На бескрайней, шумной, бестолковой базарной площади предградья в очередной раз собрались горожане и гости с товаром. Но до предградья ещё нужно было миновать широкое поле с запутанными тропинками и дорогами.

– Успеваем, – с удовлетворением хмыкнул Саврас и стеганул хворостиной пристяжную, равнодушную ко всему лошадку.

Обоз неторопливо дополз до перекрестка, перед которым со всех сторон столпились обозы других племен, и занял место в этой очереди. Обозники – люди душевные, общительные – без этого в их ремесле и образе жизни никак. Развлечений было мало в те времена для людей, а поводов к ним и того меньше. От того и радость людей на подобных гульбищах или просто сборищах была и проще и душевней.

Князь, уставший от неприхотливости своих желаний, искоса поглядывал на собранных тиунов, которые так и норовили выслужиться, но не знали, как именно. Их, мелких пакостников с аппетитами заморенных волков, норовили в своих славословиях в адрес Владимира обойти бояре. Князь их остерегался, памятуя, как этот же сброд в своих соболиных шубах, бобровых шапках и в беличьих штанах в августовскую жару точно так же предал его отца – князя Святослава – в руки печенегам. Они разместились по лавкам по обе стороны возвышения. Но это было не просто возвышение, а помост, застланный домоткаными коврами, на котором на особой лавке восседал Владимир. Он уже позевывал, когда после бесчисленных процессий появилась очередная волокуша с истуканом. Прысканье и еле сдерживаемый смех свиты заставил его пристально вглядеться в идола.

– Срамота… – огорчился Владимир. – Куда свет белый катится? А ихде заветы предков?

– Срамота, князюшка, а может, бунт какой? – засуетился перед его задумчивым взором боярин Кошка (будущий родоначальник династии Романовых, между прочим, а не хи-хи; и род Романовых прозвался с этого подарка от Мурки). И незаметно подтолкнул локтем дремавшего рядом с ним на лавке воеводу Путяту.

– Эй, громадяни, а ну ширинку – долой! – обратился к процессии Путята и, сладко зевнув, уставился на истукана.

– Бунт? К радости баб и девок? Ты только глянь, какой… – тут князь в задумчивости, пощупав свою промежность, засунул руку в прореху и, что-то там отыскав, пригорюнился: – Не-е… у него больше.

(Предки всегда умиляют потомков простотой и мудростью своих нравов).

– Так. Усы ему посеребрить, а вот это… обрубить вполовину и позолотить… – сделал свой выбор Владимир. – Будет главным истуканом!

Бояре наперегонки с тиунами и с дружинниками бросились выполнять повеление государственного (читай – бюджетного) кормильца. Мастеров ещё пришлось поискать – недостаток в них был всегда, а вот исполнителей княжеской воли во все времена было немерено. Владимир опустился было на подушки, но вовремя спохватился:

– Так, с серебром с тем, шо подешевше… моим, а золотом – за киевский счёт!

Исполнители – бояре и дружинники с тиунами и волхвами, услышав такую разумную речь, вздохнули хором от облегчения: свой князь, князь-надежа, свой!

Времени прошло числом немногим по дням, и на одном из холмов по задумке Владимира, уже обнесенным общей городской стеной, появилось капище. Оно было необычным: под большим деревянным шатром стоял истукан Перуна, самый грозный, великий ростом, с серебряными усами и позолоченный от головы до пят. А вкруг, уже под открытым небом, стояли остальные идолы славян. Народ ликовал.

…Однажды князь огорошенно вздохнул и подозвал к себе Добрыню. Весь вид говорил о том, что предутренние посиделки с домовыми во главе с Игилом даром не прошли – государство катилось в пропасть, а князь только-только об этом узнал:

– Шо за слухи вокруг, а? Я тебя спрашиваю, Добрыня, – насупившись, вопросил князь воеводу.

– Дык, как ето? А каки-таки слухи? – почесался Добрыня и огляделся по сторонам.

– Про капище Перуна в городе, хы? – сердито поглядывая на воеводу, уточнил Владимир и оперся руками о колени.

– Да людишки недовольны, шо ты их вокруг него поселяешь… Рядом с капищем, – гулко вздохнул Добрыня, почесывая через ворот рубахи свою грудь с седыми волосами.

– Да не об этом я, хотя все холмы в округе надо заселить и стенами огородить, – подняв палец вверх, с умным видом провозгласил Владимир и добавил: – А потом всё это воедино собрать одной стеной.

– Да где ж столько людишек найдём? – оторопел Добрыня, перестав чесаться.

– Сами придут… Сделаем Киев самым большим городом на свете… – мечтательно улыбаясь, сказал князь.

– Мудрено как-то… – закручинился Добрыня. – Можа не надо? Можа потише обойдёмся? Стоко народу в одном месте не перепороть.

– Ну, ты мне зубы не заговаривай – они у меня не болят. О самом капище што болтают? – встряхнул воеводу за шиворот Владимир.

– Да околесицу всякую несут… – осторожно освобождаясь от руки Владимира, пробормотал Добрыня.

– Излагай… – недовольно покачал головой Владимир. – Излагай, излагай!

– Гово́рят, што мо́лодежь верит, што если там непотребством заняться, ну, там, посношаться, то дитя не будет. Занимайся этим, как хошь, в свое удовольствие, што девки, што парни – скоко хошь и как хошь! – от непонятного волнения вспомнив вроде забытое давно свое свейское произношение, ответил воевода.

– Эт че, противозачатошное капище мы им соорудили? – вздрогнул от свершившейся несправедливости Владимир. – И бесплатно?!

– Вовка, да если б токо девки с парнями… Так воры шо удумали, шо за кражу им ниче не будет, ежели голую задницу на капище Перуну показать…

– Ты че мелешь? – Владимир аж привстал от такой новости.

– Да, Володь, мол, пожалеет Перун твою голую нищету и закроет своей задницей твой проступок перед людишками.

– Так… Вот же хитрожопые… – удивленно снова покачал головой Владимир.

– Володь, а про душегубов и вовсе молчу… – пожал плечами Добрыня и отвел глаза в сторону.

– Шо такое?

– Так убивцы тащат убиенного на капище, бросают и всё, – развел руками Добрыня.

– Как всё? – уставился на воеводу Владимир. – И боги молчат?

– Так… Мол, убиенный в жертву себя принес богам. А пока разберёмся, какому богу покойник принадлежит, – душегубов и след простыл, да и наказать нельзя за жертву богам!

– Да-а… – озадаченно открыл рот Владимир.

– А с иноземцами как? – с удрученным видом пробормотал Добрыня, понимая, что окончательно рушит доброе мнение князя не только о своём народе.

– Чё-чё? А с ними шо не так? Громче говори… – повернув голову набок, обреченно спросил князь.

– С иноземцами… Не хотят они за свои душегубства, воровство, обманы по нашим обычаям отвечати. Говорят, што прокляты они будут, если их мы по нашим законам осудим.

«Шо-то надо менять… – задумался Владимир. – Ни дня тебе покою с этими людишками. Чем-то их занять надобно». А вслух, похлопав воеводу по плечу, посоветовал:

– Ступай, Добрынюшка, ступай, ступай. Отдохни…

Вечером Владимир присел на своей лавке в трапезной, ожидая собрания своих бояр и воевод. Снял с себя сапоги и портянки и с блаженством растянулся на лавке, вытащив из-под себя забытое кем-то веретено для пряжи. Хлопавшая дверями челядь мешала ему, неспешно вспоминающему накопленные заботы, размышлять. Дождавшись очередного пробега мимо него, он запустил в девку с парнем веретеном, завёрнутым в портянку. (Ну не любил князь громких звуков в воспитательных целях). Девка взвизгнула и опрометью скрылась за дверью. А парень, охнув от неожиданности и держась за ушибленный бок, оглядываясь на князя, медленно вышел вслед и тихо прикрыл за собою дверь. Вместе с ним улетучились и мысли в голове Владимира. Он с досады тяжело вздохнул и незаметно для себя задремал.

Вечером в трапезной было, как обычно: бояре младой дружины негромко галдели, обсуждая блюда, состряпанные новыми поварами, предвкушали следующие незнакомые и по-своему вкусные новинки. Изредка князь, что-то вспомнив, спрашивал кого-то о чём-то, получал ответы от чавкающих друзей и гостей и миролюбиво согласно кивал. После пира он нетрезвой походкой добрался до светлицы, где его должна была ожидать Амалия. Но её он там не застал. Махнув рукой, он пошел по переходам в свою опочивальню. Спал Владимир в одиночку обычно крепким сном, но недолго. Проснувшись затемно, он, подложив под голову свёрнутую мягкую медвежью шкуру и глядя в предрассветный сумрак за окном, вернулся к своим дневным размышлениям: