И на этот раз училище он закончил с отличием, получил звание лейтенанта и был назначен офицером связи при военном кабинете президента.

На родину он вернулся в начале шестьдесят пятого, как раз когда американцы и их союзники начали стягивать свои силы во Вьетнам. Ему дали несколько дней отпуска, и он побывал дома, проведал мать и братишку, с горечью отметил, как постарела мать. Он решил, что будет всемерно помогать своим и мать сможет немного отдохнуть. Однако из разговоров с ней он с удивлением понял, что она неодобрительно относится к его карьере и даже как будто недовольна им. В разговоре она упорно повторяла одно и то же: «От судьбы не уйдешь. Раз ты выбрал военную карьеру, другого теперь тебе не остается. Об одном только молю — не совершай безнравственных поступков. В нашем роду этим себя еще никто не запятнал». Смысл этих слов матери он понял гораздо позже.

Его младшему брату было всего одиннадцать лет. Хоанг с удивлением заметил, что мальчик подошел к нему лишь после того, как он снял военную форму и переоделся костюм, который носил еще до училища. Он обнял брата, прижал к себе, тот, тронутый лаской, застенчиво заулыбался, но тут же спросил: «Почему ты нанялся служить к американцам, а не пошел их бить?» Хоанг внимательно посмотрел на братишку, которого нянчил, когда тот был совсем еще малышом. Сейчас в его глазах было нечто такое, от чего Хоанг поежился: в них стояла глубокая грусть и требовательное ожидание ответа. Что же такое успел увидеть этот мальчуган, отчего глаза его сделались глазами маленького старичка?

В Сайгон Хоанг возвращался, обуреваемый сомнениями. Очень скоро он понял, что его должность офицера связи сплошная фикция. Президент Тхиеу увлекался физиогномикой[26]. Лицо Хоанга показалось ему приятным. Кроме того, личный гадальщик президента предсказал, что раз Хоанг родился в один день с президентом, значит, ему суждено стать «дублером, платящим жизнью» за президента, в случае если тот попадет в опасную ситуацию. Поэтому именно Хоангу всегда выпадала честь относить сообщения отдела стратегической разведки в военный кабинет президента, а также открывать президенту или начальнику военного кабинета дверцу машины, стоя навытяжку под нацеленными на высоких персон объективами.

В Сайгоне он получил ответы на те вопросы, что не давали ему покоя все два года учебы в Соединенных Штатах. Он понял, что в его страну пришел агрессор и он, Хоанг, состоит на службе у этого агрессора и у тех, кто продал родину.

Тут-то и стали ему ясны слова матери — надев эту форму, он тем самым уже совершил безнравственный поступок.

«Почему ты нанялся служить к американцам, а не пошел их бить?» — так спрашивал брат. Он, Хоанг, трус, презренный трус. Он не забудет, каким пыткам подвергали одного молодого вьетконговца. Парню было не больше восемнадцати, он участвовал в нападении на аэродром в Бьенхоа, был ранен в ногу и отстреливался до последнего патрона, пока не потерял сознание. Хоанг увидел его уже в военной полиции и удивился: на лице парнишки не было и тени страха. Хоанг внутренне восхитился им, отчетливо сознавая, что сам на такое не способен. Врезалось в память и другое: большая фотография, запечатлевшая опустошенную, без единого человека, без единого деревца и кустика землю. Под фотографией стояла подпись: «Что это? Лунный пейзаж? Нет! Здесь пролетели «летающие крепости», бомбардировщики B-52!» Как можно выжить в таких условиях, не говоря уже о том, как можно решиться противостоять подобному сверхсовременному оружию? Ведь ему, по роду его службы, как никому другому, хорошо известна та мощь, которую американцы обрушили на его маленькую страну. Кто же в силах ей противостоять? Возможно ли это вообще? И о какой победе над ней можно мечтать?

Он лично хотел только одного — поскорей бы кончился весь этот кошмар. Тогда он сбросит с себя военную форму, найдет какое-нибудь мирное занятие, поселится вместе с матерью и братом. По вечерам их семья непременно будет собираться вместе, братишка станет готовить уроки, мама — отдыхать, а он тихо наслаждаться семейной идиллией. Но пока об этом нечего было и мечтать.

Так он и жил — никто не догадывался о том, что у него на душе, внешне это был спокойный, исполнительный офицер, получавший одни похвалы за свою безупречную службу.

Но однажды произошло нечто, коренным образом изменившее весь ход его жизни. Он навсегда запомнил этот день — это случилось в начале апреля шестьдесят пятого года.

…Он только что получил от майора Зи карту района Б, на которую были нанесены координаты запеленгованных радиопередатчиков нескольких полков вьетконга. Положив карту на стол и мельком глянув на нее, он вышел из кабинета, чтобы найти подполковника Де и взять у него недельную сводку. В комнату он вернулся не через главный вход, а через боковой, соединяющий ее с коммутатором. Открыв дверь, он остолбенел: Фук, их уборщица, сейчас стояла спиной к нему, наклонившись над столом, и внимательно изучала карту. Его охватила нервная дрожь, ноги чуть не подкосились от страха, и когда Фук, почувствовала на себе его взгляд, оглянулась и посмотрела ему прямо в глаза, в горле у него пересохло, и он сумел выдавить из себя только хриплое «Вон!».

Пошатываясь, вошел он в кабинет, тяжело опустился на стул и долго сидел, подперев руками голову и глядя прямо перед собой широко открытыми, невидящими глазами.

Господи! Неужели вьетконговцы проникли даже сюда? Фук, скромная, тихая женщина, каждое утро смиренно и униженно приветствующая всех, начиная от стоящего на часах солдата, на самом деле агент вьетконга? Когда обмывали его производство в капитаны, он собрал все, что осталось после небольшой пирушки, завернул прямо в скатерть и отдал Фук, чтобы она отнесла своим детям. Как она тогда покраснела и как униженно благодарила, желая новоиспеченному капитану всяческого благополучия. И эта Фук работает на разведку вьетконга! Как ему поступить? Вызвать военную полицию и арестовать ее? Но момент уже упущен! Теперь она будет все отрицать… И потом, может быть, она не одна, кроме нее здесь есть и другие? Тогда с его стороны это просто опасно, неосмотрительно. Но не сообщить, значит сделаться ее пособником! Так ведь и это опасно!

Он долго и мучительно искал выхода из создавшегося положения и не мог его найти. Так ничего и не придумав, капитан положил карту в конверт, тщательно запечатал и отнес в канцелярию военного кабинета президента. Его растерянное лицо и отрывистая, нечленораздельная речь немало удивили знавших его офицеров: не иначе как получил за что-нибудь взбучку от начальства, решили они.

После мучительных размышлений, не оставлявших его весь день и весь вечер, он пришел к решению: ничего никому не говорить, но добиться — уговорами, а если понадобиться, то и угрозами, — чтобы Фук немедленно прекратила эту опасную игру. «Надо постараться сделать так, чтобы ей повысили зарплату, наверняка она пошла на такой риск ради денег. А я, таким образом, и безнравственным поступком себя не запятнаю, и не окажусь втянутым в эту авантюру», — подумал он, и оттого, что решение было найдено, на душе у него стало легче.

На следующее утро, дождавшись, пока Фук, подметавшая коридор, окажется поблизости от его кабинета, он выглянул за дверь и позвал:

— Фук, зайдите ко мне, хочу вас кое о чем попросить…

Он сидел, откинувшись на спинку стула и вертя в пальцах кусок отсвечивающего всеми цветами радуги горного хрусталя, которым он обычно прижимал бумаги на столе. Он предполагал, что в его кабинете может быть установлено подслушивающее устройство, и потому заранее обдумал свой разговор.

Не дойдя метров двух до стола, Фук остановилась, низко опустив голову. В одной руке у нее был веник с длинной ручкой, другой она нервно теребила висевшее на груди маленькое распятие.

«А ведь она еще молода и не лишена привлекательности», — подумал Хоанг и постарался придать своему лицу как можно более суровое выражение.

— Чем занимается ваш муж, Фук, и какого возраста у вас дети?