— Васька-то снова всю ночь кашлял. Не бронхит ли?

— Да ну? — удивился Терехин. — А я и не слышал.

— А дом станут разбирать по кирпичику, услышишь? — интересовалась она.

— Это верно, — миролюбиво соглашался Терехин и входил в дом.

Васька, парень лет шести, лежал в кровати.

Другой сын, четырехлетний Максим, забравшись на подоконник, грыз яблоко.

Двухлетняя Таня сидела на горшке.

— Привет команде, — с порога здоровался Терехин.

Васька оборачивался к отцу и задумчиво спрашивал:

— Пап, а почему слоны мышей боятся?

— Кто тебе сказал? — удивлялся Терехин.

— Знаю.

— Они щекотки боятся... Мыши знаешь как щекочутся...

Терехин садился к сыну на постель.

— Взял бы да раздавил ее, — подумав немного, говорил Васька.

— Кого? Мышь? — удивлялся Терехин. — Нельзя!

— Почему?

— Закона такого нет, чтобы слонам давить мышей.

— А кошки же их едят?

— Правильно, — соглашался Терехин. — Потому что есть такой закон: кошкам питаться мышами... А ну-ка задери рубаху.

Он прижимался ухом к груди сына и что-то слушал.

Екатерина Ивановна с улыбкой смотрела на мужа.

— Скажи, Васенька: ты не доктор, папка, чего слушаешь?

— Не доктор. Зато отец, — убедительно объяснил Терехин. — Ладно, собирайся. Отвезу тебя в поликлинику к Ольге Степановне.

В доме Беляевых первым вставал старик Степан Алексеевич. Был он невысок, широкоплеч, в видавшем виды, стареньком пиджачке, заштопанном на локтях, в старых полосатых брюках и, несмотря на летнюю пору, в меховых, на молнии, чешских ботинках.

Старик шел в сад, подальше от дома, ставил на дощатый садовый стол приемник «Спидолу», поворачивал ручку, и из приемника вырывалась бодрая французская речь.

Старик супил брови и прислушивался — французского языка, по всей видимости, он не знал.

В саду появлялась жена старика, Вера Михайловна, маленькая, юркая, постоянно улыбающаяся. На плечах вместо халата пятнистый, крашенный под шкуру леопарда, старый плащ «болонья».

— Про что судачат? — весело интересовалась старуха, кивая на приемник.

Старик молчал.

Чуть обождав, она сообщала:

— В универмаг новые тахты завезли.

Старик не отвечал.

— Югославские, — объясняла старуха.

Старик никак не реагировал. Его интересовал только приемник. Сад оглашала теперь бодрая немецкая речь.

— Есть ящик для постели! — не отступала старуха.

Старик поворачивал ручку, и в тишину беляевского сада врубался английский диктор.

— Ох, ты боже мой, — не выдерживала старуха. — Слушаешь, слушаешь... А чего, спрашивается?.. Хоть бы словечко понимал!.. Мне, что ли, заговорить по-тарабарски, чтобы меня услышал!

Старик переключил диапазон, и неожиданно на весь сад голос диктора громко по-русски объявил:

— Бригада товарища Сидоркина присоединилась к почину товарища Понырина: работать производительно и без потерь.

— Ой, Степочка, ты чего? — испугалась старуха. — Перепонки же лопнут.

Старик выключил приемник и посмотрел на нее.

— Встречаешь потаскуху своего сына? — спросил он.

Старуха вздохнула и отвела взгляд. Теперь умолкла она.

Завтракали они в саду: старики Беляевы, их дочь Ольга Степановна и ее муж Матвей Ильич Кудинов.

— Картошка опять на сале? — Ольга Степановна посмотрела на мать и в сердцах отодвинула тарелку. — Хорошо, мы прибьем в саду огромный щит и напишем на нем вот такими буквами: Матвею нельзя жарить на сале. У Матвея язва. Матвею жарить надо на растительном масле...

— Оля! — укоризненно сказал Матвей Ильич.

— Что Оля?! — она обернулась к нему. — Хочешь новый приступ?

Но старуха, кажется, и не слышала этого разговора. Она не сводила взгляда со старика.

— Степочка, — сказала со слезами в голосе, — ну что же нам теперь делать? Она жена Игоря, твоя невестка.

— Моя невестка — мать моих внуков, — крикнул старик. — А эту не знаю и знать не хочу... Женился, переженился — его дело. А ко мне в дом не лезь. Пока я жив...

Молчание повисло над столом.

— Смиряйся, отец, — холодно усмехнулась Ольга Степановна, — нас с тобой никто не спрашивает.

— Оля! — сказал опять Кудинов.

— Что? — она в упор посмотрела на мужа. — Какие будут предложения?

Кудинов промолчал.

Терехин сидел за рулем самосвала. Рядом с ним устроился сын Васька.

— Не хочу в больницу, — сказал Васька.

— И не надо, — согласился Терехин. — Ольга Степановна послушает тебя и даст лекарство. А на обратном пути я тебя заберу.

— Не хочу ждать. Лучше с тобой поеду.

— Какие разговоры! — согласился Терехин. — Ольга Степановна скажет, что ты симулянт, и я тут же возьму тебя в рейс.

— А если не скажет?

— Это почему же? Обязательно скажет.

— А если скажет: надо лечиться?

— Ну и делов-то? Лечиться, брат, одно удовольствие.

— Почему?

— А чего плохого? Вылечишься, кашлять перестанешь.

— Я и так перестану.

— Совсем хорошо.

Вот так они разговаривали. И вдруг Васька, посмотрев в окно, закричал:

— Тетя Оля!

В очереди у автобусной остановки стояла Ольга Степановна.

Терехин остановил самосвал.

Ольга Степановна села рядом с Васькой.

— Вот те раз! — сказал Терехин. — А я его к вам везу. Думаю: вы дежурите или нет?..

Ольга Степановна была сердита.

— Сорок минут — и ни одного автобуса, — объяснила она. — Издеваются, как хотят.

— Может, машин мало? — предположил Терехин...

— Отговорки, — отрезала она. — Просто люди, ведающие автобусным сообщением, сами ездят на персональных машинах.

— Это верно, — согласился Терехин и вдруг решил: — Вы тоже будете иметь...

— Что? — не поняла она.

— Персональный самосвал, — он засмеялся. — Вам к девяти? И мне в это время за грузом.

— Терехин, — сказала она, — вы прелесть.

Он улыбнулся, ничего не ответил.

Машина выехала на шоссе.

— Не опаздываем? — она посмотрела на часы. Поднесла их к уху, встряхнула и опять послушала. — Так и есть, встали...

— Покажите, — он протянул руку.

Она отстегнула часы.

Протянула ему.

Он их взял, мельком взглянул.

— «Рекорд», — сказал. — Знаю. — Положил часы в карман. — Починю, будут ходить.

— Терехин, — удивленно спросила она, — вы все проблемы так легко решаете?

— Обязательно, — сказал он.

— Тогда посоветуйте, где облепиху достать. У мужа язва.

— Сушеную или варенье?

— Можно варенье.

— Будет сделано. Соберу, а Катя сварит.

— Терехин, — сказала Ольга Степановна, — да вы просто чудо!

— Папка — мамкино наказание, — со знанием дела объявил шестилетний Васька.

По горному шоссе неслись бежевые «Жигули» с московским номером.

За рулем сидел Игорь Степанович Беляев. Рядом с ним его молодая жена Тамара.

Стояла ясная погода, ровным было шоссе, лента ползла в магнитофоне, приятно пела Эдит Пиаф. Ехать бы и ехать до конца дней своих...

— ...А знаешь, — сказала Тамара, молодая жена Игоря Степановича, — до сих пор еще не было человека, который бы меня ненавидел. Наверное, это очень страшно, когда тебя ненавидят, а?.. Я никогда не испытывала, но, наверное, это страшно.

— Не придумывай, — возразил Игорь Степанович. — Почему тебя должны ненавидеть? ...Можно огорчаться, переживать... Но ненависть — это, знаешь, что-то книжное... Я люблю своих детей и всегда буду их любить... Но даже ради любви к детям не надо лгать... А жизнь с нелюбимой женщиной — это ложь... Ради детей можно принести любую жертву. Но лгать ради детей, я думаю, непозволительно... И, если хочешь, непедагогично... Когда-нибудь мои дети это поймут и будут еще больше меня уважать. Разве я не прав?