По каналу шла чья-то лодка, мужской голос тянул заунывную песню:

Ба Нгу неожиданно рывком поднялся и вышел к каналу.

— Эй, чья это там лодка болтается? — крикнул он вниз.

— Возили хворост, — ответили ему, — теперь возвращаемся. А что, проверка документов?

— Никак, у вас там на лодке кто помирать собрался? — ядовито поинтересовался Ба Нгу.

— С чего это ты взял? Нечего каркать!

— Я уж думал, холера на вас напала или еще болячка какая! Чего же тогда так скулишь? Нашел время горло драть, как промокший кот!

Ответа не последовало, и плеск весел поспешно отдалился.

Ба Нгу, отдуваясь, вошел в харчевню, снял куртку и швырнул на лежанку. Шау переглянулся с Хюинь Таном и его другом и, не выдержав, громко фыркнул и расхохотался.

— Шау, ты чего это — надо мной смеешься?

Ба Нгу недоуменно уставился на хохочущего Шау.

— Ха-ха-ха! Да кто ж над вами смеется!

— Что, некрасиво говорил? Ты ведь пропагандой ведаешь, так разве не знаешь, что плохие люди всегда недовольны? Им все одно — хорошо стране или плохо. А когда страна в опасности, даже такое старье, как я, тоже должно свою ответственность понимать!

Тут уж и Хюинь Тан, и его друг, да и Толстуха, стоявшая в дверях кухни, не могли удержаться от хохота.

Ба Нгу пригладил усы и, отвернувшись от лампы, пробормотал:

— Может, и пересолил малость, но стар уж, говорю прямо. Эй, хозяйка, приготовила уже курицу? А то могу помочь!

— Спасибо, все сделала. Скоро суп подам! — объявила Толстуха.

Лодка со связным из Тхойбиня не пришла и в полночь. Хюинь Тан не мог больше ждать и попросил Шау найти ему проводника. Ба Нгу тут же вызвался сам, и они уехали. Толстуха не только наотрез отказалась взять деньги, но еще принесла еды «на дорожку».

Я вымыл и убрал посуду и только опустил вниз плетеную бамбуковую дверь харчевни, как с канала раздался голос Рыбного Соуса:

— Еще не закрылись?

— Нет еще… Но еды совсем никакой не осталось, — нехотя ответила Толстуха.

— Не беда, приготовим!

Соус выбрался на берег, сам поднял плетеную дверь и, взяв лампу, вышел посветить жене.

— Здравствуйте! Так поздно вас беспокоим, уж извините, — льстиво улыбнулась женщина, входя в харчевню.

Ба Нгу был прав, говоря, что эти двое не муж и жена. Рыбный Соус был груб и неотесан, жена же его хоть и была бедно одета, но я видел, что все в ней, от манеры разговаривать до походки, указывало на то, что это женщина из богатой семьи. Заметив, что я зевнул, прикрыв рот ладошкой, женщина легонько похлопала меня по спине:

— Потерпи немного, получишь денежку на конфеты.

Рыбный Соус принес из лодки бутылку крепкого французского вина и связку крупных морских крабов. Он прошел прямо в кухню, бросил крабов у огня и окинул зорким глазом темные углы. Я шел за ним и, заметив это, спросил:

— Если что ищете, скажите, я подам.

— Нет, ничего, — вздрогнув, обернулся он. — Просто смотрю, не осталось ли чего выпить…

И пошел к Толстухе, вытиравшей у стола стаканы:

— Может, сварите нам суп из крабов?

— Зачем же из крабов, мы куриный только что готовили для гостей. Много осталось. Уж такой вкусный суп, с зеленой фасолью! Разогреть только надо! — сказала Толстуха и махнула мне, чтоб я шел в кухню раздувать угли.

— Ладно, тогда парочку крабов испеките, а остальные оставьте себе, — сказал Соус. — Господи, кто это здесь лозунги расклеил? — воскликнул он, ни к кому не обращаясь.

Толстуха не ответила. Жена Соуса хмурилась и бросала на него злобные взгляды. Увидев это, он деланно засмеялся и тут же заговорил о другом:

— Греб так, что все руки ободрал, и, как на грех, ничего не продали. Только в долг, да и то почти незнакомым людям.

Жена его тем временем попросила лимон и ложку сахарного песку. Она налила принесенное вино в стакан, бросила в него сахар и лимон и опустила стакан в мисочку с горячей водой, прикрыв сверху блюдцем.

— Это как лекарство против простуды, — сказала она хозяйке. — Выпьешь такой стакан, пропотеешь и сразу выздоровеешь.

Соус, попыхивая сигаретой, спросил:

— Видел, как Ба Нгу на лодке кого-то вез? Случайно, не знаете, кто это, тетушка?

Толстуха подняла брови и сделала значительное лицо.

— Чур, между нами, — наклонилась она к самому уху жены Соуса. — Это очень большой человек, из самой ставки! Господи, да как же его кличут-то, вот забыла… — Она повернулась к кухне и спросила меня: — Этот, что только что у нас был, кто такой, ты не помнишь?

Мне не хотелось им отвечать, и я сказал, что не слышал.

— Маленький еще, что его спрашивать, — усмехнулся Рыбный Соус.

Жена его выглянула наружу, холеной, изящной рукой поправила волну волос на виске.

— Продавали, продавали, а записать не успели. Завтра-послезавтра все забудется, с кого тогда спросишь!

Она вынула из кармана записную книжку и авторучку и положила их на стол. Рыбный Соус встал и вышел в темноту.

— Молнии, а дождя нет, такая духота, — услышали мы его голос. — Я постою здесь, тут прохладнее. Тетушка, как суп поспеет, не забудьте крабов испечь, ладно?

Я снова стал зевать, и хозяйка велела мне идти в лодку спать, — она всегда стояла у нас в узком боковом канале, и я спал обычно там. Жена Соуса поманила меня к себе и сунула мне в руку деньги. Я не стал брать, положил на стол.

— Бери же! — удивилась она.

— Не берет, и не надо, как хочет. У него все не как у людей! — с досадой сказала Толстуха.

Я не стал ее слушать дальше, пошел к лодке и сразу нырнул в ноп[13].

На берегу в густой и высокой траве гудели комары, и я долго не мог уснуть. Мне вспомнились грозные взгляды женщины, которые она бросала на Рыбного Соуса. Мне стало отчего-то страшно. Какие красивые и какие злые глаза! Торговки рыбой на рынке часто ссорились друг с другом и сильно бранились, но ни у одной из них я не видел такого злобного взгляда.

«Независимость или смерть!», «Вьетнам для вьетнамцев!»

Оттиснутые деревянным клише строки лозунгов, которые принес Шау, танцуя, выплывали передо мной из темноты… Ветер печально завывал в верхушках кокосовых пальм. Я снова увидел широко улыбающегося Хюинь Тана. Комариный звон стал постепенно отдаляться, и я заснул.

Две ночи после этого непрерывно лил дождь. Из-за дождя и из-за того, что местный комитет Вьетминя не разрешал теперь ночную торговлю — в темноте шпионам и лазутчикам легче всего было бы проникнуть сюда и затеряться в густой толпе, — теперь у Трех Каналов с наступлением вечера становилось совсем тоскливо. Только в кофейне под деревом бадау да еще в харчевне Толстухи горели лампы, и у входа изредка мелькали фигурки людей.

На рынке людно бывало только днем, да и то собирались редкими маленькими группками. Многие готовились к эвакуации в Тхойбинь. Уже несколько дней как в тихую погоду сюда долетал дальний протяжный гул орудий. А сегодня утром было даже слышно, как ухают орудия с кораблей в стороне Пяти Каналов. Толстуха закрыла харчевню на целый день: надо было подсчитать кассу и собрать долги.

Оказавшись без дела, я пошел на рынок разузнать новости. Раньше больше всего народу толпилось у досок, вывешенных перед отделом информации. Но сегодня там было безлюдно, потому что сводки все были старые. В нескольких строчках, торопливо, от руки приписанных внизу, тоже не было ничего интересного. Во всяком случае, этим сведениям было далеко до слухов, которые носились вокруг, хотя слухи и оказывались чаще всего ложными. Какие-то девушки-торговки притащили сюда свои корзины. Покупателей не было, и они от нечего делать бросали друг в друга кожурой от фруктов и сахарного тростника, кричали и беззлобно переругивались. Ссор, однако, здесь никто не затевал.