– А как жить-то дальше?

– Не паникуй раньше времени. Бывает и хуже, поверь моему опыту. Сейчас мы едем обратно в клинику, а завтра с утра я собираю консилиум – потому что я заведую не всем, что творится в твоей черепной коробке. А дальше решим, как быть.

– Малик, хочешь расскажу тебе про наше с Лизкой знакомство?

– Вы с нею где-то на остановке повстречались, верно?

– Ага. Но история случилась очень странная, почти мистическая. Мы с Лизой не любили об этом вспоминать – думали, вокруг решат, будто мы умом тронулись. А теперь мне терять нечего, поэтому слушай.

Мы с Маликом присели на мою кровать.

– Знаешь троллейбусную остановку на «Ваське» – на набережной, наискосок от филфака? Я как-то застрял там под вечер, и не я один: народу вокруг собралось, как в бане. Только холодно, как в морге. И Лизка там стояла, вся продрогшая – я ещё подумал, вот бы подойти, познакомиться… Холод был просто собачий – тем более рядом Нева, а троллейбуса, как назло, всё нет и нет. Наконец, подъезжает, долгожданный, – и, конечно, в нём уже народу битком! Я пропустил Лизку вперёд, она кое-как втиснулась на подножку через заднюю дверь, а мне уже некуда и ногу поставить. И вдруг на меня словно помутнение какое находит, и я в последний момент выдёргиваю её назад. Дверь закрывается, троллейбус отъезжает от остановки… Я стою, как истукан, хлопаю глазами, пытаюсь извиняться. Лизка что-то кричит мне в лицо; наверное, и пощёчину влепила бы, если бы я её за плечи не держал… И тут мы оба видим, что на повороте в троллейбус кто-то врезается на полном ходу, причём в ту самую заднюю дверь. У Лизки истерика, я сам в каком-то тумане… Только и нашёл, что сказать тогда: «Наверное, это судьба…» Потом пошёл провожать её пешком до дома, а дальше ты знаешь, как у нас всё завертелось.

– Вот так история! И ты столько лет темнил!

– Самое главное, я и сам теперь не уверен: так ли всё было на самом деле или мне это только пригрезилось. И спросить ведь не у кого…

Тут у Малика зазвонил мобильный телефон. Он выслушал собеседника и как-то сразу переменился в лице. Я никогда не видел его таким раньше: он то отводил глаза в сторону, то, наоборот, смотрел на меня, как на диковинный фрукт. Несколько раз порывался что-то сказать, а потом качал головой, осёкшись на полуслове. Я чувствовал себя, словно собака, когда хозяин решил её то ли продать, то ли пристрелить…

– Ты не томи, говори уже! Это же просто пытка какая-то!

Наконец Малик принял решение:

– Пойдём, Олег! Надо заехать в одно место, тут недалеко, на Большой Монетной. На Скороходова, чтобы тебе было понятней.

1. «Воришка Мартин» – роман Уильяма Голдинга (1911–1993), опубликованный в 1956 г.

2. Дерг (амх. ደርግ – «совет, комитет») – Высший коллегиальный орган государственный власти в Эфиопии (1974–1987 гг.).

3. «Между берегом буйного Красного Моря…»: строфы из стихотворения «Абиссиния» (1918 г.) Николая Степановича Гумилёва (1886–1921).

Если была в завязке этой истории своя кульминация, она наступила в конце нашей с Маликом короткой поездки по Петроградской стороне. Затем события развивались стремительно и неумолимо, словно спущенный под горку вагон со сломанным стоп-краном.

«Следственный комитет Российской Федерации… Следственный отдел по Петроградскому району…» – прочёл я на синей вывеске надменно-казённого здания из красного кирпича постройки начала прошлого века. Втиснутое между двух цивильного вида жилых домов, оно напомнило мне солдата, одетого в мундир из бордового сукна и застывшего в шеренге перед расстрельным взводом, плечом к плечу между двумя штатскими. У меня похолодело внутри от нехорошего предчувствия.

Судя по тому, как быстро нам удалось добиться аудиенции в этом государевом заведении, меня там ждали уже давно и с нетерпением. Малик остался за дверью кабинета, а меня пригласил к себе дознаватель в звании лейтенанта юстиции.

– Шестов Олег Николаевич? Можно ваш паспорт?

– Держите.

Я сидел напротив дознавателя и смотрел на него, боясь моргнуть. Клянусь, обладай я хоть какими-то пирокинетическими способностями, я бы в тот момент не то что прожёг взглядом дыру в его форменном кителе – я спалил бы весь служебный кабинет вместе с обстановкой и железным сейфом.

– Вы, как я вижу, с вещами? – спросил лейтенант, кивнув на мою дорожную сумку.

– Я как раз собирался сдаваться, да только не вам… Вы мне скажите, зачем меня сюда пригласили? Есть новости о моей жене?

– Вы и в самом деле ничего не помните или притворяетесь? Может быть, сразу напишете явку с повинной?

– Какую явку? В чём я должен повиниться?

– Олег Николаевич, давайте не будем зря тратить моё и ваше время! Вы подозреваетесь в совершении преступления, предусмотренного статьёй сто пятой, частью первой Уголовного кодекса Российской Федерации. Более конкретно: в умышленном убийстве вашей супруги – Елизаветы Ефимовны Богомазовой.

Я до сих пор не могу подобрать слова и описать тот апокалипсис, что творился у меня на душе в часы пребывания под стражей в ИВС. Одно скажу: я не пожелал бы такого даже заклятому врагу. Отчаянье, бессилье и чувство жгучей несправедливости накрыли меня с головой. Мне казалось, что я не просто тону в них, – я уже упёрся в самое дно безо всякой надежды вернуться назад, к воздуху и свету.

Утром меня разбудил голос конвойного:

– Шестов Олег Николаевич! На выход. У вас свидание с адвокатом.

– Шо, опять? – пошутил мой сокамерник голосом героя мультфильма.

Сказать по правде, в ту ночь всем было не до смеха. Соседи по камере возненавидели меня сильнее, чем пассажиры поезда дальнего следования ненавидят попутчика, храпящего всю дорогу на соседней полке.

До самого утра я ходил взад и вперёд, пытаясь осмыслить случившееся накануне. Потом наконец прилёг в изнеможении на койку и, по словам сокамерников, во сне «орал, как потерпевший», «как будто у тебя почку вырезали без наркоза», – и это были ещё самые мягкие из использованных ими метафор.

Той ночью меня снова мучили кошмары: мне снилось, что в камеру через зарешёченные окна пытают ворваться уже знакомые мне крылатые твари. Состав этого летучего зверинца был на редкость разнообразен: по краям оконного проёма сидели белые голуби с человеческими ликами и жалобно смотрели на меня, словно прося хлебных крошек, а между ними шныряли жуткого вида нетопыри-кровососы и отчаянно бились в стёкла, оставляя на них кровавые потёки.

…Конвойный вернул меня к реальности:

– То был дежурный адвокат. А это ваш адвокат по соглашению.

Я, конечно, догадывался, кто мог заступиться за меня перед Фемидой: кто, если не Малик, нанял для меня защитника? Но я никак не ожидал, что тем адвокатом по соглашению окажется мой вчерашний знакомый Полозов.

Он сидел за столом в комнате для свиданий с задержанными и листал мои бумаги. Я заметил в нём разительную перемену: если вчера он весь звенел от напряжения, словно натянутая струна, то сегодня был абсолютно спокоен и собран. Его холодная невозмутимость с налётом какого-то высокомерия словно отрезвили меня. Я сделал всё чтобы взять себя в руки.

– Здравствуйте, Олег Николаевич! – приветствовал меня Полозов.

– И вам не хворать, Евгений Андреевич! Казните меня, не помню, когда я успел с вами связаться? Я вряд ли сделал это в здравом уме: ваши услуги явно недешёвы.

– Об этом можете не волноваться. Если вы не возражаете, я буду представлять и защищать ваши интересы.

– А почему я должен возражать?

– Хотя бы потому, что мы с вами познакомились на приёме у психиатра. Конечно, для вас как подозреваемого это огромный плюс. Но я вполне пойму, если вы откажетесь от услуг адвоката, страдающего провалами в памяти.

Тут я внимательнее взглянул Полозову в лицо, а может, как-то иначе упал свет, но ко мне вернулось уже знакомое чувство дежавю: меня снова посетило ощущение, будто мы с ним и раньше знали друг друга. Это казалось невероятным – настолько мы были разными людьми и по возрасту, и по роду занятий, и по образу жизни.