Говоря всё это, я и не рассчитывал на то, что Полозов мне поверит, – потому что сам не верил себе до конца, испытав самый настоящий когнитивный диссонанс. Больше того, я ждал какой-нибудь насмешки в духе: «Олег Николаевич, мне кажется, я сейчас теряю клиента!» – но ничего подобного не последовало. Адвокат пристально посмотрел мне в глаза без тени иронии, словно пытаясь просветить самые тёмные закоулки моего разума, а потом произнёс медленно и тихо:
– Олег Николаевич, а ведь вы и вправду боитесь. Но боитесь не смерти, не болезни и даже не позора капитуляции перед правдой. Не такой вы человек, чтобы спасовать перед нею и спрятать голову в песок. Вы боитесь чего-то другого.
– Как вы угадали?
– Это не догадка. Я просто чую ваш страх нутром, каждой клеткой, каждым волоском в носу. И что же вас так напугало?
– Я всё объясню, Евгений Андреевич, если вы согласны меня выслушать. Я ведь затем и пришёл. Только пусть это останется между нами.
– Само собой. Я ваш адвокат и связан обязательством конфиденциальности.
– И вот ещё… Давайте выйдем куда-нибудь. Что-то мне здесь не по себе – как будто стены давят. Пойдёмте в кафетерий? …Хотя нет, он уже закрыт. Тогда, может, в парк?
– Тогда уж давайте скатаем в город, посидим где-нибудь, опрокинем вместе по рюмашке. Как вам такая идея?
– Вы шутите? Да кто же вам разрешит?
– А мне и не нужно спрашивать разрешения. Мне даже не придётся отрывать от пола умывальник чтобы выбить решётку на окне. Видите ли, я заранее оговорил, отдельным пунктом договора об оказании медицинских услуг, что имею право отлучиться в любое время дня и ночи, если меня срочно вызовут к клиенту. Достаточно отметиться у дежурной сестры и на КПП. Наш доктор – человек весьма практичный. Он понимает, что адвоката, как и волка, ноги кормят, и чтобы платить за лечение, мне нужно работать. Правда, с работой у меня сейчас негусто, и я этой своей привилегией ни разу не воспользовался, но вот представился такой случай. Вызову такси, отвлеку охранника, а вы тем временем незаметно сядете в машину.
– Да вы хоть понимаете, как это будет выглядеть? Я с утра чуть не умер, полдня пролежал в отключке, а под вечер ушёл в загул…
– Да ладно, что вы, ей-богу! Я же не предлагаю вам напиться до положения риз. Мы быстро – туда и обратно, никто и не заметит.
Примечания:
1. ЭЭГ – электроэнцефалография.
2. Folie à deux (фр.) – «безумие вдвоём», или «индуцированное бредовое расстройство» (заразное сумасшествие).
3. «Мне даже не придётся отрывать умывальник чтобы выбить решётку на окне»: Полозов намекает на эпизод из фильма «Пролетая над гнездом кукушки» (1975 г.) режиссёра Милоша Формана (1932–2018) по одноименному роману американского писателя Кена Кизи (1935–2001) (в романе фигурирует не умывальник, а тяжёлый сантехнический пульт).
Глава 11
Стыдно признаться, но мы – двое взрослых людей с высшим образованием – начисто забыли, что назначенные в клинике препараты категорически нельзя запивать алкоголем. Конечно, Малик предупреждал о чём-то подобном – да разве мы его слушали? Как бывает в таких случаях, мы оба кивнули в ответ и пропустили наставления мимо ушей.
Меня ещё судьба уберегла – в тот день я не принимал никаких лекарств, кроме тех, что были намешаны в капельнице. А Полозов уже несколько суток глотал пилюли горстями, лишь бы забыться и избежать мучивших его сновидений. Только наутро мы узнали от врача, чем рисковал Евгений Андреевич: он рисковал остаться на всю жизнь «овощем» в инвалидном кресле или, того хуже, украсить своим портретом некролог на стене собственной адвокатской конторы.
Первой остановкой на нашем «пути бесчестья» оказался бар под названием «Жёлтый флаг» в каком-то спальном районе города. Отпустив такси и прочитав на вывеске название заведения, мы с Полозовым понимающе переглянулись – нам обоим был известен смысл этого цветового символа. Мне – потому что я числился офицером запаса войск радиационной, химической и биологической защиты, а моему адвокату – потому, что он в недавнем прошлом был не последним специалистом по морскому праву, пока что-то не разладилось в его юридической карьере. (Нет, жёлтый флаг поднимают не на крыше «жёлтого дома», как может подумать неискушённый читатель. Его поднимают на мачте карантинного судна со вспышкой заразной болезни на борту.)
– Три тысячи чертей! – воскликнул Полозов перед тем, как опрокинул первую рюмку спиртного. – Хорошо-то как! – (При этом он даже не оглянулся вокруг, поскольку имел в виду не интерьер подвальчика, а своё собственное мироощущение.) – А теперь самое время поднять первый тост. Итак, рано или поздно настанет день, когда все мы умрём, а затем умрут все, кто нас знают. Память о нас развеется в веках, а прах ляжет к праху. И всё, что у нас есть, и за что стоит держаться, – это радость каждого краткого мига бытия. Скажите, ну разве не сглупил индийский принц Гаутама, когда отказался от личного счастья только потому, что всякое счастье преходяще: не успеешь оглянуться, как молодость сменится старостью, здоровье – болезнью, а жизнь – смертью? И пускай Будда и другие мудрецы учат, будто сладость земной жизни – всего лишь призрачный сон, а настоящая жизнь лежит по другую сторону! А я заявляю, что этот «сон» и есть единственно подлинная жизнь, и изнанка её – только чёрный тлен небытия. Поэтому, Олег Николаевич, давайте поднимем наши горькие чаши за то, чтобы радоваться hic et nunc, прямо здесь и сейчас! Будем радоваться тому, что имеем вокруг, ибо ничего другого нам не дано, и конец жизни всё равно един что для философа, что для его собачки.
– И давно ли, Евгений Андреевич, вы заразились таким экзистенциальным отчаяньем?
– Давно – ещё в мои четырнадцать лет. И в конце короткое примечание мелким шрифтом. Наш так называемый лучший из миров на самом деле – довольно дрянное и гиблое место. Но в нашей воле изменить его лучшему. Ну а если мы не в силах чего-то изменить, нужно просто изменить наше отношение к этому чему-то. Подумайте над этим. Жизнь всё время что-нибудь отнимает – то друга, то здоровье, то золотую запонку. Однако один живёт себе и в ус не дует, а другой делает из этого вселенскую трагедию… А теперь ваша очередь. Давайте, рассказываете, чего вы так испугались. Неужели боитесь поверить, что на свете есть потусторонние силы? Или боитесь узнать, что у вас психическое расстройство? Причём, если быть до конца объективным, одно не исключает другого.
– Последнее резко, но справедливо. Нет, я не боюсь, что мне, убеждённому атеисту, придётся, как вы выразились, «позорно капитулировать перед правдой». Правду я приму, какой бы горькой она ни оказалась на вкус. Тут дело в другом… Как бы получше начать… Раз уж вы немного учили латынь, может быть, вспомните, как переводится выражение cursus honorum?
Полозов пригубил вторую «рюмашку», подпёр щеку ладонью и спросил с насмешливым удивлением:
– Олег Николаевич, вы что, решили устроить мне экзамен по всем непрофильным гуманитарным предметам? А можно как-нибудь ближе к делу, без захода в средневековье и античность?
– Наберитесь терпения, вы сейчас поймёте, куда я клоню. Cursus honorum буквально переводится как «путь чести». Так в Древнем Риме, во времена республики, называли политическую карьеру государственного мужа от низших к высшим выборным должностям, вплоть до консула. Большей властью наделялся только диктатор, но его избирали, когда отечество было в опасности, когда ему грозил внешний или внутренний враг. Последним римским диктатором был Гай Юлий Цезарь, а до него – Луций Корнелий Сулла, весьма сильная и неоднозначная фигура. С одной стороны, он за несколько месяцев вытянул страну из кризиса, наполнил пустую казну, пресёк все гражданские распри. Но оборотной стороной его медали стали жестокие репрессии, подавление инакомыслия и расправа над политическими противниками.
– Одним словом, этакий древнеримский Пиночет во главе полицейского государства.
