— Счастливый случай вас спас, Попова, — сказал Гуров. — Не случай — тоже бы, как те трое, погибли в ужасных корчах. Неужели не страшно?

Она молчала, и Гуров добавил:

— Скажите же нам, Попова, не стесняйтесь.

Она молчала, только крепче прижала к груди ребенка.

— Я думаю, Попова, — сказал Гуров, — если б тогда, заранее, знали, какая вас сторожит опасность, ни за что б не пошли к знахарю. Правильно я говорю? Сегодня вы все прекрасно понимаете.

Попова подняла на него красные, заплаканные глаза. Закричала:

— Пошла бы все равно! Бегом побежала. — Лицо ее сморщилось. — Если б не Николай Афанасьевич. — сказала, — я бы на себя руки наложила...

Тогда, полтора года назад, показывая мне историю ее болезни, прокурор Гуров сказал:

— Ну хорошо, предположим, врачи ошиблись, поставили Поповой неправильный диагноз. Ну а если вслед за Поповой другой, совершенно аналогичный случай? Врачи опять приговаривают к смерти, а шарлатан Рукавицын поднимает на ноги. Что тогда? Простое совпадение? — Он требовательно смотрел на меня.

— Какой другой случай? — спросил я.

Гуров взял со стола новую тетрадку и протянул мне.

— Нате, убедитесь.

Я прочел на обложке: «Баранов Олег Федорович».

Свидетель Олег Федорович Баранов стоял перед судом навытяжку, говорил охотно и подробно, был преисполнен единственным желанием — помочь правосудию.

В онкологический диспансер он поступил с диагнозом: ангиофиброма правой лопаточной области. Месяц находился на исследовании. В результате установили: злокачественная меланома.

Медицинские термины Баранов выговаривал старательно и даже, странно сказать, со вкусом.

— В больнице мне сделали биопсию, — доложил он, — меланома подтвердилась, никаких сомнений.

Рукавицын удовлетворенно кивнул.

После некоторой паузы судья спросила:

— А дальше что?

— Назначили лечение. Глубокую рентгенотерапию.

Она молча слушала его.

— Наступило резкое ухудшение здоровья, — бодро доложил Баранов, — курс прервали.

— То есть? — спросила судья.

— Выписали и дали на руки справочку. — Баранов достал из кармана бумажку и громко прочел: — «Меланома спины с метастазами в шейные, надключичные и правый подмышечный лимфатический узлы». Вот.

— Баранов!

— Слушаю!

У судьи сделались большие глаза.

— Откуда у вас этот документ?

— Я же говорю — выдали...

— На руки? — она не поверила.

— Так точно.

— Вам лично?

— Нет, жене.

— А она вам показала?

— Так точно. Советовалась, что предпринять.

Судья покачала головой: ну и ну!

А что, собственно, так удивило ее? Не слышала никогда, как родственники спрашивают при больном: «Скажите, доктор, а до рождества он доживет?»

— И что же вы решили с женой?

— Пригласить вот их... — Баранов смущенно показал на скамью подсудимых.

— Кто вам назвал Рукавицына?

Вопрос прозвучал спокойно, почти бесстрастно.

Баранов удивился:

— А зачем их называть? Их и так все знают...

— Кто — все?

— Все... Весь город.

Пауза.

— И стали, значит, колоться паучьей настойкой? — спросила судья.

— Так точно. Принял курс, сорок инъекций. Самочувствие очень улучшилось.

— Тем не менее попали опять в диспансер?

— Так точно, увеличилась опухоль на спине.

— Я не понимаю, свидетель, — сказала судья. — Самочувствие, говорите, улучшилось, а болезнь прогрессировала?

Баранов виновато пожал плечами. Его явно огорчало, что он не может дать судье исчерпывающего объяснения.

— Я не знаю, — сказал он. — Оживел, поправился... Вернулся аппетит. А врачи находят: растет опухоль... Я не знаю...

— Ну хорошо, оставим... И что же дальше?

— В больнице провели повторный курс рентгенотерапии.

— Помогло?

— Состояние в общем стало хорошее. Только на спине образовалась глубокая язва. И узлы под мышками увеличились.

— Поэтому опять позвали Рукавицына?

— Так точно. Нашли опять Николая Афанасьевича... Я принял тогда двадцать инъекций? — спросил он подсудимого.

— Двадцать пять, — строго поправил Рукавицын.

— Так точно, двадцать пять... И вот — здоров, — Баранов виновато развел руками. — Несколько лет уже не нуждаюсь в лечении...

— Вы кем работаете? — спросила свидетеля одна из заседательниц.

— Я военрук в школе, — охотно доложил Баранов. — Озорников, как говорится, учу...

Судья не сразу оторвала от него свой взгляд. Посмотрела на прокурора.

Гуров кивнул.

— Баранов, — сказал он, — только правду! Просил вас Рукавицын давать показания в его пользу?

Огромный Баранов неуверенно переступил с ноги на ногу.

— Почему в его пользу? — возразил он. — Я все как есть... совершенно честно... Только истину...

Ко мне прокурор Гуров по-прежнему сидел затылком, но я хорошо себе представил его тяжелый, в упор, взгляд.

Рукавицын возмущенно заерзал на своей скамье.

— Значит, никакого специального разговора с Рукавицыным у вас не было? — спросил прокурор.

Очевидно, сильнее всего Баранова поразило это непонятное слово «специальный разговор».

— Почему же не было? — растерянно сказал он. — Вообще мы говорили, конечно...

— Ах, значит, все-таки говорили! — радостно отметил Гуров. — Очень хорошо, Баранов. И о чем же, интересно, вы говорили с подсудимым?

Баранов молчал.

— Может быть, подсудимый убеждал, что именно его пауки спасли вас от рака?

На лбу у Баранова выступила испарина. Он молчал.

Гуров спросил:

— А в больнице вас разве не лечили, Баранов? Разве врачи не сделали всего необходимого для вашего выздоровления? Но вы, — сказал Гуров и погрозил пальцем, — вы, конечно, убеждены, что медицина пустяк, полный нуль, от нее вам никакой пользы, а Рукавицын, наоборот, поставил на ноги?.. Так или не так? Чего же вы молчите, Баранов? Я вас ясно и понятно спрашиваю. Медицина, значит, ерунда, не важно, а Рукавицын чудо сотворил?.. Эх, Баранов! — сказал Гуров. — Да как же вы можете вообще судить об этом? Вы кто? Ученый? Знаток? Крупный специалист?.. Вы ведь только повторяете сейчас то, что просил вас показать в суде Рукавицын, сразу видно... Он просил, и вы — пожалуйста, рады стараться. А вы подумали, Баранов, — спросил Гуров и рукой показал в зал, — что люди, слушающие вас теперь, могут, не дай бог, вам поверить?.. И завтра они пойдут не к врачу, а к знахарю. Он их столбняком заразит. И последние свои часы на белом свете будут они извиваться штопором... — Гуров замолчал и долго смотрел на Баранова. Тишина стояла в зале. — Или, может, вам никого не жалко? Пусть погибают?

Баранов еле слышно произнес:

— Я не знаю...

— Чего? — спросил Гуров. — Чего вы не знаете? Жалко ли вам этих людей, не знаете? О чем договаривались с Рукавицыным, не знаете?

Баранов молчал.

— У меня нет больше вопросов к свидетелю, — сердито сказал прокурор Гуров.

Тогда, полтора года назад, в своем кабинете, Гуров разговаривал совсем по-другому.

Дождавшись, когда я дочитаю историю болезни Баранова, прокурор спросил:

— Ну? Что теперь скажете? Баранову делали биопсию, ошибка в диагнозе тут исключена.

— Его лечили рентгеном, — объяснил я.

— Ну и что?

— Вероятно, рентгенотерапия и дала в конце концов положительный эффект.

— Было ведь ухудшение?

— Сперва ухудшение, а затем стабилизация.

Прокурор откинулся на спинку стула.

— Любопытно получается! — сказал он.

— То есть?

— Я вам факты, Евгений Семенович... А вы мне — все отговорочки... Вокруг да около, ничего определенного...