— Возвращайся ко мне, — шепнула на ухо девушка и легонько коснулась губами моей щеки.

Меня тут же прошиб легкий озноб — неужто я и впрямь влюбляюсь в эту девчонку?

Указать мне дорогу поручили Робу: мы с парнем неплохо ладили, даже сдружились, можно сказать, а еще его сестрица почти была моей невестой. Я рад был его компании. Ни с кем другим в деревне, не считая семьи старейшины и Ли, конечно, я так близко еще не сошелся.

— Слушай, Дан, — дернул меня за рукав рубахи Агнар.

— А?

— Ты удирай, если что, ладно? Не вздумай там героически гибнуть. Ради меня хотя бы. Ты ж мне это… как брат. Никого больше и нет у меня.

Я крепко сжал плечо пацана.

— Обещаю. Я вернусь… брат.

Он серьезно кивнул. Взрослый совсем. Но все равно еще ребенок.

Попрощавшись со всеми до завтрашнего дня, я отправился в путь вслед за Робом. Долго шли, как и в прошлый раз к алоушу. На этот раз дорога пролегала в другом направлении.

— Что, Дан, когда свадьба-то? — хохотнув, спросил Роб.

— Ты о чем?

— Да будто ты не знаешь.

— Хитрецы вы такие, — с улыбкой отозвался я. — Я, небось, еще и предложение твоей сестре не сделал, а вы всей общиной уже поженили нас.

— А то как же! Чего ждать-то? Все видят — вы с ней глаз не сводите друг с друга, коли рядом стоите. Ли у нас девка хорошая, хозяйственная, красавица писаная, ты долго не раздумывай, бери, пока она сама хочет, — вновь хохотнул парень. — А уж она хочет, ты поверь мне, ух как хочет!

— Да ну тебя…

Болтая о том, о сем, мы, наконец, достигли цели. Издали хижину было не разглядеть — деревья-великаны густой листвой загораживали дом от остального мира. Я уж не знаю, может, я чокнулся, а может, воображение разыгралось в атмосфере таинственности, но мне почудилось, будто вокруг хижины даже воздух другой. Густой такой, тяжело вдохнуть. А уж мрачно как — жуть! Верхушки деревьев почти не пропускали света солнца в эту скорбную обитель.

Хижина была олицетворением зловещей тревоги. Темная, неуютная. Готичная, я бы сказал. Ее деревянные бока слегка покосились, но стояла пока хижина крепко. Дверь (я проверил) действительно надежно закрывалась изнутри. Переживу, значит, ночь. На душе сразу полегчало.

— Спасибо тебе, Роб! — пожал я руку своему проводнику. — Помогаешь, поддерживаешь — не забуду, брат!

— Да брось ты, поди почти породнились уже… — Он, порывшись в своем мешке, вытащил флягу. — На, глотни.

— Это что?

— Да не боись ты — успокоительное это. На травах. Ты ж знаешь, я спец по ним. Я употребляю иногда, когда коленки трясутся от волнения. Когда я впервые на охоту собрался, чуть штаны не обоссал от страха; мамка этот отвар дала перед походом в лес — и знаешь, помогло! Так что пей давай — повеселее на душе станет.

— Да мне и так нормально, но спасибо, брат.

— Да пей говорю! Я ж тебе добра желаю. Это сейчас тебе нормально, а ночью? Ты не забыл, что ночью зверье на охоту выйдет? Будет шастать вокруг хижины стая волков — ты под землю провалиться захочешь от страха. Уж я-то знаю, видывал не раз этих тварей.

— Ну ладно. Давай сюда этот чудо-напиток. — Взяв флягу, я залпом осушил ее.

По горлу тут же начало разливаться приятное тепло. Ах, хорошо как стало! Прав Роб оказался — хороший напиток.

— Я посижу с тобой чутка, до ночи ведь далеко еще.

Мы с Робом уселись под раскидистым деревом и возобновили беседу. Пролетело минут пятнадцать-двадцать, и я ощутил странные перемены в теле.

— Что это ты заерзал?

— Да что-то как-то не по себе стало…

— Воот, говорю же, коленки вскоре затрясутся от страха.

— Да нет, тут другое, я будто… немею. Тело немеет. Надо размяться.

Поднявшись, я шагнул вперед, чтобы пройтись, но следующий шаг сделать не смог — упал. Попытался встать: конечности не слушались, меня шатало, будто размывало по земле.

— Роб, я, кажется, заболел, помоги мне, надо вернуться в деревню…

— Нет, Дан, ты вовсе не болен. — Роб подошел и присел рядом со мной на корточки. — Ты попросту… как ты сказал? Немеешь — вот.

— Что? О чем ты? — Я попытался протянуть ему руку, но та не повиновалась, а Роб не спешил помочь мне.

— Ты ведь не мог догадаться, Дан, что книга о травах не напрасно лежит у меня дома, верно? Ты не мог догадаться, что я не просто мамке травки от простуды таскал в детстве, а вдоль и поперек изучил и выучил эту книгу, запомнил в ней почти каждое растение. И, разумеется, ты не мог догадаться, Дан, что мне знакома трава, ядовитый сок которой парализует человека. И знаешь, что самое приятное? Эта чудесная травка растет в этом лесу! — Роб премерзко расхохотался.

— Ну ты и ублюдок, — выплюнул я в него слова. — Ли не простит тебя за это.

— Ли? — вновь расхохотался он. — О, само собой, ты не мог догадаться, Дан, что моя сестрица знает все об этом плане, более того — она помогала мне придумывать его! Ты же не мог догадаться, Дан, что мы с сестрой — лучшие друзья с детства, верно? И что мы все делали вместе и всегда были заодно.

— Не верю тебе. Она же собралась за меня… замуж… — Мне стало тяжело говорить.

Знаете, будто горло и рот замораживает, как после обезболивающего в кабинете у стоматолога.

— Да брось ты, Дан. Не будь таким наивным. Нам надо было втереться к тебе в доверие. И скажи — ведь удалось ведь, а? Ты там в своих жалких фантазиях уже десятерых детей моей сестре наделал, наверное, а? — В сотый раз расхохотался гад.

— Анвар все… узнает… тебе это… с рук не… не сойдет…

— Неужто ты думаешь, что я настолько глуп, что оставлю следы? Погоди, ты еще не весь мой великолепный план увидел. Так узри же его!

Роб поднялся, вытащил из мешка другую флягу, открыл и принялся кропить меня из нее каплями… нет, чтоб его, только не это!

— Не делай этого, Роб… не делай! — попытался заорать я, но с губ сорвался лишь слабый шепот.

Паралич постепенно добрался до каждой частички моего тела и почти целиком — до лица.

— Спокойно, Дан, спокойно, — сказал Роб, продолжая поливать меня алыми каплями. — Ты не умрешь от паралича — в этом вся проблема. Действие травы как раз приблизительно к рассвету пройдет, но к тому времени от тебя одни кости останутся.

Ублюдок закончил меня поливать и убрал флягу в мешок.

— Ну, мне пора, Дан. И еще хотел тебе сказать: каждый раз, когда ты называл меня братом или другом — я жаждал вцепиться тебе в горло. — Глаза парня горели ненавистью.

— Неужели все… из-за… моей соседки…? — с огромным усилием выговорил я.

— Что ты, — отмахнулся он, на секунду ненависть в глазах сменилась насмешкой. — Мне нет дела до этой шалавы. Но я не люблю, когда меня унижают, Дан, а ты меня унизил. Так получи же по заслугам. А мне пора. Смотри, не уходи отсюда никуда, — он шутливо погрозил пальцем и рассмеялся собственной шутке, — а то зверь останется без ужина.

Роб бросил на меня последний насмешливо-уничтожающий взгляд и отправился домой — в тепло, в уют, в безопасность. Лгать, что все хорошо, что Дан сидит в безопасной хижине.

Ох, как же мне было хреново! Проклятье, мне еще, кажется, никогда в жизни не бывало столь хреново!

Нет, не от боли — боли попросту не было. Вообще ничего не было — и в этом была громадная, просто колоссальная проблема! Катастрофа! Я не чувствовал ни тела, ни лица — совсем.

Когда увидел, что по руке ползет паук, я пришел в бешенство. Нет, маленьких паучков я, конечно, не боялся. Но после встречи в собственной иллюзии, насланной Перстом, с этими тварями, мне они стали еще менее симпатичны, чем раньше. Но злило меня то, что я хотел, но не мог шевельнуть рукой, чтобы сбросить гада! Вот ведь засада какая — потерять власть над собственной тушкой! Я даже когда бухал в хламину, таким овощем себя не чувствовал.

Не знаю, сколько я уже лежал парализованный на земле. Два часа, три, пять — время растягивалось в века. Я ожидал появления алоуша или волков каждую гребанную секунду, что пробыл в таком состоянии! Каждую гребанную секунду я содрогался от панического ужаса, когда слышал какой-нибудь шорох. Хорошо, что я хотя бы других чувств восприятия не потерял — только осязание.