Стивенсон поднялся и с улыбкой протянул Фонгу руку:

— До свидания, подполковник.

— До свидания, господин советник.

Машина серого цвета отвезла Фонга туда, где час назад остановил его незнакомец. Тот все так же молча сидел рядом, а когда машина остановилась, поспешно вышел и услужливо открыл перед Фонгом дверцу.

— До свидания, подполковник, — вежливо наклонил голову он. — Надеюсь, что мы с вами будем тесно сотрудничать. В следующий раз, когда будете садиться в эту машину, не доставайте пистолет!

Он улыбнулся, вежливо простился и захлопнул дверцу прямо перед носом растерявшегося от неожиданности Фонга, который еще долго остолбенело смотрел вслед удаляющейся по проспекту серой машине.

Капитан Хоанг повернулся на левый бок. Он проснулся уже давно, но вставать не хотелось. Взглянул на часы, стоявшие на японском столике, похожем на распускающуюся хризантему. Шесть часов восемь минут. «Все равно уже не заснешь. Сегодня, наверное, будет еще жарче, чем вчера… Встать, встать, принять душ и завтракать», — подумал он, но продолжал лежать, лениво прикрыв глаза.

Вчера вечером он лег очень поздно, после небольшой дружеской вечеринки, на которой, впрочем, пришлось довольно много выпить, и сегодня у него побаливала голова. Вообще-то он один мог осилить бутылку бренди, однако на всех вечеринках предпочитал пить весьма умеренно. Если же его побуждали пить еще, он прикидывался пьяным, умышленно играя роль пьяного среди действительно пьяных, но претворявшихся трезвыми людей. «И так каждую субботу! Весьма возможно, что то же самое мне предстоит и сегодня. Ну и пусть, лишь бы только это шло на пользу делу…» — подумал он не открывая глаз.

Но тут же, сделав над собой усилие, капитан поднялся, нашел ногами домашние сандалии и прошел в ванную.

Он предпочитал не жить в офицерских казармах, а снимать две небольшие комнатки в частном доме. Передняя комната служила гостиной, задняя — спальней, из нее был вход в ванную. «Молодому капитану, здоровому, в расцвете сил и к тому же неженатому, приличествует жить именно так», — частенько поговаривал он знакомым, многозначительно при этом подмигивая.

Позавтракав, он запер дверь гостиной, потом запер дверь, соединяющую обе комнаты, достал с книжной полки, подвешенной у кровати, небольшой томик, на переплете которого было написано «Астрология», и открыл его на сорок третьей странице. Поглядывая на строчки книги, он стал писать пятизначные цифры на маленьком листке бумаги. Затем достал портативный магнитофон, вставил новую кассету, установил скорость вращения шесть с половиной оборотов в минуту. Взяв в правую руку небольшую алюминиевую трубку, а в левую магнитофон, принялся, постукивая трубкой по столу, записывать шифровку. Отстучав ее два раза подряд с интервалом в две минуты, он вновь включил магнитофон, чтобы проверить, все ли правильно записано. Затем установил обычную скорость вращения и поверх свежей записи сделал другую — записал музыку, которую по воскресным утрам передавало сайгонское радио. Если случится непредвиденное и кассета попадет в руки врага, до шифровки добраться будет нелегко.

Листок с цифрами он сжег, на столе навел обычный порядок, а магнитофонную кассету положил в левый нагрудный карман, туда, где лежал специальный пропуск, выдаваемый только тем офицерам, которым по долгу службы необходимо было посещать президентский дворец. Потом приколол на грудь с левой же стороны, вплотную к лацкану мундира, большую, чуть ли не с блюдце, круглую металлическую бляху: широкий обод из красной меди с выгравированными по нему черепахами, вплотную к нему изнутри еще один широкий обод, составленный из восьми черно-черно-белых триграмм[24], и в центре — голова тигра, тоже из красной меди. Американцы навешивали на себя множество самых разных талисманов — клыки и кости тигра, головы змей, чертиков из слоновой кости, втридорога купленных в Таиланде и Малайзии. Офицеры республиканской армии охотно подражали этой моде. Хоанг, чтобы не выделяться среди остальных, носил на груди эту тяжелую бляху. Одного только не знал никто: обод из восьми черно-белых триграмм был весьма искусно составлен из восьми пластинок магнита. В случае опасности Хоангу достаточно было достать из кармана пропуск вместе с приложенной к нему сзади кассетой и, четким, отработанным движением отдавая его, прикоснуться кассетой к бляхе — все нанесенное на ленту мгновенно путалось, а восстановить записанное не было уже никакой возможности.

Он подозревал, что его вчерашние собутыльники вот-вот зайдут за ним, и поэтому приготовился к прогулке заранее, с усмешкой думая о том, что, чем более бесшабашный образ жизни он будет вести, тем меньше навлечет на себя подозрений.

А пока капитан включил приемник, настроил его на сайгонскую волну, закурил, откинулся на стуле и положил ноги на стол, наблюдая за колечками дыма, тающими перед глазами…

В шестьдесят первом году, когда ему был двадцать один год, он с легкостью сдал экзамен на бакалавра и сразу же написал прошение о приеме в офицерское училище, подсчитав, что степень бакалавра в лучшем случае может обеспечить ему в каком-нибудь учреждении место секретаря с зарплатой, составляющей всего треть от зарплаты младшего лейтенанта. А ему хотелось иметь достаточно денег, чтобы мать и младший брат, которые жили в Митхо, не тряслись над каждым донгом. К тому же степень бакалавра давала только временную отсрочку от призыва в армию, и он рассудил, что, чем быть солдатом, лучше добровольно выучится на офицера.

Он всегда чурался всяких разговоров о политике, считая, что его дело только хорошо учиться и что интеллигент должен стоять вне политики. Такие слова, как «вьетконг», «сопротивление», были для него некоей темной силой, которая одновременно внушала и суеверный страх, и желание понять ее. Случалось, что мать начинала рассказывать о солдатах Хо Ши Мина, но он обрывал ее — ведь солдаты Хо Ши Мина теперь на севере, про вьетконговцев же и радио, и печать в один голос говорят, что это смутьяны, грабители и убийцы…

Его прилежание и весьма смутные познания в области политики помогли ему с отличием окончить офицерское училище в Далате: в начале шестьдесят третьего года он получил звание младшего лейтенанта. Затем его в составе группы других младших офицеров направили на учебу в Соединенные Штаты.

Лекции по психологической войне, противопартизанской борьбе и методам разведработы выработали у него привычку молчать, никогда ни словом, ни делом не проявлять своих истинных чувств. Но одновременно они вызвали и жгучее желание понять, что же все-таки происходит на его родине и как соотносится с этим все то, чему его обучают.

«Революционный переворот» первого ноября шестьдесят третьего года ошеломил его. Все во что он еще верил и что казалось ему таким стабильным, в один миг разлетелось вдребезги. Вся грязь выплыла наружу. Президент Зьем, которого раньше величали «борцом, вождем, национальным героем», теперь был заклеймен как «мясник, диктатор, тиран»…

Потом генерала Миня сверг генерал Кхань, генерала Кханя свергли Ки и Тхиеу[25].

Одна группировка ругала другую, и каждая как могла поносила Нго Динь Зьема. А Нго Динь Зьем между тем был первым президентом, наиболее надежным и самым способным из всех, кого американцы поставили в Юго-Восточной Азии, так, по крайней мере, утверждалось в тех лекциях, которые Хоангу читали в военном училище.

«Кто же тогда я сам, самостоятелен ли я или всего-навсего орудие в руках других? Где мое место? Кого буду ругать я, а кто будет поносить меня? Против кого я стану сражаться, и кто будет сражаться против меня? Нет, на все эти вопросы, сидя здесь, в Америке, ответа на получишь. Нужно вернуться домой и увидеть все своими глазами. А пока лучше всего держать ухо востро и рот на на замке — постараться не дать себя обмануть и в то же время не дать себя ни в чем заподозрить, — думал Хоанг, — вести себя так, чтобы никто не догадался о моих истинных чувствах».