– С кем? С предателем, который кого только смог, давно уже предал, да не по одному разу? Иди к ним! – указал пальцем Субэдэй в сторону столпившихся перед холмом своих воинов.
Князь, понуро опустив голову, поплелся в их сторону на негнущихся от страха ногах. Вскоре он стоял на коленях рядом со своим воеводой, раздетым до рубахи. Невдалеке на кострах монголы принялись готовить себе еду.
На один огромный деревянный щит, собранный из бревен разобранного тына, уложили связанного князя и его воевод. Затем с хохотом и шутками на князя и его людей возложили другой подобный деревянный щит. Получился просторный и прочный помост. На краях этого помоста друг против друга расселись Субэдэй и Джэбэ со своей свитой. В середину собрания победителей вскоре влезли два воина и водрузили перед ними котел с едой. Каждый новый стон пленников под ними вызывал у них приступы смеха. Раскачиваясь на них, как на качелях, они доели свое вареное мясо, но с помоста не уходили. Наступил черед пития кумыса и неспешного разговора. Князь давно уже затих, помост обрел устойчивость, а монголы под вечерним звёздным небом всё пели и пели свои заунывные песни в честь победы.
Остальных пленников монголы раздавили раньше, просто по очереди укладывая каждого связанного пленника на заранее приготовленное место и раздавливая его под другими щитами весом в десятки своих воинов. Несмотря на количество пленников, это развлечение для монголов закончился до того, как был раздавлен Мстислав. Ему помогли прожить дольше всех дорогие железные доспехи, которых у остальных пленников не было. Ведь до этого рядовых пленников быстренько раздевали, освобождая их от кольчуг и кожаных лат и… от долгих мучений. Доспехи бояр – знатные, очень хорошей работы тоже негоже было портить и пачкать кровью – трофеи всё-таки. Их собирали. А вот их прежних владельцев огорчали несусветно, заставляя свиту князя поочередно по доброй воле засовывать свои головы в петли из конопляных веревок на ближайших пригнутых к земле берёзах. Затем берёзы отпускали… Роща закачалась под тяжестью танцующих мёртвых тел под порывами ветра.
…Стихли заунывные песни монголов, больше похожие на завывания диких зверей после сытного дня. На поля и перелески легла туманная летняя мгла. И стреноженные кони утихли, подчиняясь звёздам, которые им ниспосылали почти человеческие сны. Одинокое дерево на поляне, невдалеке от смертного одра князя, прятало в своей кроне письмена луны. А на траве по обоим берегам Калки, где беззаботно делили весь день причитающуюся им по уговору с монголами прибыль монахи и сбродники, лежали вповалку живые победители рядом с кучами непогребённых славян. Монахи клятвенно обещали монголам, что их великая победа в монастырских летописях должна будет понравиться потомкам. По договоренности с победителями поселенцы должны были похоронить мёртвых назавтра. Ночь впервые за столько времени была ясной и тихой, чтобы исчезли вникуда страхи былого ненастья.
Как жаль, что монголы так быстро утратили свои обычаи вознаграждения предателей. Да-да, они почти превратились, правда, не до конца, в цивилизованных лицемеров, которые не чувствуют боли совести ни своей, ни чужой… Но память о тех временах всё-таки сохранили и мы, и они. Горько и уныло бормочет нам ветер истории сказания о нашем прошлом. Но даже мы, живые, и потому ещё не совсем ещё грешные, иногда обязаны жалеть святых и злодеев, можно даже обманутых.…А мне жаль, особенно младенцев, которых взрослые в будущем обрекают на повторение ошибок их прошедшей жизни.
Валенки
Прозрачное, солнечное морозное утро скрипело и дымилось снегом от порывов лёгкого ветерка. Крепкие грибы-домишки с нахлобученными снежными шапками были на три четверти от своей высоты погружены в бескрайнее снежное поле. К каждому из домов были прокопаны проходы в снегу. У края деревушки возились люди на очищенной от снега площадке. На ней в несколько рядов и в ширину, и в высоту были аккуратно сложены огромные бревна. Несколько человек очищали исполинское дерево от коры, другие возились с уже очищенными, пытаясь их так же аккуратно сложить в другой стороне.
С лесной дороги, недалеко от деревни, вызвав сотрясение снега на еловых лапах, показались всадники. Лошади по брюхо проваливались в снег и еле передвигались. Работа на площадке встала, люди всматривались в непрошеных гостей и о чём-то переговаривались между собой. От кавакальды отделились два всадника и неспешно, с трудом, через снежную целину двинулись в сторону площадки. Остальные не торопясь держали путь к деревне. За деревней в чистом поле на глазах росла тёмная туча, полная снега…
Всадники подъехали, один из них спешился, бросив поводья сопровождающему, и направился к людям. Люди, похоже, его узнали. Они вполголоса перекидывались словами и при подходе к ним гостя сдернули с голов шапки и поклонились ему в пояс. Человек ответил им небрежным кивком и, широко расставив ноги, подпер бока руками.
– Князь, оброк уже забрали сполна… Что-то ещё надо? – хмуро поинтересовался у приезжего огромный селянин с непокрытой головой.
Князь, не отвечая, прошёлся перед собравшимися селянами и остановился у присевшего на краешке бревна худощавого плотника с топором за кушаком.
– Сидишь, смерд?! – грозно вопросил князь, белея от злости из-за явного неуважения к нему сидящего на бревне крестьянина.
– Сижу, зима всё-таки – делов мало, день короток… Вот посижу и на боковую… – рассудительно ответил ему плотник, и не думая вставать перед князем. Князь ещё больше побелел от злости, но вдруг встал как вкопанный и несколько раз оглядел с ног до головы собеседника.
– Почему вы тут холодов не боитесь? Зима суровая, а ты в портках сидишь? – забыв о строптивости раба, поинтересовался князь.
– Так привычные мы! Нам всё нипочём, не то што высокородным людям… Топорами машем – согреваемся… – глядя в сторону, ответил плотник и наконец-то встал.
– Ой, темнишь что-то, смерд. Или шутки шутить смеешь?
– Да шо ты, князь распрекрасный. Оброки же уплачены, мзду Господу в церковь снесли, – почесал лохматую голову плотник и вздохнул: – А что ещё потом православному делати?
Князь грозно ещё раз осмотрел смерда и удивился ещё больше: на лютом морозе смерд стоял перед ним в дырявом ветхом зипуне и не мерз. А он, князь, в соболиных мехах еле сдерживал трясущиеся челюсти от холода. Здесь что-то было не так.
Князь ещё и ещё раз внимательно с ног до головы осмотрел крестьянина. Его внимание привлекло что-то несуразное на ногах смерда – грязно-серые, нелепые бесформенные то ли тряпки, то ли чёрт знает что… Но смерд потел явно не из страха перед князем, а просто потому, что ему было жарко.
– Это что у тебя на ногах? – насторожился князь, пристально всматриваясь в обувь плотника.
– Дык… – махнул дырявой варежкой смерд. – Валенки, княже, валенки…
– Сымай! – приказал князь, продолжая приглядываться к странной обувке смерда. Никогда раньше князь и люди его круга не обращали внимание на то, как и во что одеваются смерды. Да что там одежду, для князя все смерды были на одно лицо. Лицо, обезображенное нуждой, голодом и вечной непогодой судьбы.
Смерд послушно скинул валенки и смущенно стал утаптывать снег босыми ногами. И тут же, тут же стал коченеть от холода.
Князь осмотрел обувку смерда, брезгливо понюхал и, стянув с левой голой ноги сафьяновый сапожок, надел валенок. Постоял, потоптался и с изумленным видом сообщил дружиннику:
– Гляди-ка, тепло-то как!
Смердов в деревне облапошили по-княжески: ничего не заплатив, отняли все валенки, даже дырявые. Потом в оброк (в налог, то есть) добавили нужное для челяди князя количество валенок, которые отныне в дополнение к продовольствию должны были отдавать крестьяне. Валенки, как поговорки, как шутки, а и иногда как тупые прибаутки и серые в простоте своей поговорки, разбежались по русской земле…
Даже Екатерина Великая гораздо позже смирилась со своей судьбой на русской чужбине только тогда, когда приняла совет дряхлой то ли послушницы, то ли ворожеи:
