Всякий раз, когда персонал развенчивает заявления пациента, его представление о достойном поведении и социальные правила общения в группе равных заставляют его реконструировать свои истории, и всякий раз, когда он это делает, интересы надзирателей и психиатров могут побуждать их снова эти истории дискредитировать.

Эти вербально обусловленные взлеты и падения Я пациента имеют институциональную базу, тоже подверженную колебаниям. В отличие от общепринятого мнения, «палатная система» обеспечивает значительную социальную мобильность внутри психиатрических больниц, особенно в первый год пребывания пациента. За это время он, скорее всего, один раз сменит отделение, три или четыре раза — палату и несколько раз — право покидать больницу, причем как в лучшую, так и в худшую стороны. Каждое из этих перемещений предполагает радикальное изменение в уровне жизни и в доступных материалах для самоутверждения, изменение, эквивалентное по размаху, например, перемещению вверх или вниз в классовой системе общества. Кроме того, другие постояльцы, с которыми он частично идентифицирует себя, будут перемещаться аналогичным образом, но в других направлениях и с другой скоростью, что будет вызывать у него ощущение социальных изменений, даже если сам он напрямую в них не участвует.

Как отмечалось выше, психиатрические теории могут усиливать социальные флуктуации в палатной системе. Так, с точки зрения современной психиатрии палатная система является чем-то вроде социальной теплицы, в которой пациенты сначала представляют собой социальных младенцев, но через год оказываются в палатах для выздоравливающих в качестве ресоциализированных взрослых. Эта точка зрения существенно увеличивает значимость и достоинство, которые персонал приписывает своей работе, и обусловливает определенную слепоту, особенно на высших уровнях больничного персонала, к иным точкам зрения на палатную систему, например к мнению, что она является методом дисциплинирования непокорных лиц с помощью поощрений и наказаний. В любом случае это представление о ресоциализации обычно заставляет преувеличивать как то, в какой мере пациенты из плохих палат неспособны к социализированному поведению, так и то, в какой мере пациенты из хороших палат готовы и хотят участвовать в социальной игре. Поскольку палатная система — нечто большее, чем камера для ресоциализации, постояльцы находят много причин «косячить» или ввязываться в неприятности, а значит — и много поводов, чтобы утрачивать имеющийся статус и занимать менее привилегированные позиции в палатной системе. Официально эти понижения в статусе могут трактовать как рецидивы психической болезни или нравственный регресс, чтобы не подрывать идею ресоциализации; подобные трактовки превращают простое нарушение правил и последующее понижение в статусе в фундаментальное проявление Я виновника. Соответственно, повышения в статусе, которые могут обусловливаться переполненностью палаты, потребностью в «работоспособном пациенте» или другими психиатрически нерелевантными причинами, могут рассматриваться как глубинное выражение всего Я пациента. Персонал может ожидать от пациента, что он начнет прикладывать усилия к тому, чтобы «выздороветь» менее чем за год, и поэтому ему будут постоянно напоминать о необходимости мыслить в категориях своей успешности и неуспешности[289].

В этом контексте постояльцы могут обнаруживать, что понижение морального статуса — не такая страшная вещь, как они себе представляли. В конце концов, нарушения, которые приводят к этим понижениям в статусе, не могут сопровождаться юридическими санкциями или понижением до статуса психически больного пациента, поскольку они уже им обладают. Кроме того, никакое нарушение в прошлом или настоящем не может быть настолько тяжелым, чтобы пациента изгнали из сообщества пациентов, поэтому отклонения от правильного образа жизни частично утрачивают свой стигматизирующий эффект[290]. Наконец, соглашаясь с больничным описанием своего проступка, пациент может становиться на «путь исправления» и претендовать на сочувствие, привилегии и поблажки со стороны персонала, который должен его поощрять.

Способность жить в условиях постоянной угрозы разоблачения и резкого изменения отношений, почти не имея возможности влиять на возникновение и прекращение этих отношений, является важной ступенью в социализации пациента, ступенью, которая говорит кое-что важное о том, что значит быть постояльцем психиатрической больницы. Когда твои прошлые ошибки и прогресс в настоящем находятся под постоянным моральным надзором, приходится адаптироваться, переставая придавать нравственное значение эго-идеалам. Неудачи и успехи становятся слишком важным и непостоянным аспектом жизни, чтобы продолжать беспокоиться о том, что другие думают по их поводу. Придерживаться устойчивых представлений о себе становится почти невозможно. Постоялец обычно приходит к выводу, что деградациям и реконструкциям Я не стоит придавать слишком большого значения, одновременно замечая, что персонал и постояльцы относятся к инфляции и дефляции Я с определенным безразличием. Он понимает, что наиболее удобный для защиты образ Я — это представление о Я как о чем-то, что существует за пределами индивида, что можно конструировать, утрачивать и восстанавливать, причем очень быстро и хладнокровно. Он осознаёт, что вполне может занять позицию — а значит, и выстроить соответствующее Я, — отличающуюся от той, которую больница может ему предоставить и которой она может его лишить.

Таким образом, обстановка психиатрической больницы способствует чему-то вроде космополитической утонченности, гражданской апатии. В этом несерьезном, но при этом удивительно обостренном моральном контексте выстраивание или разрушение Я превращается в бесстыдную игру, а способность рассматривать этот процесс как игру приводит к определенной деморализации, поскольку игра носит фундаментальный характер. Поэтому в больнице постоялец может усвоить, что Я — это не крепость, а скорее маленький открытый город; ему может надоесть необходимость выказывать удовлетворение, когда этот город занят своими войсками, и недовольство, когда его занимают войска противника. Как только он узнаёт, что происходит, когда общество определяет тебя в качестве индивида без устойчивого Я, это угрожающее определение — угрожающее, поскольку оно помогает приковывать людей к тем Я, которые общество им предписывает, — теряет силу. Пациент достигает новой вершины, когда понимает, что он может выжить, поступая, с точки зрения общества, саморазрушительно.

Можно привести несколько иллюстраций этого ослабления морали и морального равнодушия. Сегодня в государственных психиатрических больницах существует своеобразный «мораторий на браки», поддерживаемый пациентами при большем или меньшем попустительстве персонала. На пациента, который в больнице «водит шашни» одновременно более чем с одним партнером, другие пациенты могут оказывать неформальное давление, но если кто-то временно сблизится с одним представителем противоположного пола, никаких негативных санкций не последует, даже если известно, что оба партнера состоят в браке, имеют детей и даже регулярно навещаются членами своих семей. Словом, в психиатрических больницах разрешается снова начинать ухаживания при условии, однако, понимания того, что это не приведет ни к чему постоянному или серьезному. Подобно круизным или курортным романам, эти связи свидетельствуют об отгороженности больницы от внешнего общества, которая превращает ее в отдельный мир, служащий интересам его обитателей. И, конечно, этот мораторий отражает отчуждение и враждебность, которые пациенты испытывают в отношении тех людей во внешнем мире, с которыми они были тесно связаны. Но в то же время он свидетельствует об ослабляющем эффекте жизни в мире внутри мира, в условиях, которые не позволяют относиться с полной серьезностью ни к одному из них.

Вторая иллюстрация касается палатной системы. Дискредитация происходит наиболее часто в худших палатах — отчасти в силу их материальной необеспеченности, отчасти в силу насмешек и сарказма, которые являются профессиональной нормой социального контроля среди работающих там санитаров и медсестер. В то же время скудность обстановки и прав означает, что выстраивать Я почти не из чего. Поэтому пациент ощущает, что постоянно понемногу опускается вниз. В некоторых из таких палат царствует лихой висельный юмор, который свидетельствует о значительной свободе, позволяющей противостоять персоналу и отвечать оскорблением на оскорбление. Хотя этих пациентов можно наказать, их, например, сложно оскорбить, так как они, естественно, почти не придерживаются условностей, на которые должны ориентироваться люди, чтобы их можно было унизить. Как и проститутки в том, что касается секса, постояльцы из этих палат практически не имеют репутации или прав, которые можно потерять, и поэтому они могут позволять себе определенные вольности. Поднимаясь вверх в палатной системе, пациент учится избегать поступков, которые дискредитируют его притязания на статус человеческого существа, и приобретает различные компоненты самоуважения, но если впоследствии он оступится — а он оступится, — падение будет гораздо более болезненным. Например, привилегированный пациент живет в более широком мире, чем его палата, — в мире, включающем работников сферы досуга, которые по его просьбе могут давать ему куски пирога, карты, мячи для настольного тенниса, билеты в кино и писчие принадлежности. Но в отсутствие социального контроля посредством оплаты, который во внешнем мире обычно осуществляется получателем услуги, пациент рискует столкнуться с тем, что даже добросердечная работница может однажды попросить его подождать, пока она закончит неформальную беседу, издевательски спросить у него, зачем ему то, о чем он просит, или ответить на его просьбу долгим молчанием и холодным оценивающим взглядом.