир спешился сам и, приняв на руки Анну, пошёл в шатёр, оттолкнув ягодицами принцессы выбежавшую навстречу женщину. Полог за ним скользнул вниз, закрывая от посторонних глаз место проверки товара. Из шатра вскоре послышались писки и визг принцессы и бормотание Владимира, и вскоре слушатели, обступившие шатёр, услышали жалобный крик принцессы, постепенно перешедший в равномерные оханья и всхлипы. Дружинники с удовлетворениями на лицах покачали головами и разошлись по своим делам, оставив любимого князя выполнять свои уже супружеские обязанности.

Наутро Владимир вышел из шатра, потрепал за зад женщину по имени Вера, сторожившую его всю ночь у порога, и пошёл к кашеварам. Полог шатра отвернулся, и из-за него, томно потягиваясь, вышла Анна. К ней бросились служанки, отталкивая от себя блудливых славян, всё это время по очереди очень даже успешно домогавшихся их. Они завертелись вокруг своей принцессы, приводя в порядок её одежду. На их немые вопросительные взгляды она сладко зевала в ответ и лишь тогда, когда её причесали, она, невинная непорочная девочка, по уверениям византийской хроники, вдруг стала с загадочной улыбкой на устах показывать руками какие-то размеры. (Так обычно рыбаки, хвастаясь друг перед другом, показывают размер своего улова – длину, толщину). Служанки с завистью и с восхищением вставляли обратно свои отпавшие челюсти и одобрительно цокали языками. (Ох уж эта женская солидарность!)

– Ирина, – обратилась она к служанке, – ты оправь юбку, а то всё наружу. В шатре там поищите коробочку из тиса. И смотрите у меня, я запомнила, сколько там мази. Шеи поотворачиваю. Спрячьте до вечера.

В доме епископа была аскетичная обстановка: голые стены, лавки вдоль них и огромный стол со стульями по сторонам с высокими прямыми спинками. (Придётся оправдать славян, это не они, нет, это по приказу епископа всё ценное, что могло привлечь внимание славян, было убрано и запрятано куда подальше). За столом были ещё раз в подробностях изучены все условия союза Владимира и базилевса. На вопрос епископа, как быть с крещением, Владимир вздохнул, улыбнулся, что-то вспомнив, и ответил кратко по делу:

– Ну, в жизни не встречал такую, – тут он спохватился и продолжил более дипломатично, – такую узенькую, в узелок завязанную… Как ты сказал? А-а, проблему. До этого доводилось мне иметь дело только с такими, что были и ширше, и глыбже… Вижу, шо христианство толк… в таких проблемах понимает лучше, чем всякие там язычники. И лучше такая кровь подлинной невинности, чем кровь от мечей. А счас тороплюсь… Вот завтра с утра и приму крещение.

…Князь вышел из шатра в одной рубахе и вздрогнул от утреннего ветерка с морских просторов. От костров призывно повеяло запахом еды, сдобренным дымком. Владимир зевнул и, сладко потянувшись, протер кулаками глаза. Костры в лагере поддерживались всю ночь челядью и дружинниками по очереди. Над морем вставало солнце. Владимир пошёл навстречу его свету и, по обычаю язычника, шёпотом восславил светило. Из-под одной из повозок вылез бородатый нетрезвый детина в грязно-белой льняной рубахе и поплелся по нужде следом за князем. Он свернул с тропинки и оказался в низине позади Владимира, который неспешно поднимался всё выше и выше. Дружинник выбрал место и присел на корточки, не спуская глаз с князя. Князь оказался на вершине скалы, и в тоже время его фигуру поглотило солнце.

– Вот те на… – кряхтя от натуги, удивился детина. – Княже в красно солнышко обернулся… Чур меня, чур!

Сделав свое дело, он ещё раз глянул на князя. Князь и вправду сменил человечье обличие: превратился в скалу с человечьими признаками и отбрасывал от себя лучи во все стороны. Детина доковылял на своих непослушных ногах до повозок, где из одной из них вытащил бочонок с брагой и, не обращая внимания на негодующий гомон полусонных побратимов, жадно прильнул к нему. Потом он перевел дух и, оглядев всех, гулким басом известил:

– Русичи, диво-дивное счас только углядел. Оборотень наш княже!

Дружинники забухтели, требуя доказательств или чуда, или трезвости оратора.

– Да клянусь песьей головой своей тещи! А кто не верит – ступай, глянь своими зенками сам. Вон он там! – показал рукой детина в сторону тропинки, ведущей на вершину скалы.

Нашлось несколько любопытных и чересчур недоверчивых дружинников. Посмеиваясь, но без излишнего шума они прошли по козьей тропе к скале. Они застали ещё игру солнечных лучей. Но длилось это недолго. Правда, этого хватило, чтобы ошеломить свидетелей.

– Ярило – мой отец! – смекнув, в чём дело, согласился князь. – А владыка, княже Святослав, мой второй отец… – и он поднял указующий перст к небу.

С многоотцовщиной, как и с безотцовщиной, уже тогда было понятно и привычно – этим трудно было кого удивить. Особенно после праздника Ивана Купалы. Да и сейчас этим прибыльным делом многие увлекаются. Спасибо женщинам.

Само действие было недолгим. Князя доставили в целости и сохранности к купели. Дружинники отошли по знаку Владимира подальше от неё, оставив князя с епископом и с двумя диаконами. Несколько человек из челяди не решились оставить князя наедине с чужими людьми и встали за спины священников.

Князь с умным видом оглядел этих лишних сопровождающих и взмахом десницы своей послал и этих куда подальше. Челядь нехотя повиновалась. Князь подошёл к купели, ещё раз попробовал рукой воду и остался доволен – его здоровью от чистой, нагретой солнцем, пусть и проточной водицы ничего не угрожало. Он огляделся по сторонам и, не почувствовав на себе чужих глаз, подошёл к боковой стене. Ещё раз оглянувшись по сторонам, нагнулся и, подобрав острый камешек прямо на каменной кладке стены, с видимым усилием выцарапал глаголицей: «Здесь был Вова».

Нет, а чё? Вон прадед князя – Олег – щит приколотил к вратам Царьграда. И чё? Где щит? Где щит, я вас спрашиваю? А уж как друг у дружки историки спрашивают. Сперли, сперли щит! Вот с той-то поры и привыкли русские расписываться и в военное время, и в мирное на всём том, что спереть невозможно и доказательств потом не потребует.

С высокого берега была видна вся гладь моря, которую неусыпно стерегли редкие, но громадные облака. Между ними ветерок нагонял яркую синеву, из которой вдруг начинали свисать видимые бессчётные лучи, как паутину, скрывающую само солнце. Владимир, призвав на помощь Путяту, стал неспешно разоблачаться: скинул с себя накидку соболиную с пряжкой, потом кольчугу (один он долго бы возился), снял подтельник, затем рубаху, сапоги, одни штаны, следом другие. На Руси наготы особо не чурались. Путята был единственным славянином в ту минуту, когда князь троекратно погружался с макушкой в купель под непонятные бормотания священников. Затем князь дал знак, и Путята помог ему выбраться из купели. Целый день подходили дружинники к купели и окунались в неё, следуя примеру князя. Проточная вода к вечеру стала лучше холодить и бодрить неугомонных славян.

Купание понравилось. Но вот на вопросы воевод о том, что надо бы выслушать волю киевского вече, Владимир ответил коротко и ясно:

– Пущай собираются и горланят, скоко им влезет! Но решать и править буду я!

В Киеве было тихо и снежно. После того, как по приказу Владимира, который доставили в столицу гонцы, ушло войско числом в четыре тысячи копий и две тысячи всадников, город опустел настолько, что стал слышен шорох падающих снежинок. Правда, слышать снежинки доводится только собакам. Они попрятались по своим норам и конурам, не на шутку напуганные странным безлюдьем улиц. У исправленных ворот детинца с аркой каменной кладки стояли два человека, вслушиваясь в эти странные сумерки, постепенно стирающие с лица земли улицы опустевшего города.