Олег не был расположен к пустым разговорам.

— Не болтай лишнего, — шёпотом предостерёг он. — А то услышит кто не надо.

Наконец леса разошлись, огибая луг, на котором и располагалось Залесное. На первый взгляд — непримечательное поселение, какие Лёха за время пребывания в этом мире наблюдал уже несколько раз. По видимой ширине Залесного юноша грубо прикинул, что жителей в нём чуть больше тысячи. Народ занимался своими обычными делами: вон городовые стрельцы несут службу, крестьяне трудятся в поле, мужики рубят дрова и мастерят что-нибудь, снуют бабы с бельём или кадками, бродят куры и гуси. У края Залесного виднеется деревянная церковь. Ничего выдающегося.

Но иного мнения придерживался Олег как уроженец этого мира. Бывалый воин отметил непривычную тишину для поселения таких размеров. Собаки не встречают гостей беспорядочным лаем, хотя он должен слышаться за версту до Залесного. Не попадаются привязи с лошадьми, будто жители стараются не оставлять их на виду под открытым небом. Да и сами люди ведут себя не в пример тихо, переговариваясь пониженным голосом, будто стараясь не разбудить кого. На гостей смотрят искоса или, наоборот, уж слишком пристально, однако без любопытства и вообще без явного выражения.

«Отец» и «сын» уплатили пошлину, чтобы получить право продавать привезённое, и заехали в центр Залесного — на торг. Здесь помимо новоприбывших было ещё несколько приезжих купцов.

— Перекусим, а потом разложим товар, — сказал Олег, когда выбрал место.

С ними соседствовал словоохотливый купец, торговавший разными инструментами. Он сразу завёл разговор с новой компанией, представившись Еремеем. Олег, имевший до этого хмурый вид, оживился и поддерживал болтовню расспросами.

— Частенько торгую в Нижегородском уезде! — сообщил Еремей. — И под конец пути всегда сюда заезжаю. Народ здесь не сказать, что радушный, но что-нибудь да покупает.

— Мы вот с сыном первый раз заглянули. Хотя запугивали нас не ехать той дорогой. Дескать, лихие люди и нечисть там хозяйничают.

— Брехня! — отрезал Еремей. — Я сколько лет хожу, а никто на меня не нападал. Благо люди Михаила Воротинского со всякой тварью справляются. Неча бояться. Ну, как сказать… не хуже здесь, чем где-либо ещё!

Интересовался Олег и многими другими вещами, к делу отношения не имеющим: большой политикой, погодой, семьёй и так далее. А между прочим как бы невзначай спрашивал о творящемся в Залесном. Входящий во вкус Лёха подыгрывал, добавляя малозначительные комментарии. Получалось не очень — судя по короткому строгому взгляду Олега, будто призывающему помалкивать.

Иногда кто-нибудь из местных подходил к торговым рядам и тогда Олег показывал такую деловую хватку, какую Лёха никак не ожидал обнаружить в обычно немногословном суровом мужике. Певучим залихватским голосом он расхваливал перед покупателем плоды огородного труда, сопровождая это размашистыми жестами. «Его бы в магаз, где я работал продавцом-консультантом, — восхитился Лёха. — Если в мой мир попадёт, то не пропадёт».

Пока Олег «сидел» на ушах у покупателя, Лёха заметил, как по краю торга в сторону церкви шла пара женщин. Они были одеты в крестьянские платья, а лица скрывали за платками. Юноша не обратил бы на пару особого внимания, не покажись походки знакомыми. К тому же одна женщина имела могучее телосложение, так что одежда большого размера обтягивала крупные формы, тогда как другая женщина отличалась стройностью, которую не могло скрыть длинное широкое платье.

— Не зевай, сыне! — Олег пихнул Лёху, боковым зрением следящего за Ириной и Евдокией. — Подай вон ту капусту.

Когда начало смеркаться, «отец» и «сын» свернули торговлю, — мало что продав несмотря на старания Олега — и отправились на постоялый двор.

На полпути перед повозкой выскочил сгорбленный человек, напугав коня.

— Пр-р-р! Куда прёшь! — крикнул Олег.

Облачённый в грязные лохмотья человек с хохотом то ползал перед лошадью на четвереньках, то неистово отплясывал.

— Это, как его, юродивый что ли? — изумился Лёха.

— Игла! Игла! Игла! — повторял безумец, смеясь и дёргая себя за всклоченную бороду.

— Уйди с дороги! — Олег пригрозил плетью. — Тьфу, чуть не раздавил.

— Игла! — человек вытаращил глаза, что контрастно смотрелись на измазанном грязью лице. — Кто вошёл — не уйдёт!

— Василий, отстань от добрых людей! — к повозке поспешила тётка, похоже, из местных. — Вы уж простите его, умом тронутый. Давай-давай, отходи!

Она схватился безумца за шиворот и потянула с дороги.

— Адописные иконы! — взвизгнул Василий напоследок.

Отъезжая, «отец» и «сын» ещё долго слышали обрывочные фразы безумца.

На постоялом дворе оплатили ночлег, и отправились в корчму. Там Олег рассчитывал выведать что-нибудь полезное у местных пьяниц. Однако народа здесь собралось немного и обстановка невесёлая для питейного заведения: несколько человек сидят поодиночке у стен и вовсе не имеют того общительного настроя, который приходит с кружкой-другой пива. Напротив, все мужики смотрелись замкнутыми и погружёнными в свои мысли больше, чем в хмель.

Когда Олег принёс на стол снедь, Лёха первым делом схватился за кружку, предвкушая пробу алкоголя иной эпохи.

— Особо не налегай. Не забывай, зачем мы тут, — сказал Олег. — Хватит с тебя и одной кружки кваса.

Тем временем Ирина и Евдокия ставили свечи за хворавшего главу семейства. Помимо гостей в церкви был только один служка, протирающий пол. Сперва «мать» и «дочь» прошлись вдоль стен, подолгу с молитвой останавливаясь у каждой иконы. А когда дошли до алтаря, Евдокия плюхнулась на колени, — громыхнуло так, что аж, наверное, купол дрогнул — и запричитала, выдавливая слёзы. Сторонний слушатель различил бы в её смазанном бормотании мольбы о выздоровлении.

Ирина являла поведением полную противоположность: молчаливо взирала на алтарь, иногда крестясь и кланяясь. Сторонний свидетель мог бы решить, что девушка тоже молится, однако на деле она пристально изучала позолоченный ковчег, в котором хранились мощи якобы святого Амвросия. И волей целиком погрузилась в своё магическое чутьё, предельно обостряя его. Ирина настолько преуспела в этом, что не заметила, как некто приблизился со спины. Прежде чем заговорить, он несколько минут нависал над парой неслышимой тенью.

— Дочери мои, молитесь за здравие ближнего?..

Евдокия вздрогнула, Ирина же про себя досчитала до десяти, и только после обернулась. Перед ними стоял худой и высокий человек лет пятидесяти, облачённый в чёрную рясу. Как и все священнослужители, носил он длинную бороду — пожалуй, даже более длинную, чем у большинства коллег.

— Отец Лука, — монотонно представился священник. — Настоятель церкви.

— Ваше Преподобие! — Евдокия грузно поднялась с колен и протянула руки, испрашивая благословения.

Лука медленно осенил её крестным знамением. Примеру Евдокии последовала Ирина, только в отличие от «матери» потупилась.

— Всё так, батюшка! — срывающимся голосом ответила Евдокия как старшая в «семье». — Муж мой который день тяжко болен! Ох, простите, что забываюсь, и так громко говорю на весь храм божий…

— Ничего, дочь моя, Господь простит, — сказал Лука, хотя прозвучало это не ободряюще, а как-то холодно, — продолжай.

— Ах, так занемог муж мой, отец дочки моей, — Евдокия положила руку на спину Ирины, — ажно подняться на ноги не может. А как ж мы без него, ежели… ох, случись с ним что. Пропадём! Нет других мужиков в семье.

— Ясно, — Лука ненадолго прикрыл глаза. — Если не хочешь овдоветь, то привози мужа сюда, чтобы он сам вознёс молитву пред мощами святого.

— Но как ж… он же встать не может, — изобразила растерянность Евдокия.

— Есть в Евангелие от Марка такая история. Однажды спаситель наш Христос проповедовал в доме, в котором собралось так много народу, что никто извне не мог пробиться через толпу. Тогда четверо людей, желая исцеления своем неподвижному другу, взобрались на кровлю и разобрали её. Опосля спустили друга на носилках прямиком ко Христу. И Он исцелил больного. Тот взял носилки и ушёл на своих ногах. Ибо на деле узрел Спаситель жертвенную веру сих людей, коих не смутила толпа или иные препятствия вроде кровли. Так и вы проявите усилие: последнее продайте, дабы нанять извозчика, и привезти сюда, к мощам, больного мужа и отца. Тогда вера ваша буде вознаграждена чудесным исцелением, как сие случалось здесь уже со многими отчаявшимися. Токмо поспешайте, ибо колебание в вере обернётся погибелью тела и души.