– Верно, в самую точку. А теперь осталось только напомнить вам, кто именно вверг страну в смуту, кто заставил сенат ввести бессрочную диктатуру. Это сделал другой великий человек – Гай Марий, прославленный полководец и настоящий народный герой, любимец солдат и плебса. Его даже объявили «третьим основателем Рима», когда он спас латинян и италиков от нашествия германских племён. Сулла был младше на двадцать лет и начинал службу под началом Мария. Сперва они неплохо ладили, но под конец рассорились насмерть и сделались злейшими врагами. И виноват в их ссоре был не злодей Сулла, а честный и добрый служака Гай Марий. А почему так получилось?

– Действительно, почему?

– А потому, что Гай Марий на старости лет сошёл с ума после пары апоплексических ударов. Физически он от них оправился, а вот умственно и морально – нет. Рвался возглавить армию в войне с понтийским царём Митридатом (да-да, тем самым, что приучал себя к разным ядам, боясь покушения на свою персону!) – хотя последнему рабу было понятно, что бывший герой слишком стар и немощен для такой службы. Не говоря уже о том, что он мог умереть в самый разгар военной кампании. Но упрямство Мария было под стать его честолюбию. И когда сенат поставил во главе войска не его, а Суллу, Марий довёл страну до гражданской войны, триумфально вошёл в Рим во главе мятежников, – и устроил там кровавую баню, перебил всех врагов, а заодно и друзей, что попали под горячую руку. Едва не загубил карьеру молодого Цезаря, приревновав его к славе, – а ведь тот был ещё подростком, и ко времени его апофеоза Марий давно должен был умереть своей смертью. К счастью для всех, умер он вовремя – его добил третий удар, как вирус бешенства добивает старого пса, что много лет верой и правдой служил своему хозяину-народу. Но перед смертью этот пёс успел натворить немало бед.

– Теперь мне понятно, чего вы боитесь, Олег Николаевич. Необратимых изменений личности, способных сделать из вас злодея? Так ведь вы не консул и не диктатор. Вы при всём желании не сможете устроить террор в масштабе страны. Не зря бодливой корове бог рогов не дал.

– Да разве дело в масштабе? В арифметическом количестве жертв? Творить зло, не ведая, что творишь, – вот что самое страшное. Сулла был безжалостным, беспринципным дьяволом, но он до конца жизни сохранил здравый рассудок. Поэтому имел возможность остановиться по своей воле. Кстати, он-таки остановился: сказал «хватит», satis! – и добровольно сложил с себя полномочия диктатора. И Аугусто Пиночет Угарте в своё время поступил так же. А вот Гай Марий так и не сумел затормозить – бедняга даже не понимал, что катится по наклонной вниз…

– Олег Николаевич, да вы просто перестраховщик! Бьёте в набат, хотя ещё даже жареным не запахло.

– Возможно, Евгений Андреевич, возможно. Только если вдруг полыхнёт, тогда уже поздно будет…

Пожалуй, я не стану подробно описывать многие банальные, бесславные, а порой и просто безобразные эпизоды нашего ночного круиза, стартовавшего под жёлтым флагом. (Воистину, как вы яхту назовёте, так она и поплывёт!) Следующим нашим причалом оказалась какая-то задрипанная пивная, а после её закрытия – лавочка у стола для домино во дворе многоэтажного дома, откуда нас вскоре турнули возмущённые жильцы. К тому времени мы с Полозовым уже успели выпить на брудершафт и перешли на «ты», но ещё много не добрали до той кондиции, когда собутыльники обычно поднимают вопрос о взаимном уважении. Вместо этого мы принялись обсуждать, как относится к нам обоим одна отсутствующая дама в интересном положении:

– Ты не обижайся, Олег Николаевич, – начал Полозов, подняв новый тост и выпив за Светино здоровье. – Но ведь я не глупей тебя. Внешне я привлекательней и физически крепче – хотя бы потому, что моложе. И возможности мои как защитника гораздо шире. Видит она меня почти так же часто, как тебя, – мы почти всё свободное время проводим вместе. Тогда почему она именно в тебе ищет заступника? Выходит, она доверяет тебе, считает, что на тебя можно положиться? А мне не доверяет, от меня ничего хорошего не ждёт?

– И ты не обижайся, Евгений Андреевич, – отвечал я ему. – Я по возрасту гожусь тебе в отцы, поэтому скажу без обиняков: ты рассуждаешь, как пацан. Если кто-то – например, папа, – тебя похвалил, то ты хороший мальчик. А если кто-то другой, – тот же учитель в школе, – тебя отругал, то ты плохой. Только ты не учёл, что родитель может быть пристрастным, а педагог просто встал не с той ноги. А ты всегда такой, какой ты есть.

– Допустим, в твоих словах есть резон. Но так тоже нельзя. Нельзя же всё время жить с закрытыми глазами, наплевав на чужое мнение? Эдак можно совсем загордиться, потерять чувство реальности.

– А ты его не теряй. Ты, наоборот, раскрой глаза пошире и задай себе вопрос: а судьи кто? А судьи у нас – больная девочка с сознанием испуганной птички. Что тебе до её мнения? И вот уж не думал, что в моём нынешнем положении смогу стать предметом чьей-то зависти или ревности.

– Поправь меня, если я где-то ошибусь, но в былые времена, когда ещё не изобрели разные датчики и анализаторы, рудокопы брали с собой в шахту клетку с канарейкой. И именно маленькая глупая птичка без ошибки чуяла то, что не мог почуять ни один человек с его могучим умом. Поэтому вопрос всё тот же: что со мной не так? Какую червоточину она во мне разглядела?

– Да, верно, была такая практика с канарейками. От неё отказались совсем недавно, в конце прошлого века. Вот только птичка чаще всего погибала, отравившись рудничным газом. А на Свету твои эманации не действуют вообще никак. Она тебя не боится и не избегает. И сейчас напротив тебя сидит человек, который вполне тебя уважает и доверяет тебе как защитнику. Поэтому следующий тост за тебя! Если бы не ты, я бы сейчас коротал дни очень далеко отсюда и наверняка не в такой приятной компании.

(Ну вот, мы всё-таки коснулись темы уважения! И да, я не стал тогда ничего говорить Полозову про услышанную мною «волчью ноту» чтобы ещё больше не подорвать его веру в собственную добродетель.)

– Меня больше волнует другое, – продолжил я, – от чего именно она просит защиты, что её так напугало?

– Я тоже думал над этим, – ответил мне адвокат. – И считаю, что наша Светлана Денисовна стала жертвой домашнего насилия. Сразу предупрежу – никакими фактами я не располагаю. Просто интуиция.

– Да как такое возможно?! Это же чёрт знает что! Ты хочешь сказать, что это Иван довёл её до ручки? А с виду не скажешь – такой тихий, вежливый, внимательный… Совсем не похож на психопата.

– Олег Николаевич, да ты сейчас сам рассуждаешь, как полный инфантил! А как, ты думаешь, выглядит типичный социопат? Как этакий неистовый, громогласный мистер Броуди с суковатой палкой в руке? Будь оно так, их давно бы уже всех вычислили и переловили. Я хоть и моложе тебя, но опыта у меня в таких делах, поверь, побольше твоего.

– А что делать-то тогда? Нельзя же просто так всё оставить, прикинуться, что ничего не происходит? Почему Малик и другие врачи не забили тревогу – это что, профессиональная близорукость или просто выгорание?

– Не всё так просто, Олег Николаевич, не всё так просто. Не считай, что другие дурнее нас с тобою. Чтобы забить, нужно сперва доказать. А как ты тут что-то докажешь? Он ей руки не выкручивал, голодом её не морил, не пичкал никакими психотропными препаратами – это стало бы видно на первом же медицинском освидетельствовании. А оно ничего не показало.

– Да разве можно довести человека до такого состояния одними издевательствами и угрозами?!

– Можно, Олег Николаевич, ещё как можно! Поверь моему личному опыту. Можно довести и до сумасшествия, и до суицида. Вспомни Стэнфордский эксперимент – там здоровые, крепкие парни ломались на вторые-третьи сутки морального давления. А они были добровольцами и знали, на что идут. Им даже деньги за это платили – но всё равно никто не выдержал и недели. И те парни могли хоть как-то за себя постоять. А наша великомученица Светлана – это тебе не девушка с татуировкой дракона, у неё на лице написаны выученная беспомощность и комплекс жертвы. Такие, как она, даже жаловаться не побегут. Тем более, что ни бегать, ни жаловаться она не сейчас не может. Вот были бы у нас свидетельские показания, фотографии, а ещё лучше – видеозапись… Потому что Иван сам никогда ни в чём не сознается.