— Ну спасибо тебе, верная и давняя подруга.

— Не за что! Я завтра зайду, а за Машку ты зря волнуешься. Она же завтра, то есть уже сегодня, уезжает, вот и прощается с подругами. Друзей-то ты не дала ей завести, — на прощание еще раз уколола Раиса Васильевна.

Поговорив с подругой и не выдержав своего же мотания по квартире, Наталья Николаевна легла в постель. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами и «листала» свои воспоминания.

Приехав сюда из областного центра, уехав от своей любви, от родителей, она не сдалась, она выжила и одна вырастила дочь — красавицу и умницу. Ей никто не помогал. Родители все же простили ее, но умерли один за другим, когда Маше было три года. Вот тогда, оставшись совсем одна на всем белом свете, Наталья Николаевна представила, каково будет ее Машуне так же остаться одной, да еще такой молодой и неопытной. Представила и начала усиленно пичкать дочь знаниями, умениями и навыками. Маша впитывала все как губка, росла смышленой и послушной. За свои восемнадцать лет она ни разу не огорчила мать.

«Что же случилось? Почему мы перестали понимать друг друга?» — мучительно думала Наталья Николаевна, прислушиваясь ко всем звукам в доме и на улице.

Она не заметила, что почти рассвело, но услышала звук поворачиваемого в дверном замке ключа.

Наталья Николаевна выскочила в коридор в ночной рубашке, не набросив даже халата. В нормальной обстановке она бы никогда не позволила себе такого, но сейчас ее менее всего занимал собственный внешний вид.

— Маша! Где ты была?! — громко спросила она.

В ее голосе явно слышались боль, страх, обида и усталость.

— Как по-твоему, где могла быть Маша? Конечно, в лесу у трех медведей, — почти весело ответила ей дочь.

— Что? — побледневшими как мел непослушными губами прошептала Наталья Николаевна.

— Успокойся, мама, медведь был всего один и притом — пришлый. Так что никто ничего не узнает! — ухмыльнулась Маша.

— Что «не узнает»?! — почти закричала Наталья Николаевна.

— Ну, то, что я стала женщиной, — не усложняя, не стараясь ничего приукрасить, объяснила ей дочь.

— Маша, что ты говоришь? — теряя остатки сил, тихо спросила Наталья Николаевна.

— Я говорю правду, как ты всегда меня учила. — Маша смотрела в глаза матери.

— Но зачем? Зачем было так глупо… портить себе жизнь? У тебя ведь будет муж…

— Нет! — перебила ее Маша. — У меня не будет мужа! У тебя ведь его нет, а я твоя дочь! У тебя всю жизнь были только работа и ребенок, мужчины боялись на тебя даже смотреть. Ты, как скала, айсберг!

С широко раскрытыми глазами, безмолвно шевеля бескровными губами, Наталья Николаевна слушала обидные слова дочери. Потом неожиданно для себя изо всей силы ударила дочь по щеке.

— Я твоя дочь, я не могу быть другой, поэтому у меня не будет никакого мужа… Теперь скажи, что такая дочь тебе не нужна! — Маша как будто не заметила пощечины и с вызовом взглянула на мать.

— Нет, не скажу. Ты моя дочь, всегда будешь ею, но я жалею, что ты такая…

Маша ждала продолжения, но оно не последовало. Опустив голову, словно побитая собака, Наталья Николаевна отвернулась от дочери и ушла в свою спальню. Маша смахнула слезы, брызнувшие было из глаз, и уверенно направилась в ванную.

«Это святая вода смывает грехи? — думала она, с головой погружаясь в воду. — А что такое грех? А вот этого мы не проходили. Зато мы проходили «Что такое хорошо и что такое плохо?», а это, наверное, одно и то же».

Маша понимала, что сегодняшнее ночное происшествие не вмещается ни в какие рамки разумного и очень похоже на сумасшествие. Понимала она и то, что добропорядочной дочери не подобает так вести себя с матерью, которая посвятила этой дочери всю свою жизнь.

— Мамочка, но я в самом деле сошла с ума от его рук, его губ, его глаз, — шептала она, смывая водой слезы. — Наша с тобой ссора никак не повлияла на это, ну, может, она добавила мне решительности… Я вполне самостоятельна, и, настаивая на этом, я понеслась, закусив удила, я уже не могу остановиться…

Часов в девять, когда Маша, собравшись, уже готова была выйти из дома, позвонила Женька.

— Как ты, подруга? Как москвич? — радостно кричала она в трубку.

— Какой «Москвич»? Я же ушла пешком!

— Тундра! Конечно, ты ушла пешком, но с парнем из Москвы!

— Откуда ты знаешь?

— А я гуляла с его другом Андреем.

— Только не это!

— Это, это! Ты когда едешь?

— Я уже уехала. Пока!

— Я приеду к тебе в гости, только ты сообщи адрес! — кричала Женька.

— Сообщу, — пообещала Маша, думая уже совсем о другом.

«Что в этом такого, что он москвич! Я же еду в Химки. Москва — целая вселенная, и мы никогда не встретимся, — полагала Маша, даже себе боясь признаться в том, что хочет этой встречи. — Я боюсь с ним встретиться. Мне элементарно стыдно… Ну надо же было Женьке именно сейчас мне позвонить?! Уехала бы и не знала, что он из Москвы».

Маша нерешительно топталась в прихожей, боясь заговорить с матерью. Затем, собравшись с силами, все же заглянула в спальню:

— Мам, я поехала! Присядем на дорожку?

Так они делали всегда, когда кто-нибудь из них двоих уезжал из дома, так они делали и тогда, когда уезжали вместе. Но сегодня Наталья Николаевна даже не встала с кровати, чтобы проститься. Нарушая традицию, она наказывала не только дочь, но и себя.

— Приедешь — позвони. Ты деньги взяла? — тихо спросила она.

Маша кивнула и, решив, что материнского поцелуя она сегодня недостойна, махнула рукой и вышла из квартиры. Вышла, как она точно знала, в новую жизнь.

«Что это будет за жизнь?» — думала Маша, сидя в стареньком автобусе, который вез ее на железнодорожный вокзал в Таштагол, а вообще-то вез ее в неизвестность.

Маша неотрывно смотрела в окно, но почти не видела мелькающих за окном пейзажей, настолько она была погружена в себя. Неожиданно из окна пахнуло свежестью, и Маша увидела на автобусном окне капли дождя.

«Дождь в дорогу — это к счастью, — подумала она. — На душе так тоскливо, а сердце мое сейчас плачет, как это окно плачет дождем».

Звук захлопываемой двери болью отозвался в сердце Натальи Николаевны. Ей казалось, что вместе с дочерью ушло и счастье, ушло все, ради чего она жила все эти годы.

«Она вернется? Она должна вернуться», — спрашивала и тут же утешала она себя.

Эта неопределенность лишила ее последних сил, и она заплакала. Наталья Николаевна плакала в последний раз, когда Маше было пять и у нее была пневмония. Тогда она боялась за жизнь дочери. Сейчас она боялась за то, как эта жизнь у нее сложится.

— Тук-тук! Кто дома? Почему дверь открыта? Где ты, Маша, — радость наша?! Наташа, где вы все? — Наталья Николаевна услышала голос своей лучшей подруги — самого близкого ей человека на сегодняшний день.

— А нет уже нас всех! Я теперь на всю оставшуюся жизнь одна! — плакала навзрыд Наталья Николаевна, выходя из спальни. — Уехала моя Машка. Представляешь, она пришла утром и заявила, что стала женщиной!

— И вы опять поругались? — предположила Раиса Васильевна, стараясь говорить спокойным голосом.

— А ты как думаешь? Мне что, радоваться надо было? — всхлипывала Наталья Николаевна.

— Но ведь это когда-нибудь случается со всеми девушками, это неизбежно. Или я что-то не так понимаю? — спросила Раиса Васильевна, направляясь на кухню.

— Конечно, не так! Ей же всего восемнадцать! — От возмущения у нее почти высохли слезы.

Раису Васильевну это порадовало. Она еще никогда не видела свою подругу в таком состоянии. Одно то, что та вышла к ней в халате, надетом на ночную рубашку, говорило о сильном душевном смятении.

— Слава Богу, что ей восемнадцать! Она жива и здорова. Радуйся! И не изводи себя. Чайку нальешь, подруга? — неожиданно прервав поток увещеваний, спросила она. — А то давай по коньячку! Я сбегаю, или давай Глумову позвоним, — вспомнила она про мужа, — он принесет.

— Не надо никуда бежать, не надо никому звонить, у меня есть коньяк, — горестно вздохнула Наталья Николаевна.