На гербе Москвы надо было бы по правде изобразить не Георгия Победоносца, а дуб, желуди и свинью… Но, увы, уже тогда москвичи славились своей неблагодарностью. А вы говорите: «Гуси Рим спасли, гуси Рим спасли!»… У нас вон свиньи Москву спасли, и что из того?! Где, где, я вас спрашиваю, благодарность потомков?!

Вечернее солнце повесилось на главном колоколе высоченной колокольни вновь построенного храма. Мимо него шли две нищенки, вяло переругиваясь между собой. Их только что полицейские прогнали с Чистых прудов, придравшись к внешнему облику несчастных и к багажу из двух сумок, полных всякого тряпья. Нищенки портили впечатления жителей и гостей многоэтажного сверкающего хаоса и пафоса роскоши деревни, ставшей столицей. Наругавшись со служивыми и помирившись после небольшой свары между собой, они зашли в знакомый им переулок, где присели за мусорными баками и, развернув пакетики и свёртки с объедками, приступили к вечерней трапезе. После неё они, ковыляя и шаркая своими старыми мужскими тяжеленными башмаками, пошли искать приют на ночь на такой родной им земле…

Целый день дружина Киевского князя наблюдала с высокого холма на берегу Калки за избиением монголами славянских дружинников и половцев. Надежды киевлян не оправдались: монголы не только не ушли после невообразимой резни, но, найдя выше по течению запрятанные в тростниках лодки местных рыбаков и торговцев, сразу же переправились на их берег. Тут Мстислав Романович понял, что зря сам себя убеждал в том, что монголам он сам не так уж и нужен, да и лодок у них нет и не откуда им их взять. Свои лодки дружинники потопили, топорами порубив днища. Князь видел хорошо всё сам: как добежавшие до берега славяне пытались найти спасение в водах реки, тонули в ней под тяжестью своих доспехов, как неистовствовали монголы, накидывая арканы на отдельных дружинников, которым удавалось доплыть до середины реки, как смешивался прибрежный песок с кровью людей и лошадей, как затихали постепенно предсмертные вопли с проклятиями ему.

Подобрав на поле не брани, а казни русичей колчаны со стрелами и копья, монголы принялись закидывать ими киевское войско. Лагерь Мстислава, обнесенный тыном из бревен, стал ловушкой. Монголы не предпринимали серьёзных действий. Они просто окружили холм, на вершине которого спрятались воины Мстислава Киевского. Съестные запасы уже разгромленных дружин монголов вполне устраивали. А вот у окруженных киевлян они быстро таяли. На вылазки за тын навстречу монголам, чтобы сразиться с ними в открытом поле, Мстислав не решился. Уж больно ужасное зрелище представляла собой стычка монголов со славянами и половцами. Киевляне видели, какую мучительную смерть обрели остальные пленники на противоположном берегу реки: монголы подтаскивали их к воде и уже там, на глазах у спрятавшихся за тыном киевлян, кромсали одного за другим на куски. На коне у реки гарцевал всадник и горланил на половецком языке так, чтобы слышно было в лагере князя:

– Эй, трусливые зайцы, меня зовут Джэбэ! Запомните моё имя – это имя вашей смерти!

Язык своих извечных врагов-соседей был очень хорошо знаком многим дружинникам Мстислава. По ночам дозорные напрягали слух, чтобы вовремя поднять тревогу, в кромешной тьме их зрение чаще обнаруживало непонятные видения, чем настоящую угрозу нападения. Беспросветные ночные тучи с обещанием пролиться дождём расходились лишь с рассветом. Осажденные боялись разжечь костры, чтобы ненароком не ослепить самих себя, как часто такое бывает в ночи в подобных случаях. Да и дров было очень мало. Их экономили, чтобы хоть днём на кострах сварить кашу да посушить одежду, отсыревавшую от предутренней росы. В лагере киевлян воинов уже не было – были обреченные люди на грани потери человеческого облика из-за жуткого непреодолимого страха.

Днём монголы спокойно, не торопясь, небольшими отрядами на косматых лошадках подлетали к самому тыну и забрасывали осажденных стрелами. Осажденные свои стрелы вынуждены были экономить, чтобы отразить настоящий штурм. Пользуясь перерывами в нападениях, они выдирали вражеские стрелы из деревянных стен и щитов и те из них, что можно ещё было использовать, складывали кучками у тына.

Странным образом (хотя издали мало что было видно с холма) к многочисленным монашеским скитам и кельям, затерянным среди диких донских просторов, татары не пошли. Хотя Мстислав очень рассчитывал на разделение сил врагов и на помощь малочисленной, но воинственной монастырской братии. Тем более, что жили монахи в союзе и под защитой бродников, чьё поселение было совсем невдалеке от них.

Огромный княжеский шатёр, в котором раз за разом собирался совет русских сотников и воевод во главе с князем, был изрешечен стрелами. Прорехи в нём поторапливали совет найти верное решение. Но путь к спасению найти не удавалось. А стрелы торопили… К исходу третьего дня часовые дружинники заметили приближавшегося безоружного босого человека в белой рубахе и в портках. О нём было доложено князю. Князь подошёл к помосту из бревен и, понаблюдав за послом монголов, подозвал его к себе.

Посланник назвался бродником Проскиней. Но князь и после этого не смог его признать – не княжеское это дело помнить своих наёмников или дружинников поименно. А этого тем более… Вряд ли они даже встречались раньше. Бродники – это сброд из лихих людей, искавших себе только выгоду, как стервятники на стороне победителей. Из его разумной, но несколько сбивчивой речи князь понял, что монгольские полководцы – Субэдэй и Джэбэ зовут его к миру, что даже убийство их послов в Киеве ему прощают, что половцы, принесшие столько горя русичам, наказываются ими по справедливости. Монголы хотят с ним не просто мира а зная, как нелегко приходится великому князю Киевскому со своими подданными, желают стать его союзниками. А у князя ведь много врагов, не так ли?

Князь призадумался. Нет, он был всё-таки как-никак православным человеком и просто так заключать союз с нехристями ему не хотелось, а вот отомстить своим недругам с их помощью – это было не просто заманчиво, а нужно, как глоток воздуха, как передышка в этих бесчисленных, бесконечных семейных распрях и междоусобицах. И он решился окончательно. До этого он просто ждал, чем дело закончится между монголами и славянами с их союзниками. Потом он собирался сходу разделаться с победителями, но тут дело пошло не так, как он рассчитывал: монголы не просто победили, а победили с ужасающим превосходством, не растратив и десятой доли своей силы. Поэтому нужно было ему полагаться на что-то другое в борьбе с другими князьями за власть на земле русской…

Князь, довольный собой, предвкушая дружбу с сильными союзниками, которых он всегда найдёт способ, как обмануть, приблизился к шатру, у которого его ждали монголы.

Оглядев с ног до головы нарядно одетого князя, Субэдэй подошёл к нему и рывком содрал его роскошный византийский плащ.

– Раздевать я тебя не буду! – улыбнулся темник. – Твой панцирь, – постучал он пальцем по железным блестящим пластинам на груди князя, – пусть останется на тебе! Любой, кто наденет твою броню, станет таким же трусом и предателем своего народа! Нам такая добыча не нужна! (Князя почему-то не удивило, что и Субэдэй прекрасно изъяснялся по-половецки).

– Но ты же обещал мне союзную дружбу, – сжимаясь от приступов дрожи, простонал князь.

– Я и не думал тебя обмануть, хотя и не знаю, что тебе там наплел Проскиня, – презрительно усмехнулся Субэдэй. – Я обещал, что не пролью ни капли твоей крови! Говорил он тебе про это?

– Говорил, – ответил напуганный отсутствием малейших признаков уважения к себе князь.

– Я свое слово сдержу! – отвернувшись от князя и осматривая место, где шли приготовления к чему-то ужасному, сказал монгольский темник. – Ни одна капля твоей змеиной крови не прольется на землю, ни один волос с твоей головы не упадет!

– А как же… дружба? – дрожащим голосом спросил Мстислав, с ужасом понимая, какую он совершил оплошность, поверив Проскине.