В трапезной взорвалось всё, что накопилось на земле, неиспохабленной научными диспутами:
– Да мы тебя!.. Да тебя, шкурника царьградского, терпеть?.. – следом послышалось:
– Да, рубите его, братцы! – возопил Владимир, привставая со своей скамейки.
– Погоди, князь… – обернулся к князю Дионисий. – Порубить всегда успеешь. Вот смотри, что ты от смердов можешь урвать, а?
Владимир присел обратно на скамью, и его руки, потянувшиеся было к горлу Дионисия, задрожав от нетерпения, после нескольких мгновений успокоились, и он махнул ими, как бы умывая их. Он осмотрелся вокруг и, не обнаружив более грозных признаков недовольства, а тем паче бунта, успокоился и милосердно кивнул Дионисию. Тот, почуяв свободу перед лицом правителя, вдохновившись, продолжил:
– Зерно в рогожах, мёд в бочках, рыбу в кадках, да там по мелочи… А на вас что надето? Заморское всё! А почему у вас своего этого нет? – осмелев, продолжил возмутитель спокойствия. – Почему ваши смерды вас этими нарядами не балуют? Диковинками вас не развлекают? Да и что вы едите? То же, что и смерды: мясо, рыбу, кашу. Завтра, князь, позволь мне с моим поваром показать, что такое настоящий пир! Даже в еде князь должен вызывать восхищение, восхищение, а не зависть у своих подданных. А тебе вообще, княже, остальные князья тоже во всём завидовать должны. И не только князья, а и все правители земные. А так что о вас знают в других землях? Что есть, мол, в лесах глухих племя неразумное, племя с дикой верой…
Порыв драчливых сотрапезников князя тем временем постепенно улетучился под тяжёлым взглядом Владимира. Шумно вздыхая, гости князя расселись по своим местам.
– К чему клонишь? – обиженно сопя, буркнул Владимир. – Поди, к войне какой? Это нам не с руки – вон что у соседей творится. Не поймешь, кто с кем и почто воюет. Влезешь – и какая уж там выгода… Ноги бы унести.
– Не о войнах я, княже, а о мудрости мира. Воевать нужно, когда приспичит. Я о вере…
– О чём? – чуть не поперхнулся князь. – Мы тута о делах бренных… Давай о вере потом, к волхвам. Они в этом больше смыслят.
– Я не об их вере, а о настоящей… – поднял ладонь вверх Дионисий. – Вере единственной, правильной на земле.
Князь и следом его гости вновь загалдели. Дионисий воздел руки к своду трапезной и продолжил:
– У нас, у людей, один Бог, княже! Вот как ты, один, а остальные – дружина, бояре, тиуны и прочий сброд – кто? А если бы ты был не один? Представь себе, что вас тут в гриднице сядут десять князей и все равные меж собой?
– Так эта… неразбериха будет, никому не нужная… – призадумался Владимир.
– И я о том же. А в вашей вере столько богов, и никто толком не понимает, кто из них главный. У каждого племени свои истуканы. Даже с именами полная, как это у вас на Руси говорят? – пощёлкал пальцами Дионисий в поисках нужного слова.
– Полная жопа, – подсказал князь.
– Вот-вот, хорошо, что сам это понимаешь. Непорядок. А человек? Откуда человек взялся? А звери, рыбы? Спросить любого волхва, так у каждого свой ответ. И каждый будет считать, что его ответ – правда! Так не бывает. Вот истинный Бог говорит, что создал человека по образу и подобию своему. А что ваши глаголят, если верить волхвам? Чушь собачью…
– Не говори так. Знания у них есть: и лечить могут, и дожди, и бури вызывать, да много чего могут… – нахмурился Владимир. – Не говори попусту…
– Жулье! – воскликнул Дионисий, схватившись за свой ворот.
– Ты это… Что счас сказал? Что за слово такое? – с недоумением осмотрел с головы до ног оратора Владимир.
– Так называют людей, неправедно, неправдами выгоду свою блюдущих.
– Эк загнул! А слово надо бы запомнить – «жулье». А может, жилье? Тогда… это… – вслух пробормотал Владимир и хмыкнул.
– Княже… – укоризненно обернулся к Владимиру оратор. (Нет, ну правда, что за манера – перебивать разумных людей?) Я только речь начинаю…
– Говори, говори, башку я тебе завсегда успею срубити! – по летописному велеречиво поддержал оратора Владимир. Дионисий кивнул в его сторону, развел руками и промолвил:
– Теперь я вам кое-что покажу… – с этими словами он вдруг вскинул голову и преобразился: вместо него в клубах вдруг возникшего едкого дыма появился человек в сияющей накидке и золоченых шароварах. Это видение окончательно сбило с толку Владимира. (Подсказок не было, а блокнотов из дорогущего пергамента для записей тогда ещё Византийская империя дикарям даже за золото не продавала).
Дионисий, начав с пассов руками, перешел к простейшим способам убеждения: подойдя к столу и выбрав одного из бояр, он наклонился к нему, протянул руку и из его окладистой бороды вдруг извлек розовое гусиное яйцо. Вареных, а тем более крашеных яиц на пиру отродясь не бывало. (Еда смердов, знаете ли…) Розовое вначале оно вдруг засияло синим цветом. Боярин с перепугу схватил медное блюдо со стола, закрыл им свое лицо и тихо воя от ужаса, полез прятаться под стол. У остальных это вызвало такую всеобщую дрожь, что все крошки, застрявшие в бородах обедавших, осыпались на стол. Осыпались даже засохшие крошки с прежних трапез. Никогда ещё бороды бояр и дружинников не были так вычищены. Нет, смерды проклятые в баньках мылись-парились, но бояр-то эта прихоть ленивых подданных как-то миновала.
Дионисий покрыл боярской горностаевой накидкой медный котел у входа в гридницу, затем, сделав несколько пассов руками, произнёс:
– Милли, твилли, хуилли! – в наступившей тишине он медленно стянул накидку с посудины и, запустив в неё руку, резким движением выдернул оттуда за хвост дохлую здоровенную крысу. (Таких крыс-великанов точно на Руси тогда тоже не было). Все пирующие с воплями «чур меня, чур!» как-то очень шустро заняли спасительные места под столом. Благо стол был необходимого для подобных случаев размера. Поместились все. Дионисий спохватился и, пробормотав очередное заклинание – «да итить твою кочерыжку!» – закинул крысу в чан с брагой. Он снова накрыл накидкой котел, искоса осмотрел перепуганных людей, выглядывавших из-под стола, и небрежно сделав пассы руками, произнёс следующее заклинание:
– Брак ибама чухлома!
На этот раз магия не подвела – из котла был извлечен голубь, за ним второй и третий. Два голубя спланировали ему на плечи, а третий, покружив по углам трапезной, вернулся и сел на оттопыренный зад Владимира, стоявшего на карачках под столом. Князь вздрогнул и с раскатистым шумом испоганил воздух. Но Дионисий не унимался; он по очереди обошел прятавшихся под столом и, нагибаясь под него в три погибели, пугал едоков: то пламенем, которое вдруг появлялось на его пальцах, то вытаскивал из чужих бород длинные разноцветные ленточки драгоценного шёлка, то бросал под стол дивной красоты ракушки, что появлялись сами собой из его платочка, которым он разгонял жутко испорченный воздух в трапезной. Как-то незаметно на столе появились три амфоры в кругу неведомо как возникших зажжённых свечей. (Редкость по тем временам неслыханная и очень потому дорогущая!)
В трапезной до этого властвовал полумрак: даже в солнечную погоду свет с трудом пробивался сквозь деревянные резные оконца со вставками из слюдяных пластин, а че уж говорить про время вечерней трапезы. Много чего явилось перед испуганными глазами русичей. Всё это осветилось непривычным ярким светом разом вспыхнувших вдруг десятков свечей вдоль глухой стены напротив наружной с окошками. На потолке приютились тени, отбрасываемые от нескольких дворовых людишек, прислуживавших дружине князя на этом пиру. Желающие могли даже разглядеть их лица. Хотя в повседневной жизни никакой надобности в этом хозяева жизни никогда не испытывают. (Все эти людишки на одно лицо…)
Но случай был другой, и князь и его малая дружина с облегчением, с какой-то нежданной для них радостью перевели дух: есть в случае чего кого скормить вместо себя потусторонним силам, явленным магией Дионисия. Среди этой одинаково выряженной прислуги выделялся своим чёрным одеянием верный слуга Дионисия – Прокопий (истинный грек – православный прохиндей). По знаку Дионисия он проворно взялся исполнять обязанности виночерпия и быстро опустошил амфоры, разлив питие половником по кубкам и чашам на столе – бояре заоблизывались, но пришлось им подождать особого в таких случаях знака князя. Владимир медлил.
