— Ну и отлично, — с ледяным спокойствием горгона кивнула. — Не хочешь — не надо. Давай я отведу тебя в свой кабинет — там ты будешь в полной безопасности, муха не проскочит. А сама найду убийцу, и…

— Ты меня не слушаешь, Лола! — я чувствовал, что впадаю в истерику. — Я ВООБЩЕ не хочу его искать. Будь что будет. Не хочу бегать с жареным задом, отказываюсь шпионить, а вместо этого…

— Сядешь в баре и будешь накачиваться спиртным, пока убийца тебя не прищучит?

— Может быть, — я поднялся. — Это будет наилучшим выходом. Пускай киллер делает своё дело. И всем станет легче.

Вот бывает так: сам себе противен, а всё равно не можешь остановиться…

— Ну что ж, — Лолита пожала плечами. — Это твоя жизнь, Оторва. Только… Сделай одолжение: воплоти свой гениальный план где-нибудь в другом месте, лады? Не хочу, чтобы в «Чистилище» нашли твой труп. Это, знаешь ли, плохо скажется на репутации клуба. А как тебе известно, «Чистилище» — наш дом. Не пытайся его разрушить.

— Ладно, — я задрал подбородок и посмотрел на Лолиту сверху вниз — насколько получилось… — Так и сделаю. Последую твоему совету. Только вот… Не скажешь напоследок: какое заведение в городе ты не любишь больше всего? Туда я и отправлюсь.

Мне показалось, что бассейн вышел из берегов и затопил огромные, полные холодной ярости глаза Лолы.

В ногах появилась некоторая гранитоподобность, шею свело.

— Знаешь что, Оторва…

— Не помешаю?

К нам приближался Розарио.

Скользящей крадущейся походкой, которая очень шла к его стильному деловому костюму, к зачёсанным назад волосам и желтым, с вертикальными зрачками, глазам.

— Нисколько! — рявкнула Лолита. — Я как раз ухожу.

И печатая шаг, глядя строго перед собой, горгона удалилась.

Я вздохнул.

Ну вот опять… Что со мной не так? Неужели банальная угроза смерти сделала из меня подлеца?

— Я присяду? — светски осведомился тигр.

Я махнул рукой.

Изящно опустившись в соседний шезлонг, Розарио вытянул ноги и откинул голову. А потом прикрыл глаза и затих.

Так мы и сидели, наверное, минут двадцать.

Постепенно я расслабился. Кислая горечь отступила, сконцентрировавшись на дне желудка.

Но дыхание выровнялось, а душевная боль притупилась. По крайней мере, теперь я мог рассуждать здраво.

— Розарио, это ты убийца?

Тигр посмотрел на меня лениво, из-под ресниц.

— Угадал, бро. Давно на тебя охочусь, — и он сладко потянулся. — Для меня, бро, ты — что-то вроде вкусной и симпатичной мышки. Сплю и вижу, как прикусываю твою нежную шейку… — и он так плотоядно облизнулся, что мне захотелось отодвинуться.

— Ты же знаешь, бро, я — не в твоей лиге, — осторожно сказал я.

— Вот видишь, — тигр сверкнул желтыми хищными глазами. — Чем не мотив?..

— Я не хочу умирать.

— Никто не хочет, бро. Так уж мы устроены. Но в этом есть и хорошая сторона: страх смерти заставляет нас быть людьми. Совершать подвиги. Любить. Ненавидеть. Жить на всю катушку, сечёшь? В тебе всегда это было, бро. Неуёмная жажда жизни. Она-то и заставляла других завидовать тебе. Но теперь всё изменилось.

Некоторое время я молчал, прокручивая его слова в голове. Но потом не выдержал.

— И… Что ИМЕННО во мне изменилось?

— Ты больше не Безумный, бро. Ты… Просто чувак, который попал в дерьмовую ситуацию.

Сначала я хотел возмутиться. Но потом задумался. Интересно: в какой момент я перестал думать о других, и стал беспокоиться о себе?..

Когда превратился в дракона? Или… ещё раньше? Трудно сказать. Но отец говорил, что власть — это и есть забота обо всех. Я тогда решил, что не желаю быть… таким. Пускай люди заботятся о себе сами, я не буду им мешать.

Но получается… Думать только о себе — это стрёмно.

Решив устраниться, я перестал быть собой. Сделался кем-то другим, менее приятным. Гораздо менее.

Я вздохнул.

— Розарио, я не вижу выхода, — сказал я. — Я не знаю, как остановить убийцу, и не знаю, как жить, всё время ожидая удара. Это… Это очень напрягает. Сводит с ума. Я просто не могу больше быть тем беспечным Безумным Максом, который запросто висел на коньке крыши — потому что тогда, жить или умереть, зависело только от меня.

— Значит, он тебя уже убил.

Тигр лежал, не открывая глаз.

Только хвост его, длинный, гибкий и полосатый, выписывал восьмёрки и хлестал шезлонг по бокам.

А ведь он прав, — подумал я, чувствуя, как немеют ноги и руки, как лицо наливается тяжестью и начинает сползать куда-то на грудь, как слякучая яичница.

И происходило это вовсе не из-за того, что на меня смотрела Лола…

Надо признать, иногда меня посещали мысли о том, чтобы вернуться в Москву, забыть Сан-Инферно как чудесный, но немножко жуткий сон, восстановиться в универе и зажить обычной, никому не интересной жизнью.

Сейчас эта мысль стучала по черепушке с особенно мстительной настырностью.

Я что хочу сказать: жить, зная что рядом — только руку протяни — находится другой, необычный, яркий и полный приключений мир…

Сознательно лишить себя доступа к нему. У меня бы вышло.

На одном ослином упрямстве — вы знаете, я могу.

Но надо признать честно, глядя самому себе в глаза: это будет самоубийство.

Постепенно, сам того не замечая, я превращусь в зомби. С пустым взглядом, пустым сердцем и начисто выгоревшей душой.

Я никогда больше не обрадуюсь восходу солнца, чувству погони, тому непередаваемому ощущению, что всё повисло на волоске…

И успех — или поражение — зависит только от тебя.

Внезапно мне стало жарко.

Нет, жарко мне было всегда — таков уж Сан-Инферно, двуединый город парных светил.

Но сейчас жар поднимался откуда-то изнутри, из живота, и держать его в себе становилось невыносимо.

Не придумав ничего лучше, я сиганул в бассейн.

Ух ты! А водичка-то ледяная.

Я почувствовал себя, как раскалённый уголёк, который выбросили в снег. Пар валил буквально изо всех щелей, поверхность бассейна начала дымиться.

Окунувшись с головой, я закричал, что есть сил.

Изо рта вырвался язык пламени. Он прожег воду и разбился о выложенную цветными плитками стенку бассейна.

Так вот как это делают драконы…

Я рассмеялся — под водой. — Они выдыхают огонь, когда хорошенько разозлятся, таким образом спуская пар и очищаясь духовно.

Вот почему драконы живут по несколько тысяч лет, — размышлял я, выныривая на поверхность. — Ничего не держат в себе. Чуть что — хрясь напалмом, и на душе сразу полегчало.