– Тяжело. А кто ты такой, чтобы открывать душу? – тоном умудренного опытом мудреца спрашивает Ромка.

– Как это кто? Я муж.

– На бумаге. Ты выгнал ее, не дал оправдаться, не разобрался в ситуации. За два года ни разу не поинтересовался ее жизнью. Ты враг, Кир. Предатель. Она не доверяет тебе.

Да, я предатель, Роман прав… Ничтожество, для которого Вика вынашивала сына… Рисковала жизнью, чтобы его родить, чуть не умерла.

Почему я не понимаю очевидного? Ведь все так просто? Все, что Роман говорит – слишком явно, чтобы сомневаться… Я ревную ее… Дико, совершенно отвратительно… Ревную. Даже думать не хочу, что ее касались чужие руки… Понимаю, что нам надо как-то уживаться. А для этого я должен постараться все забыть…

– Ромка, у меня вторая линия. Спасибо тебе.

– Иди к жене и обними ее, идиот. Если продолжишь в том же духе, она точно уйдет. Все, на связи! – прощается он.

Мне звонит начальник службы безопасности. Не отказался от дела, чертяка. Я был почти уверен, что он не перестанет копаться в этом дерьме.

– Кирилл Игоревич, вы меня простите… Я не привык бросать дела на полпути, поэтому…

– Не томите, Борисыч. Есть что-то?

– В тот же день пострадавшая подавала заявление в полицию. В ее крови обнаружили сильные психотропные и снотворные препараты. В отделение приезжала с отцом – Алексеем Новгородцевым. Дело очень быстро замяли.

– А ее… Ее изнасиловали?

– Нет, следов биологических жидкостей не обнаружено. Крови, спермы, смазки и прочего. Но на допросе девушка не была уверена… Сказала, что ничего не помнит.

В ушах шумит, перед глазами мелькают черные мушки… Как так? Выходит, меня, как последнего лоха облапошили? Кому-то было нужно поссорить меня с Викой? Может, к делу причастен Царев? Он же вокруг нее крутился? И я не сомневался, что на тех проклятых фотках он, хоть и лицо мужчины, обнимающего Вику, было скрыто…

– Спасибо вам, Виктор Борисыч. Сможете узнать, кто за всем этим стоит? Дело ведь не просто так замяли?

– Да, я уверен в этом. Как раз занимаюсь.

Мысли обретают вполне ощутимую тяжесть. Накрывают словно бетонной плитой. Я ни в чем не хотел разбираться… Был ослеплен ревностью и обидой, яростью, непониманием… Я почти месяц просто бухал. А потом трахал все, что движется… Это я слабак. Гребаный слабак. Не Вика… Она стойко перенесла случившееся, а потом вынашивала сына… Кажется, я понимаю, почему она побоялась рассказать о нем – не была уверена, что Егор от меня.

Ноги сами несут меня в номер. Наверное, Вика уже позвонила Добровольскому и собрала вещи. Я распахну дверь и увижу ее, сидящую на краешке кровати для молодоженов… Полностью одетую и чертовски бледную. От этих мыслей становится дурно. Прикладываю электронный ключ к двери и врываюсь внутрь.

Она и правда одетая… В свободного кроя рубашке и джинсах, на ногах – гостиничные белые тапочки. В руках телефон…

– Позвонила? – спрашиваю с порога.

Такая красивая… Свежая, раскрасневшаяся, с распущенными темно-русыми волосами, спадающими по плечам. Маленькая – больше чем на голову меня ниже, хрупкая.

– Кому? – прочистив горло, отвечает она.

– Добровольскому, – выдыхаю я. Сердце так частит, что хочется двинуть себе по груди… Чтобы заткнулось.

– Он сам позвонил. Он… Моего папу скоро отпустят. Борис Иванович с твоим папой занимаются этим, а я…

– И что ты… Ты решила насчет… Вика, послушай, я…

– Если ты о разводе, я не стала ничего ему говорить. Кирилл, я…

– Я не хочу разводиться. Просто я… Я очень ревную, Вик. Очень… Я не имею права тебя упрекать. И лезть в твою жизнь, ты права. Извини… Прости за мою грубость.

Подхожу ближе и касаюсь лбом ее лба. Вдыхаю один на двоих вязкий воздух.

– Аристов, это уже, дай-ка вспомнить, – улыбается она. – Сорок пятое извини за день.

– Я не хочу, чтобы ты общалась с другими мужчинами. Напиши Артему, что вышла замуж и…

– Написала уже, Кир, – шепчет Вика, прижимаясь к моей груди. – У меня ничего не было с ним. Я просто… Я боялась отношений после тебя. Боялась повторения этой боли.

– Почему сразу не сказала?

– Ждала честности. Ты сказал, что ревнуешь. Это правда.

– Ревную, блядь… Сильно.

– Больше не будет поводов.

Глава 22.

Вика.

Домой мы возвращаемся на следующий день. Спокойные, сдержанные, немного задумчивые. Уж не знаю, о чем думает Кир, а я о будущем… Как мы будем уживаться? Наверное, эта мысль не покидает меня последнюю неделю. А еще его слова о няне и домработнице… Неужели, он правда хочет запереть меня в своем доме? Я всегда работала. У меня и коллекция картин имеется. До ареста отец мечтал организовать выставку моих работ.

– Кирилл, ты не против, если я организую мастерскую в домике для гостей? – спрашиваю, когда мы подъезжаем к дому.

Нетерпеливо ерзаю, мечтая поскорее увидеть Егорку.

– Как ты планируешь совмещать работу и заботу о моем сыне?

Ну вот, опять начинается… Только мне кажется, что между нами устанавливается мир, Кирилл доказывает обратное.

– Ты правда хочешь запереть меня в своем доме? Ты…

– Вика, я директор завода. У меня есть деньги, чтобы прокормить семью. Вопрос закрыт.

– Ты самый невозможный человек на свете, я… Я терпеть тебя не могу. Едва выношу!

Выскакиваю из машины и, не дожидаясь, когда выйдет Кир, вхожу в дом. Там мамуля и Антонина Ивановна – куда уж без нее…

– А вот и наша мамулечка приехала! Егорушка, смотри. Ой, куда ты, сыночек?

Мама всплескивает руками, наблюдая, как сынишка бежит ко мне, оторвавшись от игрушек.

– Мама! Мама!

Обнимаю сладкого мальчишку, едва сдерживая слезы. Я впервые оставила его так надолго. Может, Кир прав? И мне стоит на некоторое время оставить мысль о работе?

– Сынок мой, Егорушка, – подхватываю сынишку на руки, замечая в проходе Кира.

И он так смотрит… С нежностью, каким-то странным обожанием в глазах… Словно и не было разлуки и расставания. И он знает сына всю его маленькую жизнь… И нашей недавней ссоры не было. И моих жестоких слов тоже…

– Сыночек, как вы мало отдохнули, – выходит из кухни Антонина Ивановна. – Здравствуй, Вика, – а это прохладно бросает мне.

В доме пахнет домашней едой и цветами. Спускаю Егора с рук, но Кирилл подходит ближе и забирает его. Пацан ошеломленно смотрит на едва знакомого дядю, но не плачет. Тянется ручками к его аккуратной бородке, гладит скулы.

– Привет, Егор. Как дела? – неуверенно протягивает он. – Вика, как надо с ними обращаться? Что говорить? – переводит на меня беспомощный взгляд.

– Ты все правильно делаешь? Можем вечером поехать в парк. Кирилл, я хотела кое-что попросить для него, можно?

– Конечно, все что хочешь, – без раздумий произносит он.

– Трехколесный самокат. Можешь купить?

– Обязательно. Мне нужно на работу, а вечером поедем в парк, кататься на самокате и кормить уток.

Антонина Ивановна порывисто обнимает Кирилла и уводит его в кухню. Накрывает на стол и кормит сына свежим супом и тефтелями. Делает вид, что никого в доме, кроме ее Кира нет. Не знаю, как они с моей мамой находят общий язык, но со стороны ее поведение выглядит странным.

– Мама, а Вика? Почему ты ей не предлагаешь пообедать? – хмурится он.

– Я… Я потом пообедаю, спасибо, – выдыхаю, не желая конфликтовать.

– Пойдем, дочка, – вздыхает мама. – Помогу тебе разобрать сумки. Я все твои вещи погладила и развесила.

– Спасибо, мам. А что здесь происходит? Почему она так себя ведет? Как вы вообще? – спрашиваю тихонько, поднимаясь на второй этаж.

– Да ладно тебе… Свекровь есть свекровь. Не обращай внимания. Тоня переживет сильно, вот и все. Кирилл единственный сын. Раньше вся его любовь только ей принадлежала, а тут ты появилась – жена… Он еще так на тебя смотрит… Как у вас дела, детка?