— Да, многих мы больше никогда не увидим. Но ведь вот что обидно: есть и такие, кто жив, но не только не пришел сюда, но даже не подал о себе никакой весточки!

Это многих задело за живое.

— Вылезли вы большие начальники, и теперь им нет до нас никакого дела! Что у них с нами общего!

— А Шанг недавно получил звание полковника и даже сказал, что ему неловко теперь участвовать в этих наших встречах!

— С нами видеться ему неловко, а прибирать к рукам солдатское жалованье очень даже ловко! Понаберут себе по нескольку жен, вот денег и не хватает, начинают солдат грабить!

— Да что о них говорить, только настроение портить! Послушайте лучше, что я вам расскажу. Сегодня утром я проходил мимо главного собора и видел там Тхиен Ли и еще нескольких девиц такого же толка. Подумать только, они явились на службу в собор! А одеты почти как тогда, когда танцевала здесь чуть ли не нагишом!

— Интересно было бы знать, как они молятся богу?

— Наверное, повторяют одну и ту же молитву.

— Это какую же?

— Придется рассказать вам историю об одной весьма усердной прихожанке. Я ее вычитал в какой-то французской книге. Ну так вот, жила на свете одна очень набожная вдова, и была у нее столь же набожная дочь. Обе весьма усердно молились богу, пока дочери не исполнилось восемнадцать лет. Сразу же после этого мать заметила, что дочь стала не такой уж набожной, хотя и молится два раза в день перед ликом святой девы. Целыми днями она где-то пропадала, иногда даже не возвращалась на ночь. Мать забеспокоилась и решила подслушать, о чем молится ее дочь. И вот что, оказывается, та говорила во время молитвы: «О, святая Мария, ты зачала без греха, так помоги мне грешить без зачатия!»

Все громко расхохотались.

— Хорошо еще, что святой деве молилась, другие вообще только долларам молятся!

Снова раздался дружный смех.

— Мне кажется, мы впервые увидели их, эти доллары, в пятьдесят шестом, я не ошибаюсь?

— Как будто так, в пятьдесят шестом. С тех пор все им и молимся…

— Ну и что, так всегда было! Во все времена молились на деньги и на тех, кто их платит! Теперь платят американцы, значит, надо на них молиться! Как говорится, кто кормит, тот и мать родная!

— Тхиет, у тебя что ни слово, то золото! Дай-ка я за тебя выпью!

Тот, кого называли Тхиетом, полковник, командир полка 1-й бронедивизии, только что откомандированный из 1-й зоны в 3-ю как попавший под подозрение в связях с опальными генералами, хладнокровно поднял свой бокал и осушил его до дна.

— Хорошо еще, что с тех пор, как на свет появился Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама, на рождество договариваются о прекращении огня, и мы можем спокойно собраться здесь. Интересно, было ли еще где в мире такое?

— Так ведь огонь прекращают только в городах и населенных пунктах, а на фронте этого не бывает.

_ А все из-за вьетконговцев! Это они не соблюдают соглашения!

— Как правило, обе стороны упрекают в этом друг друга, а это значит, что обе они и виноваты.

— Да как его прекратить, этот огонь? Пока не сделают нейтральную зону, будет существовать опасность перестрелок и вооруженных столкновений.

— Скорей бы начались переговоры, — сказал подполковник медицинской службы. — Может, тогда обе стороны отвели бы свои войска к реке Бенхай. Признали бы наконец этот Фронт как политическую силу, ввели бы его представителей в состав правительства — глядишь, мы и прожили бы остаток своих дней без пальбы.

— Кто этого не хочет? Но ведь сам должен понимать, что переговоры начнутся, когда у одной из сторон будет реальный перевес, а точнее говоря, когда одна из сторон потерпит полный крах!

— Ну, я так не думаю. Прежде всего, вьетконговцы никогда не откажутся от того, что им уже удалось захватить. Они вообще не хотят никаких переговоров! Вот, пожалуйста, только они ввели свои самые отборные дивизии в 1-ю зону. Потом окружили нашу группировку в районе Лангвей — Кхесань. Они еще, вот увидите, прорвут всю нашу первую линию обороны!

— Да, пожалуй, в Кхесани это серьезно. Несколько дней назад именно там погиб Чыонг.

— Ну, хватит! — прервал всех Тхиет. — Нечего ругать войну, она дает нам пропитание. Если бы не война, американцы не стали бы нам помогать. Хороши бы все вы тогда были, хотел бы я на вас посмотреть! Я лично всегда думаю о том, что я как младенец, моя колыбель — это война, а материнское молоко — зеленые долларовые бумажки. Если бы не это, меня и на свете не было бы. Да что там говорить, не одного меня, а всех нас! Я уже настолько свыкся со стрельбой, что, когда приехал в Сайгон, мне все время казалось: чего-то не хватает. Не поддавайтесь радужным мечтаниям! И не молите господа бога, чтобы он ниспослал на наши головы белую голубку мира! Мы орудие войны, поэтому ничего другого, чем так жить и так погибать нам не остается!

На этот раз его слова заставили всех собравшихся за столом замолчать. Всем расхотелось есть и пить. Смолкли и шутки, и разговоры. Сидели молча, мрачно уставившись в свои тарелки.

Наконец после долго молчания поднялся подполковник медицинской службы. Он поправил очки, несколько раз откашлялся и произнес:

— Возможно, сейчас еще рановато, но все равно пора, видно, нам расходиться. Посмотрим, как люди встречают рождество… Может, в собор стоит сходить…

Большинство присутствующих сразу же поднялись из-за стола, облегченно вздохнув. Прощаясь, они пожимали друг другу руки, обещая встретиться на следующее рождество.

— Встретиться-то встретимся, — глубокомысленно сказал кто-то, — да только сколько нас к тому времени останется, никто не знает…

Полковник Винь Хао посмотрел на полицейских, сидящих по обе стороны длинного стола, потом перевел взгляд на Биня, который сидел против него. Телохранитель Винь Хао, как всегда, стоял в дверях в своей излюбленной позе: ноги широко расставлены, руки на пистолетах.

Тридцать первого декабря Бинь позвонил Винь Хао и попросил разрешения поздравить всех стороживших его полицейских с Новым годом. Переговорив со Стивенсоном, Винь Хао разрешил Биню устроить такую встречу утром первого января и прибыл лично проследить за тем, как она пройдет.

Восемнадцать полицейских, все с лычками сержантов или старшин, во главе с лейтенантом по прозвищу Золотой Зуб ждали, что им скажут. Зная, что сейчас каждое неосторожное слово или неосторожный жест могут привести тебя в тюрьму, они сидели как каменные изваяния и старались смотреть в стену, но время от времени все же украдкой бросали взгляды то на полковника Винь Хао, то на Биня, сидевших друг против друга по разным концам стола.

— Все собрались? — с улыбкой спросил Бинь у Золотого Зуба и повернулся к Винь Хао. — Прошу вас, господин полковник.

Винь Хао откинулся на спинку стула, сложил руки на животе, одного за другим оглядел полицейских.

— Братья! Сегодня первый день нового года. Для нас, вьетнамцев, конечно, главный праздник — это Тет. Но Новый год по солнечному календарю празднуют и в Америке, и в Европе. Поэтому управление экономической и социальной помощи Соединенных Штатов прислали подарки всем солдатам вооруженных сил Республики Вьетнам.

Я имею честь от имени президента вручить вам эти подарки и также от его имени поздравить вас и ваши семьи. Подарки переданы лейтенанту, через несколько минут он вам их раздаст. А теперь я хочу провозгласить тост за нашу победу в борьбе с коммунистами, за процветание нашего отечества!

Он взял бокал и, не поднимаясь с места, осушил его, сделав знак остальным, чтобы последовали его примеру.

Бинь поднялся, слегка поклонился Винь Хао и с улыбкой обратился к полицейским:

— Поскольку господин полковник позволил мне это сделать, я скажу вам несколько слов. Меня зовут Бинь. Я оказался здесь под стражей по подозрению в работе на разведку вьетконговцев.

Полицейские с испугом смотрели на него. В глазах Винь Хао вспыхнула злость, но он сдержался.