Я заметил тёмные круги у него под глазами и поинтересовался:

– Плохо спали?

Адвокат молча кивнул в ответ.

– Я тоже. Вас, часом, кошмары по ночам не мучают?

Полозов удивлённо вскинул брови:

– Как вы узнали? Я этим даже с врачом не делился.

– Да просто наугад сказал, – ответил я и в общих чертах поведал фабулу своих сновидений.

– Нет, по сюжету никаких совпадений, – ответил Полозов. – Хотя, согласен, симптомы у нас странно похожи: провалы в памяти, ночные кошмары…

– Евгений Андреевич, если уж мне придётся в ближайшее время быть с вами полностью откровенным, не могли бы вы ответить мне тем же? Могу я узнать, о чём именно вы забыли?

Немного поколебавшись, Полозов провёл пальцем у себя за ухом и отлепил кусочек пластыря телесного цвета. Потом повернулся ко мне боком и отвёл в сторону мочку уха, так чтобы я смог видеть обратную сторону его ушной раковины. На ней была татуировка из нескольких букв и цифр. Я был озадачен:

– И как это понимать?

– Сам в шоке. А самое главное: я ума не приложу, откуда взялась эта наколка. Но это ещё не всё: точно такая же у меня на внутренней стороне бедра. Что это за шифр, как он там появился, я не имею понятия. Я «пробил» его по всем базам: армии, ФСИН, добрался даже архивов немецких концлагерей. Но нигде не нашёл ничего похожего.

– Да, дела!..

– Как видите, я с вами вполне откровенен. В конце концов, это для меня вопрос профессиональной чести и этики. Могу я узнать ваше решение?

– Хорошо, действуйте. Я вам доверяю.

– Тогда вернёмся к делу. Я в ближайшее время добьюсь вашего освобождения под подписку о невыезде до суда. Но и на суде у вас хорошие шансы избежать реального наказания, с учётом вашей биографии и состояния здоровья.

– Откровенно говоря, собственная судьба меня сейчас мало волнует. Я комфортом не избалован, меня северными лагерями не испугать. Тут дело в другом. Я действительно хочу разобраться в том, что случилось. Моя жена исчезла – это факт. При этом я твёрдо помню, что похоронил её восемь лет назад. И вот меня обвиняют…

– Подозревают. Извините, что перебил.

– Подозревают в том, что я даже вслух произнести не решусь.

– Олег Николаевич, если вы здесь, то для этого имеются веские основания. Найдено тело, известен способ убийства и мотив. Тут отпираться бессмысленно, можно лишь настаивать на снисхождении, учитывая все смягчающие обстоятельства.

Тут я не смог сдержаться:

– Обстоятельства? Мотив? Да какой, чёрт возьми, у меня мог быть мотив?! Я же дышать на неё не смел! Мы с нею прожили столько лет душа в душу, повода для ревности друг другу не давали! И она меня любила – поехала за мной в дремучую глушь, наплевав на свою карьеру. Как-то раз Лиза заболела, так я сам едва не погиб, когда шёл за помощью. Детей мы не нажили – но так уж сложилась судьба. Но мне и в страшном сне не приснилось бы лишить её жизни собственной рукой!

– Успокойтесь, пожалуйста! Я вам всё объясню, но только в присутствии вашего лечащего врача. Ничего не могу поделать – таковы условия соглашения. Вас отпустят под его ответственность: уже есть предварительная договорённость, просто осталось уладить кое-какие формальности и дождаться ответа на ходатайство об изменении территориальной подсудности дела. Если, конечно, вы не станете возражать. Простите, что начал действовать через вашу голову, не испросив согласия, но я стараюсь в ваших же интересах – чтобы хоть как-то упростить и облегчить вам жизнь.

– Да какую жизнь?! Жизнь моя всё равно кончена. Что вы теперь сможете в ней упростить или облегчить?

– Поверьте, вы заблуждаетесь! На самом деле, я вам очень сочувствую, больше скажу – симпатизирую. К тому же, я обещал вашему другу, что не дам вам пропасть. Он чувствует свою вину перед вами: ведь именно он, в каком-то смысле, определил вас сюда. Поэтому просто доверьтесь мне и не мешайте.

Без пяти минут умственный калека, я продолжал держаться за мои принципы, подобно тому, как старый самурай держится за свой фамильный меч, – до последнего вздоха, до последней секунды боя.

Я с детства не верил ни Бога, ни в чёрта, ни в Кришну. Только в те нелёгкие дни я ненадолго поддался слабости и в глубине души позавидовал тем, кто имеет хоть какую-то веру: сам я не мог не то что попросить Бога о помощи или утешении, а даже обратиться к нему с упрёком: «За что Ты так обошёлся со мной, Авва, Отче?..» Но я не желал тешиться самообманом; таков был мой выбор атеиста.

Полозов сдержал своё обещание и лично доставил меня из изолятора в клинику. Он нашёл нужную лазейку в УПК, и поданное им ходатайство о передаче дела в петербургский суд было рассмотрено и удовлетворено чуть ли не в тот же день: в конце концов, речь шла не о том, кто, как и зачем совершил преступление, а лишь о том, был ли преступник вменяем, отдавал ли он себе отчёт в своих поступках. Немногих свидетелей защиты согласились допросить по видеоконференцсвязи, а главным и единственным свидетелем обвинения оказался в итоге я сам.

Малик не ошибся в выборе: Евгений Андреевич не зря пользовался репутацией деятельного и толкового юриста. Он безупречно выполнил свою работу, отбросив все личные проблемы. Но дальше случилось неожиданное: завершив последние неотложные хлопоты, адвокат вдруг сам попросился в стационар, и его оформили в соседнюю с моей палату. «Прямо поветрие какое-то, – подумал я тогда. – Надо бы у сестры маску на лицо попросить, чтобы не разносить заразу».

Главврач заглянул ко мне на утреннем обходе:

– Привет арестантам! Как твоё самочувствие?

– Как в угаре. Сам посуди: ещё недавно я был простым обывателем, вчерашний день провёл за решёткой, а теперь вот лежу в дурдоме. А завтра я кто – юродивый на паперти?

– Ну, насчёт завтра можешь быть спокоен – пока придётся побыть здесь. Учти, я за тебя поручился, так что не подведи.

– Что ты, и в мыслях не было! Ты мне главное скажи: что с Лизой? Я вот подумал: раз в её смерти обвиняют меня – сам посуди, насколько это дико и нелепо, – значит, за всем стоит какая-то ошибка, какое-то невероятное стечение обстоятельств. А может, и смерти никакой не было?

– Ты лучше обсуди это со своим адвокатом.

– Да вы что, сговорились?! Что вы по очереди киваете друг на друга? Я вам не шарик для пинг-понга, чтобы пинать меня туда-сюда!

– Олег, не горячись! Во-первых, Полозов ждёт официального заключения судмедэкспертов, а это вопрос нескольких дней. Сам понимаешь, в таком деле возможна любая ошибка. А во-вторых, я хотел бы в эти дни за тобой приглядеть – чтобы хоть как-то предсказать твою реакцию. Ты же сам рассказывал, будто бы я тебя чуть ли из не петли вынул после тех воображаемых похорон.

– Ладно, согласен… А что с адвокатом – его-то какая муха укусила? Неужели это всё из-за того казуса с наколкой?

– Дело не в мухе и не в наколке. Там другие проблемы прибавились.

– Он мне о них говорил. Малик, тебе не кажется, что совпадений слишком много – и провалы в памяти, и кошмары по ночам? Может быть, это заразно?

– Вряд ли, но я и этого пока не могу исключить. Дело в том, что ему стали сниться кошмары как раз после вашей с ним встречи.

– Час от часу не легче! А я-то здесь каким боком?

– А вот сам у него и спроси. Он сейчас внизу.

Я спустился в холл, где и нашёл Полозова. В этот раз он был одет уже не в деловой, а в спортивный костюм и выглядел каким-то помятым, отрешённым и измученным. На его лице, обычно чисто выбритом, пробивалась щетина, а круги под глазами стали ещё заметнее. Он сидел напротив открытого пианино, подперев щёку ладонью, и монотонно нажимал на две соседние клавиши. Я поморщился от наполнявшего воздух диссонанса.

(Наверное, именно тогда я уловил в натуре Полозова ту самую «волчью ноту». Для тех, кто не знаком с тонкостями скрипичного искусства, поясню: «волчьей нотой» называют акустический дефект – резкий, неприятный звук, который появляется на определенной частоте даже у лучших инструментов, изготовленных первоклассными мастерами – Страдивари, Амати, Гварнери. Вы, возможно, спросите: откуда я мог знать такие подробности, если сам я не играл ни на каком музыкальном инструменте, не был знаком ни с одним скрипачом, а имя Иегуди Менухина впервые услышал только в прошлом году, когда мир отмечал его столетний юбилей? Вот и я тогда задал себе такой же вопрос: а откуда я могу это знать?)